Лимб (СИ) - "Ремаркова дочь" - Страница 7

Лифт остановился на нужном этаже, и Гермионе ничего не оставалась, кроме как кивнуть лучшему другу и ободряюще сжать его руку. Практически все её мысли о нем тотчас вылетели из головы, стоило ей оказаться у двери Малфоя.

Она планировала вести себя так, будто ничего не случилось. Будто его кожа не ощущалась под пальцами такой теплой и нежной. Откровенно говоря, она била себя резинкой по запястью весь вечер, когда её мысли возвращались к нему. К ночи её запястье выглядело так, словно какой-то садист нещадно мучил её руки Инкарцеро.

Гермиона толкнула дверь. Малфой лежал на кровати, закрыв глаза. Он не двигался, а потому она позволила себе на несколько секунд залюбоваться его безмятежным лицом, длинными ресницами и слегка растрепанными волосами.

— Вчера трогала, сегодня любуешься. Что будет завтра? Набросишься на меня с поцелуями? Мне стоит бояться за свою непоруганную честь? — не открывая глаза, Малфой растянул губы в самодовольной улыбочке, которая взбесила Гермиону так, что ей захотелось до смерти избить его ржавой лопатой. Очевидно, делать вид, что ничего не случилось, он не собирался.

Это разозлило её.

— Слушай, Малфой, давай расставим все точки над «i». Когда всё случилось, я была… растеряна. Мне отлично жилось без твоих игр и загадок, я радовалась каждый день, когда не видела твоего ехидного лица. Была бы моя воля, радовалась бы до сих пор. Я здесь по просьбе Гарри, и это всё. Поэтому мысли о том, что лично мне нужно что-то лично от тебя, можешь сразу похоронить, как безвременно почившие. Я достаточно ясно выразилась?

На пару секунд в палате воцарилось молчание, а потом Малфой рассмеялся. Он смеялся заливисто, пока Гермиона стояла у двери и умоляла свои щеки вернуть прежний цвет.

— Может, ты наконец присядешь? — отсмеявшись, спросил Малфой. — Ты разгадала подсказку?

Она удивилась, что он решил не парировать её грубости, ведь у него в руках было чудесное оружие — факт её заинтересованности.

Но тем же лучше для неё. Она двинулась к стулу, заставляя себя сосредоточиться на деле.

— Я подумала, что это как-то связано с богом солнца, Гелиосом. Ты говорил о египетской мифологии, но я покопалась …

— В книгах, — Малфой не упустил шанса съехидничать.

— …в книгах и не нашла никаких артефактов, связанных с Гелиосом. Есть пара, связанных с солнцем, но едва ли они будут интересны Пожирателям.

— Верно. Забудь о Гелиосе. Давай зайдем с другой стороны. Скажи мне, Грейнджер, почему ты выбрала эту войну?

Малфой снова завел этот разговор, и по телу Гермионы побежали мурашки. Только она не понимала, от ужаса или от предвкушения.

— Я не выбирала эту войну.

— О, брось, конечно же, ты выбирала её — Драко скривился.

А она вспылила.

— Никто из нас не выбирал этого, Малфой, ни я, ни Гарри, ни даже ты, — стоило ей сказать эту фразу, как его бровь сразу же взлетела вверх.

— И почему же, ты думаешь, я не выбирал эту войну? С чего ты это взяла? — Малфой не опускал глаза, а она их не поднимала, поскольку чувствовала, что он смотрит.

Но она не даст слабину. Никаких перекрестных взглядов.

Собранность. Контроль. Дистанция.

— На шестом курсе ты не был похож на человека, который доволен своей участью, — Гермиона прекрасно помнила, как за несколько месяцев из самовлюбленного дерзкого мальчишки ушла вся жизнь, а сам он превратился в тощую потерянную тень самого себя. Еще тогда она думала, что потеря отца стала для него слишком тяжелым ударом. Все знали, как Малфой боготворил отца. Но оказалось, что дело было в другом, в страшном задании Лорда. Разве был у него выбор?

— Ты бы очень удивилась, Грейнджер, если бы узнала, как много людей пошли за Ним по своей воле, — Драко Малфой наконец перестал смотреть ей в глаза и опустил голову.

— Но не ты?.. — это было полуутверждением-полувопросом.

