Полюбить Дракона (СИ) - Фрес Константин - Страница 24

— Моя мать не покидала отца, — машинально ответил Эван. — И всю жизнь в этом доме прожила.

Ирина поморщилась.

— Не сравнивай нас никогда! — ревниво ответила она. — Кто знает, почему она не отвечала зову природы…

— Может, потому, что любила моего отца? — насмешливо ответил Эван.

Отчего-то радость встречи погасла. Может, оттого, что Ирина не кинулась ему на шею, не подарила ни единого поцелуя. Она — такая близкая, такая покорная, вернувшаяся к нему сама, — все равно оставалась далекой, холодной и чужой. Она притворялась, что покорна; Эван даже мог бы оценить ее старания, потому что видел — она изо всех сил старается перекроить свою природу и смотреть ласковей, да только…

«Называешь себя умной, — подумал Эван, заглядывая в ее порочные, холодные глаза. — А не поймешь, что мне нужна не покорность, а настоящее тепло. А этого ты как раз не умеешь; даже притворяться не можешь ласковой и страстной. Диана вот могла… могла отогреть».

Он потянулся разумом к мыслям Дианы, желая услышать хотя бы что-то о себе, хоть искру сожаления — и услышал отчаянный вой, безумие, какое охватывает женщину, когда ею без осторожности и без жалости овладевает мужчина. Эван от ярости скрипнул зубами, сжал кулаки, оглушенный запахом распаленной самки, силой ее желания.

«Чертов братец, — мысленно проскулил он, прикрывая глаза и слыша срывающееся в стоны дыхание женщины и кожей ощущая, как кипит разогретый двумя тесно сплетенными телами воздух. — Мог бы и потерпеть…»

Впрочем, что терпеть? Лео не сделал ничего предосудительного, тотчас же напомнил себе Эван. Лео просто взял женщину, которую Эван ему отдал. Взял сразу — чего ждать? Ему тоже нравится тепло и мягкость ее тела, узкое упругое лоно, ее беспомощные крики…

Эван нетерпеливо заерзал на троне. Он физически ощущал желание женщины, чувствовал, как горит ее жаждущее текущее лоно, как оно хочет его член. Эван ощущал это так же ясно, как если б хотел сам и изнемогал, сходил с ума от возбуждения.

Мокрая, горячая, беспомощная, задыхающаяся от страсти.

Хочет, покорно раздвигая ноги. Жаждет его в себе, жаждет его власти над собой.

— Ты веришь, — усмехнулась Ирина, даже не подозревая, какие мысли и видения терзают Эвана, — что самки умеют любить? Это природа научила самцов-драконов испытывать привязанность к самкам, иначе род драконий прервался бы. Твоя мать… Она очень была похожа на меня; я ее правда понимаю, любая самка жаждет лучшего и самого сильного самца. Да только душа ее была так же темна, как холодный водоворот. И эта, — голос женщины вдруг стал отвратительным, резким, — твоя новая игрушка, Ирментруда Диана… она мастерски притворяется. А знаешь, что она мне говорила? Что забьет меня посохом твоей матери до смерти, сдерет шкуру и выполощет ее в теплых прудах, чтобы все дети, рожденные мной, знали, что мне пришел конец!

— У тебя дети есть? — резко произнес Эван, поднимаясь. Ирина тотчас прикусила язычок, понимая, что сболтнула лишнего. — Странно. А мне ты ни одного не родила.

— Не родила прежде — теперь точно рожу, — спешно затараторила она, не выпуская Эвана, отчаянно цепляясь за его одежду. — Пойдем… я чувствуя желание. Оно кипит во мне, как океан.

Эван прикрыл глаза; хриплые стоны Дианы звенели в его ушах. В его неясных видениях девушка извивалась, корчилась на члене брата и едва не кричала его, Эвана, имя, призывая его на ложе.

Умоляя ее взять.

