Ловушка для Инквизитора (СИ) - Фрес Константин - Страница 15

- Двор не для меня. А дрался я всегда. Для меня это естественно - быть инквизитором, карающим мечом, - ответил он, наконец. - Я не хочу ждать, когда найдется кто-то, кто поймает и накажет мерзавца. Я делаю это сам. Я - закон, я - власть, выше королевской.

- В этом много тщеславия, - улыбнулась Софи. - И никогда  не бывает страшно?  Никогда не наступает отчаяние?

Тристан снова задумался.

- Ваш отец, - мягко произнес он, наконец, - дал мне совершенное сердце храбреца. Даже не знаю, что он привнес  своей магией в мой характер, а что было заложено природой. Я не ведаю отчаяния и страха. Я знаю - я могу изменить все. И даже смерть меня не остановит. Я верю в это. А с верой жить легче.

- Я помню, - прошептала Софи, сбиваясь в комочек, грея дыханием замерзшие руки. - Я читала. Вас  убили за то, что вы мстили за свою возлюбленную. Годы, десятилетия проклятья. Отец тогда был в отчаянии; он вас очень жалел и переживал. И, наверное, даже был в трауре. Все-таки, вас он считал своим самым совершенным творением.

Тристан рассмеялся, мотнув светловолосой головой.

- У вас редкий дар, - сказал он. - Вы умудряетесь словом ткнуть в самое чувствительное и больное место в душе, как иглой в глаз. Это больно, но боль приятная. Воспоминания - это единственное, что у меня в жизни осталось… теплого и живого.

- Многое еще впереди, - сказала Софи, трясясь, как в лихорадке.

Тристан кивнул.

- Да, - согласился он. - Боль уйдет, многое забудется, и надо будет жить дальше. Холодно вам?

- Да, - трясясь, как в лихорадке, ответила Софи. - Что за странная магия у этого Зеркальщика! Как он думает оживлять свои творения, если они будут холодны, как лед? Отец, насколько помню, всегда работал в горячо натопленной комнате, полной света. И ручки у его кукол были горячие…

Тристан вдруг поднял голову, резко поднялся и отложил гитару.

- Я согрею вас, - произнес он твердо, голосом, не принимающим возражения.

Софи задохнулась от смущения, когда Тристан освободился от одежды и, обнаженный, белоснежный, как фарфор,  скользнул к ней под одеяло. Рука, обнявшая ее, была горяча, как огонь, грудь, к которой Софи прижалась, дышала жаром. Софи стыдливо сжала бедра, когда Тристан обнял ее за ягодицы и придвинул к себе ближе, вынуждая прижаться животом к животу.

Софи прижала руки к груди, закрываясь от Тристана, и это показалось ему забавным. Он тихо рассмеялся, поблескивая глазами, на его белоснежных щеках заиграли обаятельные ямочки.

- Запоздалое стеснение, - сказал он, - если учесть, что я вас и раздел, и несколько раз обтер целебным отваром. Всю, со всех сторон, не пропуская ни кусочка кожи.  Теплее вам?

Софи, дрожа, только кивнула головой.

- Сейчас станет горячо, - шепнул Тристан. Его губы прижались к ее губам, и жар его дыхания прокатился по ее легким, наполнил замерзшую грудь.

Его губы прихватили ее нижнюю губку вместе с мягким, расслабленным языком.  Его язык коснулся ее языка, обласкал чувствительную мякоть ее рта, а затем проник в него, глубоко, интимно, нежно, но так приятно и чувственно, что Софи застонала. Никогда еще поцелуи в ее жизни не были такими волнующими и сладкими. Губы Тристана были мягкими, живыми, горячими - не то, что губы ее мужа. Деревянные, жесткие. Неприятные и неудобные. Поцелуи его  - словно щипки деревянных прищепок. От таких скорее хочется избавиться.

А Тристан, с его золотым сердцем, был жив и горяч весь. Он двигался мягко и гибко, приникая к ее коже, накрывая ее стонущий рот своими жаркими губами, ласкаясь всем телом о ее тело, поглаживая ее живот своим животом, ее мягкий треугольничек меж плотно сдвинутыми ногами - своим жестким мужским естеством, так вкрадчиво, так маняще и так ласково, что Софи стонала, едва не рыдала от его нежности. От такой непривычной нежности, которой не испытывала никогда.

