Северные амуры - Хамматов Яныбай Хамматович - Страница 17

Князь Сергей покосился на угрюмого юношу и мягко сказал:

— Объясни мне, почему башкиры непрерывно восставали против властей, а на войну за Россию идут охотно, добровольно, с песнями?

— У нас есть мудрая пословица: братья ссорятся, а сядут в седла — и единокровные родичи. Водой не разольешь!.. Значит, когда русским братьям грозит беда, башкирские всадники спешат на выручку.

— Почему же тогда вспыхивают восстания?

Кахым хитренько прищурился:

— А почему русские крестьяне восстают? Емельян Пугачев — русский. Кондратий Булавин — русский.

«Этот паренек хоть и мал, да удал! С таким надо ухо держать востро», — сказал себе князь и продолжал нравоучительно:

— Ссылаться на Пугачева, Булавина, вашего Салавата все же неуместно!.. Такие бунтари опасны великому государству Российскому. Скажи мне еще…

— Я и так зря много говорю, — вздохнул юноша.

— Не сердись. Я же не желаю тебе и башкирам зла. Мне надо поглубже изучить положение башкирского народа и в Петербурге посоветоваться с друзьями — просвещенными молодыми деятелями. Возможно, они помогут вам.

— Чем они смогут помочь?! — со старческой умудренностью сказал Кахым.

— Надо к самому царю идти с прошением, — заметил с козел кучер и глубокомысленно добавил: — Царю надо рассказать о нашем житье-бытье.

— Рассказывали, и не раз! — с безнадежным видом сказал Кахым.

Он подробно говорил князю о положении башкирских племен до учреждения кантонов: отрадного тоже было мало, племена непрерывно враждовали между собою, устраивали набеги, похищали скот, девушек. Князей-тарханов выбирали на сходке и подчинялись им во время войны, а война закончилась, и племя расходилось отдельными семьями, родами по кочевьям.

— А кому принадлежала земля? — спросил Волконский.

— Всему племени и… Аллаху, — рассмеялся Кахым. — Земли тогда еще всем хватало с избытком. Ну, конечно, у князей-тарханов неисчислимые стада паслись, свои нукеры были. Богатство копили!..

— Башкиры были тогда еще язычниками?

— Да, язычниками. Примерно в тринадцатом — четырнадцатом веке, при Узбек-хане приняли мусульманство. С той поры сохранились кое-какие каменные мавзолеи по берегам Идели, по-вашему — реки Белой. Наверно, и духовные школы — медресе для подготовки мулл, для обучения грамоте тогда уже открылись, — подумав, сказал Кахым. — Не везли же всех священнослужителей из Средней Азии!..

«Толковый парень, начитанный!..» — подумал князь.

Дорога спустилась с косогора, справа показалось кладбище, заросшее березами, усеянными крупными, как индюшки, воронами. Всполошенные звоном и переливами колокольцев, вороны взлетели и закружились над могилами и дорогой, над лошадьми и седоками, пронзительно горланя. Кучер с испугом замахал руками, зашептал молитву. Кахым тоже, закрыв лицо ладонями, забормотал: «Бисмилла… бисмилла».

Едва тройка отъехала от кладбища, князь спросил Кахыма вполголоса:

— Да что случилось?

Юноша смущенно, как бы оправдываясь, объяснил, что на кладбище есть мавзолей святого имама, — путника, не помянувшего его добрым словом, не сотворившего молитву-заклинанье, праведник покарает злосчастьями.

Кучер повернулся и сказал внушительно, показав кнутом на кружащихся ворон:

— Души праведных людей, похороненных на здешнем кладбище, слышат наши молитвы!..

Волконского так и подмывало подшутить над суеверными страхами кучера и даже Кахыма, но возобладала петербургская сдержанность.

— А если ваша семья еще не вернулась с кочевья? — обратился он к юноше, чтобы рассеять тяжелое впечатление и от кладбища, и от крикливого воронья.

— Когда сын генерал-губернатора путешествует, то впереди скачут гонцы с вестью о его приближении, — по-военному четко отрапортовал юноша.

И верно, через полчаса дальняя дорога вспухла клубами рыже-серой пыли, мерно застучали копыта, послышались гортанно-протяжные возгласы, и к тарантасу подлетели всадники с поднятыми над головами саблями и копьями. Старший подъехал поближе и на ломаном русском языке приветствовал знатного гостя.