Виляя нетерпеливо бедрами и раскрываясь перед ним, млея от неутолимой жажды. Рыча, стеная и плача, словно ее клеймили раскаленным железом. Плача от того, что он ее не берет. От того, что он далеко, и она лишена его ласки. Эван чувствовал дрожь в пальцах, а под ними — словно бы сок, струящийся по коже женщины, и нежную мякоть ее тела. И она вскрикивала и рыдала от каждого прикосновения, потому что их ей было мало. И страсть все горела в ее теле, доставляя самую сладкую в мире муку…

И Эван страдал, умирал и воскресал вместе с ней, отчаянно тянулся к стонущей женщине в своих видениях, губами считая пульс на ее подрагивающем животе и слыша накатывающие на ее тело спазмы…

Как же хочется повторить это безумие, этот танец страсти, эту потную, жаркую, развратную возню! Тереться телом об тело, ласкаясь кожей, грудью, животом… Слышать влажные шлепки тел друг о друга, вдыхать пряный аромат желания… пальцы после самки благоухают, как цветы, как сладкая мякоть спелого ореха, как дымящийся горячий хлеб…

Невыносимо!

— Идем, — шептала Ирина, пытаясь увлечь Эвана за собой, дергая его нетерпеливо за руку. — Я давно уже хочу мужчину. Ты же тоже соскучился по моему телу? Разве ты не хочешь его прямо сейчас?

Она дергала и тащила Эвана к выходу из зала, но он вдруг встал, как вкопанный.

В его видениях Диана успокаивалась, корчась в сладких спазмах. Эван уже не ощущал под ладонями жара ее бархатистой кожи, тот словно перетек ему самому в вены и теперь бушевал в его крови.

— Я вижу, ты же хочешь меня, — шептала Ирина, прижимаясь к его боку. Ее руки бесстыдно скользили в паху Эвана, сквозь одежду нащупывая вставший член, и Эван со стоном принял эту ласку, обнаружив, что сам трепещет, будто его ведут на закланье.

Жар — и холод, откровенное желание — и расчетливые ласки, больше похожие на грубоватый массаж. Ирментруда Ирина была довольно опытной самкой. Она знала тела самцов, она знала, где надо погладить и потрогать, чтобы вызвать ответную реакцию. Ее пальцы творили чудеса, касаясь обнаженной кожи, мышц на напряженном животе Эвана, обводя контуры каждого кубика на его прессе, да только…

— Нет, — вдруг произнес Эван. Это слово он почти выкрикнул, ухватив Ирину за запястье и отнимая ее руку от своего тела. В глазах ее отразилось изумление, огромное, как полная луна.

Диана снова встала в его памяти — оскорбленная, гордая, выпрямившая царственно спину. Ее слова «я не разделю с тобой ложе!» больно резанули память. Он вдруг с испугом отнял у Ирины свою руку и тайком, заведя ее за спину, вытер о свою одежду, словно опасаясь, что на коже останется запах самки.

Он не готов был потерять ее.

В этот самый миг Эван вдруг понял, что даже ради неприступной Ирины, которая дразнилась и играла с его чувствами, которая была словно недосягаемая звезда, мечта, идеал и божество, он не готов терять расположение Дианы.

Взять ее силой? Многих плодовитых самок берут так, в специальных спальнях для строптивых. Но Эван не хотел силой. Не хотел податливую мягкость превращать в жесткое сопротивление.

Она сама хочет самца. Всегда его хочет. Всегда принимает и сладко стонет, ощущая его в себе.

Даже капля запаха Ирины может все это разрушить. Даже поцелуй, даже прикосновение ее холодных жестких рыбьих губ может перечеркнуть все! Эван ощутил яростный протест от одной мысли о том, что Диана окажется недосягаема.

Не как Ирина.

Тут Эван сообразил, что все это время просто пытался приручить собственноручно пойманную самку, а она… не приручалась. Оставалась холодна, доводя его до исступления, до отчаяния, до гулкой пустоты в груди. Она просто не могла ему это дать, в ней не было заложено ни искры добрых чувств.

А Диана — тепла. В ее сердце живет весенняя теплая нежность. И потерять это ради не умеющей чувствовать рыбешки?.. Отказаться от того, о чем он молил небеса все это время?!

— Нет?! — повторила, потрясенная, Ирина. — Но ты же сам!.. Ты же хочешь, я вижу!

— Нет, — хрипло повторил Эван, отстраняя самку, пытающуюся обхватить его руками, повиснуть у него на шее. — Я должен подумать.

— О чем тут думать?! — поразилась Ирина. — Ты стал стареть, князь, коли тебе уже надо долго думать, прежде чем лечь с женщиной в постель?!

— Я должен подумать о том, — рявкнул Эван сердито, — а действительно ли ты стоишь того, чтобы всех самок мира променять на тебя одну, женщина?

Ирина насмешливо фыркнула:

— Если тебе будет мало меня, — ответила она, — то бери себе самок столько, сколько захочется! Я не против.