Северное сияние. Юбилейное издание с иллюстрациями - Пулман Филип - Страница 7

– Да. Жертвенный Совет и его могущественные покровители сочтут, что Иордан-колледж – рассадник ереси. Я должен как-то балансировать между Советом и Судом Консистории, Чарльз, а девочка тем временем подрастает. Они не забудут о ней. Рано или поздно она все равно была бы вовлечена, но теперь это неизбежно, как бы я ее ни оберегал.

– Но скажите, ради бога, откуда это вам известно – опять алетиометр?

– Да. Лире предстоит сыграть свою роль – и очень важную. Как ни странно, она даже не будет знать об этом. Но ей можно помочь, и, если бы мой план с токаем удался, еще какое-то время она была бы в безопасности. Я хотел бы уберечь ее от экспедиции на Север. И больше всего хотел бы ей это объяснить.

– Она не станет слушать, – сказал Библиотекарь. – Я достаточно ее изучил. Заговоришь с ней о чем-то серьезном – минут пять послушает вполуха и начинает ерзать. А после спросишь ее – совершенно все забыла.

– И если я заговорю с ней о Пыли? Вы думаете, не станет слушать?

Библиотекарь утвердительно хмыкнул.

– С какой стати ей слушать? – сказал он. – Из-за чего здоровому легкомысленному ребенку интересоваться глубоко теологической загадкой?

– Из-за того, что ее ожидает. Среди прочего – великое предательство.

– Кто же ее предаст?

– Нет, нет, в том-то и самое горькое: предаст она, и это будет ужасным ударом. Она, конечно, не должна об этом знать, но не вижу причин, почему ей не знать о Пыли. И возможно, вы ошибаетесь, Чарльз: она может заинтересоваться Пылью, если ей доходчиво объяснить. И это может ей помочь в дальнейшем. И наверное, мне будет не так тревожно за нее.

– Такова уж стариковская доля, – сказал Библиотекарь, – тревожиться за молодых. А удел молодых – презирать стариковские тревоги.

Они посидели еще немного и распрощались; час был поздний, и оба были стары и встревоженны.

Среди всех колледжей Оксфорда Иордан-колледж был самым величественным и богатым. Возможно, и самым большим, но в точности этого никто не знал. Здания, сгруппированные в три неправильных четырехугольника, относились к самым разным эпохам, от раннего Средневековья до середины восемнадцатого века. Строился он не по плану, прирастал постепенно, прошлое повсюду переплеталось с настоящим, и в целом Колледж производил впечатление неряшливого великолепия. Что-то где-то постоянно приходило в ветхость, и вот уже пять поколений семейства Парслоу, каменщики и кровельщики, круглый год занимались ремонтом Колледжа. Нынешний мистер Парслоу обучал своему ремеслу сына. С тремя подмастерьями, как трудолюбивые термиты, они сновали по лесам, возведенным возле угла Библиотеки, или по крыше Церкви, втаскивали наверх свежие каменные блоки, рулоны блестящего листового свинца или деревянные балки.

Колледж владел фермами и поместьями по всей Британии. Говорили, что можно пройти от Оксфорда до Бристоля в одну сторону или до Лондона в другую, ни разу не покинув земли Иордан-колледжа. Во всех уголках королевства были красильни, кирпичные фабрики, лесные участки и заводы атомных машин, платившие аренду Иордан-колледжу, и каждый квартал Казначей со своими конторщиками подводил счета, представлял итог Совету и заказывал пару лебедей для праздничной Трапезы. Часть денег откладывали для новых капиталовложений – Совет недавно одобрил покупку конторского здания в Манчестере, – а из остальных выплачивали скромные стипендии Ученым, жалованье слугам (а также Парслоу и еще десятку семей ремесленников и мастеровых, обслуживавших Колледж), закупали вино для богатых винных погребов, книги и антарограммы для громадной Библиотеки, занимавшей целую сторону Мелрозовского Квадрата и на несколько этажей уходившей в землю наподобие кротовой норы; и, наконец, закупали новейшую философскую аппаратуру для Церкви.

