Пулеметчик (СИ) - "Д. Н. Замполит" - Страница 19

Сразу садиться на океанский пароход было выше моих сил, тем более у меня были важные дела — докупить еще техники и навестить Беркли, куда я и отправился познакомиться со своей “альма матер” и поводить носом насчет одной бумажки.

Нужного человека мне заранее сыскали наши эмигранты в Америке, а его подноготную вскрыли по моему заказу пинкертоновцы и теперь я шел по лужайке университетского кампуса на встречу с архивариусом во всеоружии.

Разговор с мистером Джеффри Н.Стедманом-младшим прошел в деловой, конструктивной атмосфере. Для начала он отправился искать запись о моем дипломе, но понятное дело, не преуспел и вернулся с обескураженным видом. Затем я попросил чем-нибудь помочь, потому как мне без настоящего диплома жизни нет. Мистер Стедман поупирался, но некоторые факты его жизни, добытые пинкертоновцами, сделали его гораздо сговорчивей, а небольшая сумма и вовсе позволила заключить обоюдовыгодное соглашение. И в архивах Беркли появилась лишняя строчка, а у меня на руках — левый диплом на мою фамилию. Вернее, “копия взамен утраченного”.

Примерно таким же способом я получил и несколько бумажек в мэрии — например, документы на “семейный участок” на кладбище, копии купчей на “ферму Скаммо” и другие. И теперь раскопать, что я не “американец”, стало совсем сложно.

На следующий день доехал товарняк с датскими сеялками, их и докупленные американские перегрузили на пароходик, а еще через пару дней я с отвращением поднялся на борт пакетбота-транспасифика и отправился во Владивосток.

Опасения были не напрасны, весь путь, в полтора раза больший, чем переход по Атлантике, я исправно блевал и валялся без сил на койке. Не помогали ни лимоны, ни анисовое масло, да еще иногда принималась ныть заживающая десна. В редкие минуты, когда я мог подняться, нужно было заставлять себя съесть хоть что-нибудь, но эти две недели стоили мне, наверное, трех лет жизни и килограммов пяти-шести, судя по ставшей свободной одежде.

Во Владивостоке меня с корабля пришлось буквально нести, настолько я измотался.

Осень 1902

Страшно хрустнула шея и глаза мои выпучились как у рака, но твердые руки рванули голову в другую сторону, опять до треска позвонков, и в затылок ударила горячая волна, будто облили кипятком. Мне выкручивали руки и вообще все суставы, жгли травяными сигарками, но деваться было некуда, оставалось терпеть, сжимать зубы и лишь изредка подвывать.

Тихий голос на вполне распознаваемом русском спросил:

— Вама хаватита? Или есё?

Да уж куда больше-то, ирод…

В лапы Ян Цзюнмина я попал благодаря Васе Шешминцеву, приехавшему во Владивосток уже месяц тому назад, малость тут обжившемуся и разузнавшему что и где. Собственно, он и встречал меня после океанского перехода и доставил в гостиницу, где я сразу залег в кровать. Оценив мое состояние, Вася на следующий день явился в сопровождении худощавого китайца в этой шелковой не то рубашке, не то пиджаке на завязках, и разрекламировал его как потрясающего массажиста. Я вяло согласился — хуже уж точно не будет.

Цзюнмин оказался куда лучшим мастером, чем можно было ожидать. Он довольно придирчиво меня осмотрел, выслушал легкие и пульс, причем последнее делал не как европейские врачи, а в нескольких местах, долго разглядывал мои ногти, язык и даже глаза. Русский у него был с акцентом, нет, даже не с акцентом, а с переносом китайской фонетики на наши слова. Когда-то я читал, что фамилия Пржежевальского оказалась для китайцев непроизносимой и они переиначили ее в Пи-ли-се-ва-ли-си-ки — вот таким вот слоговым способом Ян и изъяснялся, но при желании понять его было можно. Последовал опрос о моем физическом состоянии и, что удивительно, о состоянии душевном — печален ли я, в унынии или в радости, все ли хорошо с моими близкими…

Первый сеанс он провел быстро, управились где-то за час и, как я понял позже, это была разминка, массажист искал мышечные блоки и проблемные места, стараясь их расслабить и успокоить, отчего мне страшно захотелось спать и я засобирался обратно в койку, извинившись перед гостями. Цзюнмин получил свою, весьма небольшую, плату, а я уговорился сходить к нему еще пару-тройку раз, потому как раньше недели, судя по моему состоянию, я отсюда не тронусь.

