Прихоти дьявола (СИ) - "oh.san.xo" - Страница 10

— Не знаю, что тебя так веселит, но я пришёл сюда совсем не для того, чтобы лицезреть твоё сумасшествие. Я соскучился по твоим губам, рукам и мягкому податливому телу.

Мехмед говорил с нежностью, что до последней своей капли была пропитана искусной ложью, животным желанием насладиться горячим дыханием и рельефным женским телом. Он так уповал этим, что не проходило явно и дня без мысли о женщине, которая смогла бы удовлетворить его, насытить неугомонное юношеское вожделение.

«У тебя и так достаточно женщин».

Я хотела бы выразить сейчас всё накопившееся недовольство или равнодушие, обращённое к этому тирану, но, увы, вырывались из моего рта только безобразные мычания, изуродованные накалом эмоций. Так хотелось вновь почувствовать, как с губ слетает нежное пение, восхваляющее жизнь и его нескончаемые прелести, хотелось снова ощутить радость общения с человеком, которому так любил открывать свою душу. Но теперь ты в праве общаться только мыслью, и только во снах, которые явно все поутру забудут, растеряв мои последние призрачные шансы на спасение.

Я начала мириться с мыслью о том, что здесь не так уж и плохо, что место моего заточение не такое уж и отвратительное. Я, подобно послушному дереву, склонила ветви перед воздействием злобы и жестокости, корнями крепко врастая в ненадёжный пол, что вот-вот грозился развалиться.

— Подойди ко мне.

Мотаю головой из стороны в сторону, сдерживая рвущийся наружу хохот, кой исходил из центра моего тела, примерно из окаменевшего сердца, трещины в котором излучали неуверенный жизненный свет. Оттуда лился и смех, и радость, и улыбка. Но они не имели смысла, если некого было ими награждать, и причиной для радости был день, когда я не чувствовала физической боли от розги или крупных палок. Хотя, только боль могла мне показать ту сторону реальности, в которой я каждый день коротала дни своей юности, беспощадно хороня её в своей памяти. Я не видела, как я меняюсь, но прекрасно чувствовала это: с каждым днём мой взор становился всё более потухшим и грубым, улыбка всё реже озаряла моё лицо, внутренний стержень закалялся до такой степени, что не таким страшным казался удар по лицу или выговор.

Их я училась принимать с достоинством, с вызовом, кой отчаянно кипел в воздухе, звенел в головах у тех, кто отдавал мне суровые приказы и строго наказывал в случае непослушания. Я старалась ослушиваться реже, чтобы в один момент перевернуть это место с ног на голову и небо обрушить на весь белый свет, раскрыв врата преисподней и посеяв на эти земли хаос, что сотрёт все воспоминания людей об этом месте вечной неволи.

— Ведёшь себя, как дрянная, безобразная девица. Даже не знаю, как твоя мать сумела породить на свет такое ничтожество, как ты.

Мысль о матери ударила в голову подобно молнии, а раскат грома, что собой являл безудержную злобу, ослепил меня, вскипятил остатки крови и заставил её разогнаться по венам с такой скоростью, которую я чувствовала каждой клеточкой взбудораженного организма. Кровь своим резким сильным потоком задевала нервные окончания, кои после слов Мехмеда настолько обострились, что каждое слово и прикосновение воспринимали как удар или рану, переключая моё внимание.

Желание накинуться на него повергло меня, сбило с толку и перенаправило мои вечно спокойные мысли в иное русло. Метнув на него взгляд, в котором плескалась искренняя, чистая, точно воды Босфора, ненависть, я вцепилась в края своего потрёпанного грязного платья, сминая ткань в непослушную уродливую гармошку. Сцепив зубы до их противного скрежета, что отбивался эхом в черепной коробке, я продолжала безмолвно сверлить его взглядом, надеясь, что он всё же воспламенится. Хотелось испытать на нем свои умения, попрактиковаться на человеке и рассмотреть, как же пляшущие языки пламени очистят грешную его душонку, грязную, запачканную сладострастием и гневом, алчностью и завистью. Но ещё рано. Стоило отточить эти умения до такой степени, чтобы я имела честь назвать себя мастером, самой настоящей ведьмой, что вправе вершить судьбы и менять всё, что вздумается.

— Тебя разозлило это? Милая Лале, правда должна вносить ясность в твой разум, а не засорять твоё трепещущее сердце злобой. Я просто говорю то, что правдиво. Ты — ничтожна, ты в моей власти и я не отпущу тебя до тех пор, пока ты не родишь мне ребёнка. Хотя, я сомневаюсь, что у тебя получится родить кого-то умного и красивого, если он возьмёт твои гены. Ты ведь понимаешь, что твои внешность и нрав оставляют желать лучшего?

Шехзаде шептал с такой улыбкой на лице, таким успокаивающим ободряющим тоном, что я не сразу вникла в суть его слов, сначала поверив и кивнув головой. Но когда истинный смысл его речей коснулся моих ушей, проник в моё сознание и пленил его, глаза прикрыв густым слоем чёрного тумана, груди коснулось знакомое чувство, скребущее изнутри. Ненависть горела даже в пальцах, вынуждала нетерпеливо потирать их друг о друга в попытках унять жжение и боль, но всё напрасно — подушечки пальцев дотла сгорали от желания прикоснуться к мягкой коже шехзаде и сжечь её, разорвать в клочья то, что первым прикоснётся к руке. Пусть это будет открытое горло или подставленная грудь, неважно. Хотелось проломить юношеские рёбра и вырвать его пульсирующее сердце, что явно было иссиня-чёрным, под тонкими лучами солнца переливаясь от цвета сладкого винограда до угля, непроглядно тёмного, неподдельного. Наверное, в его жилах гуляла и кровь чёрная, такая же, как его хитрецкие садистские глаза.

— А теперь подойди ко мне и ублажи. Это твоя обязанность. А если не согласишься — тебя выпорют, а затем я возьму тебя так, как угодно мне.

«Как всегда. Каждый его визит заканчивается моим тихим страданием и его шумным мужским наслаждением».

Борясь с желанием вцепиться в его горло зубами, я приблизилась к нему осторожно, точно хищник, что учуял чужака на совей территории, не зная, чего ожидать. Он также не отрывал от меня взгляда, внимательно улавливая каждое моё опасливое неспешное движение. Будто в чём-то подозревая, юноша внимательно прошёлся по мне взглядом, не избежав ни единого моего изгиба, ни одной детали не упустив из виду: жжение прошлось по моему лицу и коснулось груди, небрежно обошло помятое платье и скользнуло к моим бёдрам. Дальше вниз, по исхудавшим тонким ногам, что держались неуверенно под таким напористым долгим взглядом. Мехмед никогда не заострял внимания на моих волосах, на моих позорно-коротких волосах, кои ранее ласкали плечи своими шёлковыми касаниями. Теперь они лишь фантомом отзывались в моей памяти, вынуждая судорожно искать роскошные локоны на своих плечах, которые на самом деле хозяйка при мне сожгла, заставив корчиться меня в адской предсмертной агонии из-за головной боли. Она лишь хохотала, когда я просила её прекратить, когда пыталась потушить пламя, кое будто пробралось в мой разум и сжигало организм изнутри, по жилам пуская изворотливые языки огня, что одним своим прикосновением оставляли за собой лишь пепел. Пепел моих костей, прожилок, кожи и мяса.

— Ты хочешь свободы, Лале? Неужели спустя столько времени ты ею всё ещё дорожишь?

«Спустя столько времени… а сколько прошло? Какой год на дворе? Разве сейчас не октябрь?»

— Спустя год ты так и не смогла смириться с тем, что принадлежишь мне?

Мотаю головой из стороны в сторону, опустив взгляд в пол. Прошёл целый год. Он словно проскочил вокруг меня, за собой оставив лишь шлейф из болезненных воспоминаний и глупых осознаний, пронзающих мой разум тысячей импульсов. Мне уже тоже семнадцать? Или вечный призрак моей души так и оставит меня шестнадцатилетнюю в этом коротком отрезке времени, вынудив беспокойно искать выхода из этой временной петли?

— Ты плачешь?

В уголках глаз действительно стали собираться жемчужинки, грозившиеся вот-вот ринуться вниз, в свободном полёте рассекая звенящий тоской воздух. Только в конце их всё равно ждала смерть. Как и каждого в этом мире, кто посмел однажды набрать полные лёгкие свежего воздуха и поселиться здесь в поисках покоя, умиротворения. Мне казалось, что в этом мире покоя и не существовало: это было что-то из разряда мифов, выдумок, которые сочинили люди в надежде на то, что хоть одно их желание или фантазия окажется правдой. И если я мечтала о свободе, то, наверное, её тоже не существовало. В любой точке этого света, в котором я существую, не смотря на ярое нежелание, я буду взаперти. Буду под стражей и под замком, не в силах бежать. Куда мне бежать, если ноги всё равно приведут меня туда, где я буду под пристальным присмотром и лишена возможности увидеть белый свет? Может, мне стоило смириться с тем, что я никогда теперь не найду выхода из этой неприступной башни и буду жить здесь до скончания веков, пока моё тело не испарится, не канет в памяти всех, кто знал моё имя.