- Я же говорила, - прошептала она, пытаясь защититься от разгорающейся страстности Инквизитора, - что вы нежный и внимательный любовник…

- Не как ваш муж? - поинтересовался Тристан, тяжело дыша от возбуждения.

Воспоминания про Ричарда взволновали ее, она с криком попыталась  отпихнуть от себя Тристана.

Но он, нависнув над ней, целовал и целовал ее, касаясь ее губ осторожно, мягко и часто, так соблазнительно и сладко, что Софи не нашла в себе мужества отказаться от этого наслаждения. Она принялась отвечать ему - неумело, но порывисто и страстно, - и поняла, что в этом и есть наслаждение. В желании и в порывистости. В прикосновениях, которые были так желанны и нежны.

Их губы слились в поцелуе, и Софи выкрикнула свое возбуждение и желание, чувствуя, как  его ладонь касается и поглаживает ее плотно сдвинутые бедра. От возбуждения у нее зашумело в голове, она крепче сдвинула ноги, но лишь затем, чтобы его ласка стала чувствительнее и настойчивее.

Она несмело, словно таясь, провела ладонью по его горячему плечу, по шее. Пальцы ее забрались в его белоснежные волосы, и она замерла от сбывшегося невероятного чуда.

- Тристан, - простонала она, блаженно прикрыв глаза, когда он горячими губами наставил теплых пятен на ее шее. - Это ведь не видение? Не сон?

- Это самая настоящая реальность, - с усмешкой ответил Тристан.

Он порывисто прильнул к ней всем телом, коленом раздвинул ее ноги, которые до того она плотно и целомудренно сжимала, и Софи задрожала, понимая, что сейчас произойдет. Отчего-то это действие казалось ей более волнующим, пугающим и важным, чем первая брачная ночь с Ричардом.

Ладонь Тристана меж разведенных бедер гладила ее лоно, мокрое и готовое принять его.

Его крепкий, жесткий член, коснувшийся ее мокрых губок, скользнул в нее быстро, причинив легкую боль, и Софи вскрикнула, выгнувшись. Но жесткая ладонь Тристана проникла под ее шею, он сжал пальцы, удерживая женщину, и толкнулся еще раз, сильнее, чувствительнее, мешая боль и невероятное наслаждение.

Его возбуждающие проникновения ласкали Софи, она вскрикнула, как пугливая девственница, чувствуя, что это начинает ей нравиться. Более того - она сама раскрыла шире бедра, желая, чтоб Тристан проникал в ее тело. Она всхлипывала и приникала к нему всем телом, принимая его в себя, блаженствуя. Ее голос рассыпался в стонах и замолкал, когда Тристан закрывал его поцелуями.

- Жарко, - прошептала она, и Тристан откинул одеяло, обнажая их тела, слившиеся воедино.

Ее ноги он закинул себе на плечи, и Софи закричала из всех сил, чувствуя, как проникновения стали глубокими, чувствительными, словно водили по обнаженным нервам. Она вцеплялась в его плечи ногтями, но тогда он погружался в нее еще глубже, словно мстя, с удовольствием отмечая ее трепет.

- Тристан…

Он сцеловал свое имя с ее губ, и Софи почувствовала, что ее наполненное его ласками тело изнемогает и сдается.

- Я… я…

Она забилась под ним, с рычанием выдыхая свое наслаждение, и он вбивался в ее тело яростно, сильно и жестко.

- О, как хорошо, Тристан! Как хорошо!

Ее острые ноготки провели последние полосы на его белоснежных плечах, она слизнула горячим языком его боль, и замерла, считая сладкие спазмы своего тела.

- Тристан, какое блаженство!

Он двигался медленно, осторожно, продлевая наслаждение женщины, высекая слезы из-под ее дрожащих прикрытых век.

- Я почти люблю вас, Тристан!

- Я почти влюблен, Софи!

Утром Софи проснулась совершено здоровая и с ощущением сбывшегося чуда, чудесной сказки. Раньше ей не приходилось просыпаться такой счастливой - ну, разве что в детстве, в преддверии праздника.

Тристан спал, уткнувшись в подушку и обхватив девушку одной рукой.

Он уже не казался Софи таким обжигающе-горячим. Кожа его была теплая, рука, обнимающая ее - тяжелой и расслабленной.

Софи никогда ранее не просыпалась с мужчиной в одной постели. Даже в первую брачную ночь, исполнив обязательный супружеский долг, Ричард вытолкал Софи, напуганную, дрожащую, всю в слезах, вон и велел идти в свою спальню, холодную  и непротопленную.