Освободив затем путь, джигиты окружили тарантас полукольцом и с воинственными кликами, размахивая клинками, подбрасывая и ловко подхватывая копья, поскакали к аулу почетным конвоем.

У околицы кортеж встретили подростки, с восторженными воплями они бежали навстречу, подпрыгивали, а когда тарантас проехал, мчались сломя голову вдогонку.

— Э-эй, едут, едут!

— Молодой князь приехал!

— И наш Кахым с ним!

— Сын губернатора пожаловал!

У домов стояли в праздничных бешметах мужчины и низко кланялись проезжавшим мимо тарантасу и конвою. Женщины в нарядных платьях застенчиво прикрывали рты углами шелковых платков. Кучер перевел лошадей на неспешный, но торжественный бег, колокольцы вызванивали веселый мотив. С радостными криками, визгом неслись не отстававшие от тарантаса подростки. Девушки прятались за спины матерей, но тоже с живейшим интересом рассматривали приезжих.

— Может, не надо было посылать гонца? — смутился князь. — Всю деревню взбулгачили!..

— Нет, Сергей Григорьевич, и без гонца вас встретили бы с почетом, пусть и с опозданием. Обиделись бы, пожалуй, что не предупредили! Таков обычай. Гость башкиру всегда желанный.

Не дожидаясь указания Кахыма, кучер направил лошадей к самому лучшему, светлому, нарядному дому возле мечети. Шесть окон глядят на улицу, и изо всех выглядывают домашние хозяина особняка.

У высоких ворот стояли в выглаженных кафтанах, с расчесанными бородами аксакалы, а впереди, в мундире и при сабле — сам Ильмурза, грудь которого украшали боевая медаль за взятие Измаила и медаль старшины юрта. Первым делом он отдал сыну генерал-губернатора честь, а затем поклонился. На его оплывшем от вольготной жизни лице сияла подобострастная улыбка.

— Милости просим, ваше сиятельство! Здравия желаю! — сказал Ильмурза осипшим от волнения голосом. Старики протяжно проговорили, почти пропели:

— Ассалямгалейкум!..

Молодой князь вылез из тарантаса, подал руку старшине, а старикам учтиво поклонился:

— Здравствуйте, господа!

На аксакалов вежливость князя произвела самое наилучшее впечатление.

На крыльце был постелен палас; первым на него ступил Волконский, затем старшина, вслед за ним — Кахым, а после него, отталкивая друг друга, повалили и старики.

Кахым давно не был дома и теперь с изумлением смотрел на пристроенную со двора светелку с мезонином: значит, отец здесь время даром не терял.

Ильмурза приметил удивление сына и шепнул с достоинством:

— Так вот и живем!

— Да-да, слава Аллаху! — поглаживая бороды, подтвердили старики.

В горнице Ильмурза еще раз попытался поклониться гостю, но высокое брюхо мешало, и он лишь качнул плечами, сказав:

— Счастливы, что сын такого большого турэ почтил нас своим посещением!

Аксакалы, гордясь, что их впустили в дом, хвастливо озирались, а у ворот и крыльца столпились не удостоившиеся такой чести мужчины: иные лишь сопели от зависти, другие ворчали, а худощавый высокий башкир с дерзкими глазами громко пожаловался:

— Да мы и не разглядели молодого князя!

Конюх старшины укоризненно заметил:

— Не лез бы ты, Азамат-кустым, в хозяйские дела.

— А у меня к сыну губернатора неотложное дело имеется! — не унимался Азамат. — Хочу с ним поговорить!

Волконский, услышав бурный разговор у крыльца, но не понимая по-башкирски, взглянул вопросительно на Кахыма, но тот, не желая вмешиваться в установленный отцом распорядок, быстро увел гостя в приготовленную комнату.

А у крыльца конюх терпеливо уговаривал смутьяна:

— Не нарушай благочиния, кустым! Уйди подобру-поздорову!

— А если не уйду? — артачился Азамат.

Старшина не выдержал, выглянул на крыльцо и велел позвать стражника.

Азамат смекнул, что хватил через край, и быстро ушел, сильно размахивая руками и бранясь.

Старики, допущенные в покои старшины юрта, единодушно осудили невоспитанного крикуна: