Северные амуры - Хамматов Яныбай Хамматович - Страница 1

Ильмурза сидел на возу с дровами, лениво понукая уставшую лошадь. Дорога была ухабистая, выбитая. Вдали золотились кресты церквей, темнели минареты мечетей Оренбурга.

— Стой! Сто-о-ой!

Оглянувшись, Ильмурза невольно потянул вожжи. К подводе шагал грузный старик в сером кафтане, изрядно заношенном, в старой шапчонке, надвинутой на глаза.

— Чего тебе, знакум[1]? — буркнул Ильмурза не очень любезно.

— Подвези до города, устал.

— Ишь какой хитрый, знакум! — рассмеялся Ильмурза. — Значит, ты устал, а моя лошадь не устала! Значит, ты влезешь на телегу, а я пойду пешком? Ишь умный, знакум!

— Вдвоем и поедем, — сказал прохожий, берясь за край телеги.

— Двоих лошадь не довезет, знакум, — измаялась.

— Иди ты пешком! — с привычной, в кровь, видимо, впитавшейся властностью сказал старик.

— Ишь смекалистый! — Ильмурза начал злиться. — Я зауряд-хорунжий[2], медаль за турецкую воину имею и, значит, стану ковылять по рытвинам, а ты, знакум, развалишься в арбе как старшина юрта?

— А ты в каком году воевал с турками? — заинтересовался старик, на ходу взбираясь на телегу.

— Давно, ой давно, знакум! — вздохнул Ильмурза. — Не смогу выговорить по-русски, как эти годы называются. А медаль у меня за взятие Измаила!

Ильмурза говорил о войне тысяча семьсот шестьдесят восьмого — семьдесят четвертого годов.

— Выходит, мы вместе воевали! — обрадовался старик. — Тебе медаль фельдмаршал Румянцев вручил?

— Именно господин фельдмаршал Румянцев!.. — воскликнул Ильмурза, с умилением погружаясь в воспоминания.

— И я у Румянцева служил, а ты меня сажать не хотел! — упрекнул старик.

— Лошадь, лошадь уморилась, какой непонятливый знакум, тьфу! — с досадой воскликнул Ильмурза. — Да разве я не уважил сразу бы однополчанина?

Старик улыбался все довольнее, все светлее, — настроение, как видно, у него улучшилось.

— Да-а-а, молодые были!.. — завздыхал он.

Телега въехала в ворота, именуемые «Хакмар», выложенные из темно-красного дикого камня. Главный колокол на колокольне Преображенского собора гулко прогремел, каждый удар плыл над улицами могучей плотной волною. Старик перекрестился трижды, неуклюже слезая с телеги.

К нему подскочил с тротуара бравый молоденький офицер.

— Разрешите, ваше превосходительство, помогу!

У Ильмурзы от испуга затряслись поджилки, и он прислонился к телеге: «Пре-вос-ходи-тельство!.. У-у-у, пропал!..»

Старик отстранил руку офицера, сполз, выпрямился с трудом и, бросив повелительное Ильмурзе: «Подожди!», зашагал к дверям двухэтажного кирпичного дома.

Ильмурза соскочил с телеги и с отчаянной смелостью спросил у офицера:

— Знакум!.. Кто это превосходительство-о?..

— Будто не знаешь? — рассмеялся от удовольствия тот. — Генерал-губернатор князь Волконский. Григорий Семенович Волконский!..

Ильмурза решил, что настал последний час его жизни. Гнал чуть не в шею с телеги самого царского уполномоченного, губернатора! За долгую свою жизнь он слышал о многих губернаторах, а иных и повидал издалека. Тайный советник Иван Иванович Неплюев, генерал от инфантерии барон Осип Андреевич Игельстром, Николай Николаевич Бахметьев — они в золотом шитых мундирах мчались в карете шестериком, на лихих, самых лютых конях, в окружении конвойных казаков. Люди — и башкиры, и русские — в страхе шарахались с дороги, забивались в кусты. А у этого и одежонки-то нету приличествующей его княжескому достоинству. Может, самозванец?

Но у крыльца собралось тем временем много военных, и они почтительно выпрямились, едва из дома вышел все в том же поношенном кафтане Волконский.

— Ваше пре-вос-ходи-тельство… Знакум! Прости, что тебя не признал. И на арбу не пускал. Ваше… — забормотал Ильмурза, стаскивая с головы черную, из козьей шкуры старенькую папаху.

— И правильно делал, что не пускал, — лошадь не семижильная! А мне, старику, наука — не уходить далеко от города, если силенок не хватает, — весело сказал Волконский. — Алексей Терентьевич, — обратился он к плотному низкорослому подполковнику, — распорядитесь, чтобы каптенармус купил дрова у моего… знакума! — При этих словах все дружно засмеялись. — И заплатил бы подороже!.. Так ты, зауряд-хорунжий, говоришь, — перевел благосклонный взгляд на Ильмурзу губернатор, — что тебе медаль сам Румянцев вручил?

— Так точно, ваше превосходительство, — бойчее отрапортовал Ильмурза. — Господин фельдмаршал! За взятие Измаила. А так-то я пять лет был на турецкой войне. Наш род — доблестный, у-у-у! Мой старший брат Абдрахман отважным воякой был, в башкирском полку участвовал в Северном походе царя Петра! — увереннее, громче говорил Ильмурза. — Там и погиб смертью храбрых.

— А кроме Румянцева какие генералы вами командовали? — поднимая светлые кустистые брови, продолжал расспрашивать Волконский.

— Всех уже не помню, ваше превосходительство! Давно ведь война была, у-у-у как давно. Наши башкирские полки подчинялись генералу Мусину-Пушкину.

— Верно! — обрадовался Волконский.

— Офицера помню, Кутуза.

— Кутузова?

— Во-во, Кутузова, — подтвердил Ильмурза.

— А обо мне на войне не слыхал?

— Не слыхал! — Тотчас Ильмурза поправился: — Может, и слыхал, да забыл — много воды утекло с тех пор.

— Верно, — кивнул Волконский, — я же молодым тогда был; как теперь узнаешь?.. И я начинаю многих ветеранов турецкой войны забывать!.. — Он устало опустил веки. — А где твоя медаль за Измаил?

— Дома. Не поеду же я торговать на базаре дровами с боевой медалью! — Ильмурза говорил с оттенком обиды. — Конечно, в мечеть или по праздникам иду с медалью, при полном параде.

— Молодец что свято хранишь столь высокую награду. Ну, за дрова с тобою разочтутся сполна. Будь здоров, зауряд-хорунжий!

И, уходя в губернаторский дом, Волконский сказал себе: «Бывалый солдат. Смышленый. Расторопный. Такие башкиры нам крайне нужны».

Вечером Волконский долго сидел один в кабинете, свеча лепестком огня освещала широкий письменный стол, ковер на полу, а углы комнаты тонули во мраке. Встреча с Ильмурзой разбудила воспоминания о военной молодости. Сейчас Григорий Семенович увенчан всеми орденами Российской империи, член Государственного совета, любим и почитаем дворянством и высшими сановниками, но молодость ушла безвозвратно. Тут уж ничего не поделаешь — ушла… В ту далекую пору мечтал о славе, о чинах, о наградах! Отец, князь Семен Федорович, был в Петербурге большим человеком, с ним считались. Не потому ли юный Волконский всего три месяца пробыл командиром полка карабинеров в сибирском захолустье, как его перевели в Первую армию, и в том же 1769 году он был удостоен за отличие в боях с турками Георгиевского креста — награды для русских офицеров наиславнейшей!..

Война с крымскими татарами — и генерал-лейтенант, и кавалер орденов Святой Анны и Святого Александра Невского. В Мачинском походе лично ввязался — генерал! — в рукопашную схватку, был ранен вражеским штыком в голову и получил звание генерал-аншефа. Генерал был умным и действительно смелым не по чину, а по присяге!