Бандит 2 (СИ) - Щепетнов Евгений Владимирович - Страница 27

Через пару минут я хромал к себе в комнату, отчаянно надеясь, что у этого типчика не хватит ума чтобы понять — нельзя обучать премудростям магии своего врага. Да, сейчас у меня на шее проклятый обруч. Но кто сказал, что он будет у меня на шее вечно? Что я не найду способа его снять? Уверен, что исхитрюсь и все равно придумаю, как это сделать! А пока…пусть учит! Почему бы и не приобрести такую замечательную профессию, как лекарь? Пусть я буду не таким классным «пластическим хирургом», как Велур, но все равно смогу лечить болезни, залечивать раны. А разве это плохо? Вот и будет мне профессия! В самом деле, когда я отсюда выберусь (а я все равно выберусь!), мне что, опять в наемники идти? Ведь я ничего не умею, кроме как драться и убивать. И мне совершенно не хочется снова влезать в эту колею, когда есть возможность из нее в конце-то концов выскочить!

Велур человек в общем-то умный, но у него есть ахиллесова пята: он уверен, что все вокруг глупее его, и что его невозможно обмануть. Он дает понять это каждым словом, каждым своим жестом. Впрямую говорит о том, как он велик, и насколько ничтожны все его коллеги, и тем более — жалкие черви вроде меня, копошащиеся в грязи у ног Гения. Потому он никогда не допустит мысли о том, что я могу его как-то обмануть. И это оставляет мне шанс на успех. Ну а там уже как получится. Не прокатит с обучением…буду придумывать что-то еще. Главное, что теперь у меня есть магия! А значит — есть замечательная профессия, с которой я не пропаду.

***

После убийства отчима Герда отсиживалась дома две недели. Как учил ее Наставник. Продукты у нее были запасены — соленое мясо, крупы, мука, соленое масло, и много чего еще. Погреб в этом доме хоть и не имел магического охладителя, но был глубоким и очень холодным, так что овощи и фрукты лежали, и не портились. Не говоря уж о солонине, которую обычно брали моряки для питания команды. Не выходила Герда на всякий случай — Келлан ее научил, что обычно активность поисков достигает высшего уровня в первые три дня после акции, потом всем надоедает искать, и они успокаиваются. Через две недели никому уже ничего не надо, если только убитый не очень важный человек. Откуда ворк все это знает Герда не спрашивала — ну знает, и знает. Он вообще был странным, ее Наставник, он знал так много, что Герда просто поражалась — откуда, в семнадцать-то лет?! Сам он о себе ничего не рассказывал, обычно был спокоен и даже как-то холоден, хотя Герда не раз ловила его…хмм…мужской взгляд, когда она голышом обливалась водой возле домового колодца.

Еще — он был очень хорошим учителем, и знал такие приемы обучения, которые позволили Герде очень быстро стать той, кем она сейчас и являлась — тихой, очень эффективной убийцей. Келлан не раз ей говорил: «Твоя внешность — это твое оружие! Никто не заподозрит в тихой, скромной девушке безжалостную убийцу, подпустит тебя близко, не предпримет никаких действий чтобы предотвратить нападение. А ты — молниеносный удар в одну из самых уязвимых точек! Еще удар! Еще! Скорость, точность, доведенное до совершенства умение убивать — и с тобой в уличном бою никто не сможет совладать! Но бойся зарваться. Ты не должна увлекаться. Только холодный расчет, только выдержка, и скорость, скорость, скорость! С твоим небольшим ростом — только скорость тебя спасет! Скорость, и твой ум. Ты должна быть хитрой, подлой и расчетливой. И не вздумай пожалеть врага! Пожалеешь, рука дрогнет, удар не дойдет до цели — и тебе конец. Запомни это, девочка! Не жалей их!»

Он разговаривал с Гердой так, будто был гораздо старше ее, самое меньшее лет на двадцать. Будто он был ее отцом. Может потому Герда так и не забралась к нему в постель, хотя иногда ночью лежала, и думала: «А неплохо было бы сейчас лежать, прижавшись к его боку! Так приятно, так безопасно!» Но вспоминает его слова, будто исходящие от настоящего отца, и…такие мысли сразу улетучиваются у нее из головы.