Держать Церковь на уровне новейших достижений было очень важно: как центр экспериментальной теологии Иордан-колледж не имел равных ни в Европе, ни в Новой Франции. Это, по крайней мере, Лира знала. Она гордилась славой Колледжа и любила похвастаться им перед уличными мальчишками и оборванцами, с которыми играла возле Канала и на Глинах. А на приезжих ученых и выдающихся профессоров из других мест взирала с презрительной жалостью, потому что они были не из Иордана и знали, наверное, гораздо меньше, бедняги, чем самый скромный Младший Ученый здесь.

А что до экспериментальной теологии, Лире было известно о ней не больше, чем уличным ребятам. Ей представлялось, что она как-то связана с магией, с движениями звезд и планет, с крохотными частицами вещества, но все это были, конечно, догадки. Возможно, у звезд были деймоны, как у людей, и экспериментальная теология занималась общением с ними. Лира воображала, что Капеллан ведет возвышенные беседы со звездными деймонами, выслушивает их, одобрительно кивая или, наоборот, с сожалением качая головой. Но что они обсуждают, Лира вообразить не могла.

Да и не очень этим интересовалась. Во многих отношениях Лира была варваром. Больше всего ей нравилось карабкаться по крышам Колледжа со своим лучшим другом Роджером, кухонным мальчиком, плеваться сливовыми косточками на головы проходящих Ученых, или ухать по-совиному под окном, где шли занятия, или носиться по узким улочкам, красть яблоки на рынке. И воевать. Как ей были неведомы подспудные политические баталии, кипевшие в Колледже, так и Ученые не подозревали о соглашениях и разрывах, союзах и распрях, наполнявших жаром жизнь ребенка в Оксфорде. Дети играют – как приятно это видеть! Сколько в этом невинности и очарования!

А на самом деле, конечно, Лира и ее сверстники вели жестокие войны. Во-первых, дети одного колледжа (малолетние слуги, дети слуг и Лира) воевали с детьми другого. Но если на одного из них нападали городские, эта вражда забывалась: тогда все колледжи объединялись и вступали в битву с городскими. Распря эта была давней, тянулась уже сотни лет и приносила большое удовлетворение.

Но даже она прекращалась, когда приходила угроза со стороны. Один враг был вечный и постоянный: дети кирпичников, которые жили на Глинах и были одинаково презираемы и колледжскими, и городскими. В прошлом году Лира заключила временное перемирие кое с кем из городских и совершила набег на кирпичников: они забросали тамошних тяжелыми кусками глины, развалили их мокрый замок, а самих их валяли в липкой грязи, которая доставляла им пропитание, покуда и побежденные, и сами победители не превратились в стаю вопящих големов.

Другой враг был сезонным. Цыганские семьи, которые жили в каялах – длинных лодках – на канале и появлялись во время весенних и осенних ярмарок, – они всегда были подходящим противником. В особенности одна семья, регулярно возвращавшаяся к своему причалу в той части города, что звалась Иерихоном, – с ней Лира враждовала с тех пор, как научилась бросать камни. Когда они последний раз были в Оксфорде, она с Роджером и другие кухонные мальчики из Иордана и Колледжа святого Михаила устроили им засаду: бросали грязью в их ярко раскрашенный каял, пока вся семья не погналась за ними, – тут засадный отряд во главе с Лирой налетел на лодку и столкнул ее в воду, где она встала на пути у проходящих судов. Лира со своей шайкой обшарила каял с носа до кормы в поисках затычки. Лира была убеждена в существовании такой затычки. Если ее вытащить, уверяла она товарищей, каял сразу утонет; но затычки они не нашли, и когда цыгане догнали их, вынуждены были покинуть лодку и мокрые, с радостным гиканьем бросились наутек по узким улочками Иерихона.

Таков был мир Лиры и таковы ее радости. Она была грубой и жадной дикаркой – по большей части. Но всегда смутно ощущала, что это не весь ее мир, что какая-то ее часть принадлежит великолепию и ритуалу Иордан-колледжа и где-то в ее жизни есть связь с миром высокой политики, олицетворяемой лордом Азриэлом. Хватало ей этого знания только на то, чтобы напускать на себя важность да командовать другими ребятами. Дальше ее интересы не шли.