— Не я, — он ответил так же негромко, как она задала вопрос.

Что-то теплое пронеслось в её груди, словно глоток теплого чая после уличного мороза. Было даже удивительно, почему это вообще хоть как-то повлияло на неё.

— Почему же ты стал им? — они оба понимали, о чем она спрашивает.

— А тебе не кажется, что это ты должна отвечать на вопросы, а не я? — он закрылся.

Гермиона буквально почувствовала, как перешла невидимую черту, когда он захлопнул перед ней дверь в свою честность.

В самом деле, на что она рассчитывала? Что Драко Малфой вытрясет перед ней душу за пару проникновенных разговоров? Да скорее Хагрид приготовит мягкое печенье.

— За что ты сражалась в этой войне, Грейнджер?

Сейчас его голос звучал холоднее. По этой же причине Гермиона решила ограничиться ответом, который всегда давала на этот вопрос.

Честность за честность. Пакость за пакость.

— Я сражалась за светлое и мирное будущее, в котором каждому будет место.

Лицо Малфоя стало серьезнее:

— И ты его нашла? Свое место в этом будущем?

Его вопрос больно кольнул в сердце, словно знал, куда бить. Она молчала, просто не могла набраться смелости ответить.

Она, непопулярная с детства, чужая маггловскому миру, была так счастлива, когда получила письмо из Хогвартса, ведь это был её шанс наконец-то прийтись «к месту», найти себя, но…

Этого не произошло.

С самого начала она поняла, что к таким, как она, относятся с презрением. Ей показал это светловолосый прилизанный мальчик, чье презрительное: «Грязнокровка», — ранило до глубины души.

Это вновь окунуло её в болезненные воспоминания.

Вот за что она боролась — за жизнь для других Гермион из мира простаков. Но для неё в этой мирной жизни места не было. Она была так нужна Гарри, Рону и Ордену на войне, там она была пригодна. Она знала своё место — рядом с мальчиками на стороне Света. Но когда закончилась война, потребность в ней исчезла. Она слишком много отдала для победы. И теперь у неё не осталось ничего, чтобы строить жизнь или двигаться дальше.

Она взглянула в глаза Малфою, которые, видимо, благодаря окклюменции, выражали абсолютную пустоту.

Ну конечно, только ты не знаешь ничего о настоящей пустоте, самодовольный мальчик.

— Я продолжаю искать.

Она так часто думала, какими бы выросли все они — те, кто неволей стали детьми войны, которая тяжестью потерь и страха ломала позвоночники, прижимала к земле, с каждым днем угрожая похоронить каждого из них в крови и грязи.

Какими бы они все были? Эти мысли жили в ней каждую минуту послевоенного времени.

Каким бы был Гарри, если бы не вздрагивал каждый раз из-за резких стуков? Каким бы был Рон, если бы не замолкал иногда и молча не выходил из комнаты? Какой бы была она, если бы не просыпалась в криках, пытаясь срезать ненавистную метку, выжженную, казалось, не на руке, а на сердце?

— Ты пытаешься цепляться за хорошее, Грейнджер, но много ли у тебя было хорошего в жизни после войны? — Малфой, казалось, не ждал ответа. — Тебе пора признать, что послевоенное время для нас — калейдоскоп обосранных мгновений. Тебе пора возвращаться в реальный мир и пробовать построить жизнь, а не сидеть в своей квартирке и жалком кабинете ОМП в безопасности и тоске.

Она могла бы поморщиться из-за его высказывания, могла бы не согласиться, но правило «не врать себе» территориальными границами не ограничивалось, а значит, стоило признать это.

Он был прав.

— Сегодня за откровенность я бы поставил тебе «выше ожидаемого», Грейнджер.

Малфой поднялся, и Гермиона завороженно следила за его плавными движениями. Казалось, что он даже двигался так, словно был рожден как живой укор всем корявым и неуклюжим, к которым Гермиона относила и себя.

Малфой оказался рядом с ней, протянул ей руку и заставил встать. Она изо всех сил пыталась игнорировать ощущение его руки на своей коже, но ладонь словно горела в тех местах, где он к ней прикасался. Словно горячие электрические разряды пробивали её насквозь.

Он подошел так близко, что снова что-то острое, цитрусовое и кедровое ударило ей в нос.