Келлан был единственным мужчиной, к которому она не чувствовала отвращения и которого не опасалась. Она знала — ворк ее не обидит. А то, что он кричит на нее на тренировках, делает ей больно — так это только ради нее самой, ради того, чтобы она осталась жива. Он сразу ей это сказал, и Герда поверила в его слова на все сто процентов. От парня просто-таки веяло силой, уверенностью в себе, он знал все о том, о чем говорил. И Герда, с ее природным чутьем, усиленным жизнью на улицах — чувствовала это всей своей израненной душой.

Келлан дал ей все, что мог дать — жизнь, деньги, дом, уверенность в будущем. И Герда сильно по нему тосковала. Первые дни просто плакала, сидя на кровати и раскачиваясь, будто в молитвенном в трансе. Весь город знал, что проклятого ворка захватили и допрашивают в Тайной службе. Теперь — можно как и прежде ночью выходить на улицы и грабить прохожих. Закончилась черная полоса в жизни уличных грабителей!

Но они ошибались. Не закончилась эта самая полоса. Отплакав, Герда взяла подаренные Келланом ножи и снова вышла на улицы города. Всего за неделю она убила около двадцати человек. Это было очень просто — идешь по улице под светом двух лун, и всем своим видом изображаешь испуг, растерянность и даже полнейший ужас. А когда радостно гыгыкая к тебе приближаются насильники и грабители, ты начинаешь жалобно канючить что-нибудь вроде: «Не делайте мне больно! Пожалуйста, отпустите меня! Мама ждет! Она больна, я несу ей лекарство! Пожалуйста, не обижайте меня!».

Не было ни одного случая, чтобы ее отпустили. Ни одного. Обычно ее мольбы только лишь подливали масла в огонь, разжигали похоть мерзавцев. Разбойники расслаблялись и начинали радостно обсуждать способы, которыми будут ее насиловать, а еще — сколько денег дадут за такую свежую, не истасканную красотку. И умирали, захлебываясь кровью из распоротого точным ударом горла. Или с дырой в глазнице. Или с выпущенными кишками, а потом с распоротым горлом.

Келлан поставил ей несколько ударов, которые при достаточной скорости практически невозможно отразить в ночной полутьме. Герда отработала их до совершенства, ее удары по скорости и убийственности не уступали укусам самой смертоносной из ядовитых змей юга. Она никогда не промахивалась

Кстати сказать, у нее имелся и отравленный клинок, который она пустила в ход всего один раз. Келлан ее предупредил, чтобы она им не пользовалась слишком уж часто — видно, когда рана отравлена, и это может вызвать излишний, нездоровый интерес власти. А так — сдохли уличные бандюки, да и демон с ними! Отравленные клинки под категорическим запретом, и если ее поймают с таким клинком — Герду ожидают пытки и показательная мучительная смерть.

Не все проходило гладко. Однажды она едва не попалась — противник был один, но…он был очень, очень быстр, а еще — очень силен. Этот человек умудрился перехватить ее руку с зажатым в ней ножом, а потом скрутил, как ребенка, бросил на землю, навалился, задрав платье, сорвал с девушки трусики, и…Герду спасло только то, что он замешкался, провозившись с завязками на штанах, и отпустил ее левую руку. И это стало последней ошибкой в его жизни. На платье Герды сзади, на спине был приделан специальный кармашек. В нем, в кожаных ножнах маленький, на вид совершенно несерьезный нож с клинком длиной всего лишь с ее, Герды, мизинец. Кончик клинка был «выпачкан» черной смолой, за которую Келлан, как он сказал, отдал очень даже приличные деньги. Хватило одного укола, чтобы насильник был мгновенно парализован. Герда тогда едва выбралась из-под его тяжеленного трупа. Или не трупа, может он был еще и жив, когда Герда перерезала ему глотку.

Когда она стала его обыскивать, обнаружила, что у этого человека под рубаху надета хорошая, крепкая кольчуга. Так что если бы она попробовала пырнуть его в спину или живот — результат был бы примерно тем же, что и сейчас.

Как ни странно, судьба ее вроде как вознаградила за этот опасный бой — у мертвеца на поясе нашелся кошель, в котором лежали аж двенадцать полновесных старинных вондов! С теми деньгами, что ей передал Келлан, и с этими золотыми по меркам простолюдинов Герда была теперь вполне себе обеспечена, или можно даже сказать — богата. Она могла не работать и сытно жить самое меньше лет десять, практически особо себе не отказывая ни в еде и питье, ни в приличных платьях и другом не очень дорогом барахле.