Но утром… Как говорится, если вам больше пятидесяти, вы проснулись и у вас ничего не болит, то вы померли. Вот я и прислушивался к организму в полном недоумении — все было прямо очень хорошо. Настолько, что явно превосходило живительное воздействие десятичасового сна, дело точно было в рукастом китайце.

Позавтракав, я встретился с Шешминцевым, тот увлек меня на прогулку по городу, рассказывая где и что строится, показывая уйму джонок в порту и толпы китайцев в городе, залив Золотой Рог, за которым виднелся зеленый мыс Чуркин и дальше, в дымке — сахарно-белый Токаревский маяк и остров Русский. На нашей стороне ласточкиными гнездами к сопкам лепились дома и домишки, от солидных на Светланской до совсем уж шанхаев в слободках Рабочей, Нахальной, Матросской, Голубиной пади, Гнилом углу… И везде — шустрые кривоногие японцы с цепкими взглядами.

А про Яна Вася рассказал, что помимо своей наследственной профессии, традиционной китайской медицины, тот весьма интересовался и другими практиками и даже пытался учиться в Циндао у немцев, но у тех уже было через край арийского высокомерия. Тогда он решил податься в Маньчжурию, где начиналась строительство КВЖД, было навалом пациентов из числа кули и водились русские медики. Там-то в своих духовных исканиях он и напоролся на толкового русского попа, видимо, из прошаренных интеллигентов, который убедил Цзюнмина принять православие. Новообращенного потихоньку начали принимать в “свой круг” русские, но тут жахнуло восстание боксеров и Яну пришлось спасаться, его вместе с частью путейцев вывезли во Владивосток. А вот тут, где его почти никто не знал, нетрадиционная религиозная ориентация сыграла с ним злую шутку — китайцы не очень доверяли врачу-христианину, христиане не очень доверяли врачу-китайцу. Так он и мыкался, пока его не нашел Вася.

За три дня улучшение моего состояния было настолько разительным, что я решил сманить массажиста в Москву и сделал ему предложение, от которого он не смог отказаться. Что ему тут прозябать, а в первопрестольной я клиентуру обеспечу, за моими новациями публика следит и вполне следует, вон, почти каждый инженер теперь френч носит и сумку-портфель через плечо. Тем более, что Цзюнмин владел и термопунктурой, и иглоукалыванием, только вот я на иголки не отважился, памятуя о стерильности. Зато я поразил его знанием таких слов, как тайцзицюань и цигун, чем привел в полный восторг.

На четвертый день я уже был вполне в форме и отъедался под неодобрение китайца, имевшего радикально иные воззрения на диету. Но вот уж хрен, миска риса с соевым соусом хороша как экзотика изредка, а так у нас сродное питание совсем другое. Компанию мне за обедом составлял Вася, еще один из “буров”, Степан — тот самый, совершивший хадж из Танзании через Иерусалим — уже был на Сахалине и устраивал там артель. Назавтра должен был прибыть пароход с нашими “сеялками” и двумя сопровождающими, а еще через день Медведник, как обещала телеграмма из Гонконга, и вся группа будет в сборе.

Вопреки ожиданиям, сельхозинвентарь растаможили влет, ушлый Вася заранее разузнал, кому и сколько нужно дать на лапу, и тут же отправили на остров. А мы, чтобы не плодить лишних сущностей, собрались тесным кругом впятером в отдельном кабинете трактира — все знали меня лично и прятаться нужды не было. На хрустящей скатерти выстроились неведомые в центральной России трепанги с жареным луком, морские гребешки, крупные местные креветки-медведки, ну и более знакомые закуски под белое вино.

— Первая часть операции проделана успешно, с чем вас и поздравляю.

Ребята радостно чокнулись, но я поспешил малость их обломать, впереди была более трудная задача — подготовка расчетов и уж совсем сложная третья — устроить японцам на острове небо с овчинку…