Чужая земля (СИ) - Ром Полина - Страница 35

Возможно, это и было моей большой ошибкой – показать жрецу возможности диска и даже не пригрозить карами за дерзость. Знала бы, чем кончится наше противостояние – казнила бы сразу.

Но тогда Атона я не боялась, понимала, что до второго диска он не доберется – тот надежно спрятан в сокровищнице и даже Идогб не знает, в каком именно из бесчисленных сундуков я его зарыла.

Я не боюсь его и сейчас. Только жалею о том, что время нельзя повернуть вспять…

Через некоторое время после коронации по Мемфису и даже по дворцу тишком пошли слухи, что царица – обычная женщина, но коварно завладела оружием богов. Что боги гневаются на закрытые храмы и Великий Ра недоволен, что его священное оружие оскверняют руки женщины. Что сила царицы слабеет и скоро боги вернутся в свои храмы, откуда их изгнала нечестивица…

Слухи росли и ширились, народ шептался и не знал, чему верить, все как бы забыли о расплавленной груде камня, которая осталась от храма Анубиса…

И третье восстание, обильно снабженное деньгами жрецов из тайных хранилищ, полыхнуло одновременно в нескольких городах…

Последнюю неделю я моталась между городами, как сумасшедшая…

Я лично посетила каждый восставший город и разрушила там храмы. Именно те храмы, которые раздували восстание. После этого в каждый город входила небольшая войсковая команда. Человек пятнадцать, не больше. Но каждого из них отбирал Хасем лично. Каждый из них родился и вырос в городе, где сейчас восстали жрецы. Пара человек засылалась в город дня за три до часа «Икс». Они собирали информацию и к приходу остальных уже знали расклад.

Не слишком хорошо организованные войска восставших или разбегались при виде рушащихся храмов, или сдавались. Никакие денежные вливания не могли убедить наемников, что с ними сила богов, если камни храма горели и трескались у них на глазах.

Команда объединялась с верными трону силами и жрецов брали живьем. Каждого из членов воинской команды я переносила на место лично и от такого мотания туда-сюда уже плохо соображала, день или ночь на дворе. Если бы не Амина – я бы даже не успевала поесть.

Через десять дней все было кончено. С разных сторон к Мемфису шли войска. Шли своим ходом и вели жрецов. В белых, но ободранных и грязных хламидах, в измятых алых и синих плащах, которые уже совсем не похожи были на роскошные одеяния, с золотыми украшениями на шее и руках, но идущих пешком.

Путь некоторых в столицу займет не менее месяца. Те, кто придут раньше, будут дожидаться подельников в темнице. Вместе с Амоном.

В некоторых местах крестьяне пытались кидать в пленников камни. Стража не допускала самосуда – они посягнули на власть царицы, перед ней они и ответят…

У меня было достаточно времени отоспаться после гонки. Привести себя в порядок и решить, что делать с изменниками.

Я запретила в стране публичные казни. Уже несколько месяцев, с момента моего прихода к власти, все церемонии такого рода проводились во дворах тюрем, без лишних свидетелей. Потом тело выставлялось за ворота. Если у казненного были друзья или родственники – они могли беспрепятственно забрать тело и похоронить. Если желающих не находилось – тело просто зарывали в землю. Иногда не забранные тела уносили медики – для изучения. Я не запрещала такое.

И хотя я правила уже более полугода, мне удавалось избежать сцен казни. Но сейчас была совсем другая ситуация. Нравится мне это или нет, но казнь будет публичной. Государственные преступники умрут на глазах у всех. И я лично должна присутствовать.

Мысль о предстоящей казни выворачивала мне внутренности заранее. В какой-то степени это был для меня экзамен на профпригодность. Хоть и тошнило от одной мысли, хоть и снились кошмары, но если я этого не сделаю, будет похоже на то, что я трушу. Да, самой мне топором орудовать не придется. Но для каждого жителя, стоящего в толпе, палачом буду я. Это моя воля и мой приказ, значит я должна сесть и смотреть в лицо своему ужасу.

Я не повторю глупостей последнего из Романовых. Это он своей мягкостью и трусостью расплодил революционные массы. Вспоминая, какой кровью это кончилось, я поклялась себе – никогда! Никогда я не допущу подобных ошибок.

Я не Сталин, не будет никаких чисток инакомыслящих. Пусть верят во что хотят, это личное дело каждого. Но никаких массовых нажимов на власть. Никаких восстаний и революций.

Раз уж я в это ввязалась, я обязана найти то самое лезвие бритвы и пройти по нему. Рано или поздно в любой жизни любого человека есть это лезвие. И если ты соскользнул в одну сторону – ты меняешься. Даже если потом стараешься выпрямиться. Да и не всегда это получается – выпрямиться.

Начав свою деятельность на благо народа с эксов, с убийств и грабежей, тот же Джугашавили потом так и не смог остановиться. Да, убийство банковской охраны – не то же самое, что убийство бывших соратников.  Но как быстро он преодолел этот путь! И там, и там гибли невиновные.

Сейчас, в преддверии казни жрецов, мне страшно… Удержусь ли я? Не пойду ли по тому же пути? Какие демоны в душе Сталина толкали его на бесконечные «чистки» людей и истории?

Казнь состоялась в конце сезона ахет и собрала значительно больше народу, чем, когда-то, моя коронация.

Я знала, что публичные казни и жертвоприношения – это такой местный обряд, который видел каждый житель города. На них ходили, как в мое время собирались на футбольный матч. Смертная казнь хоть и назначалась не часто, но за преступление против богов или против власти была довольно жестока. Ограбившего или осквернившего храм сжигали заживо. Так же поступали и с посягнувшими на государственные устои.

Вера египтян в загробное царство иногда кажется мне чем-то иррациональным, привнесенным извне. Иначе откуда это стремление сохранять тела после смерти?! Именно поэтому огненная казнь кажется им столь ужасной – человек лишается не только жизни, но и посмертия.

Не знаю, что за напиток мне приготовил Имхотеп на утро казни. Да и знать не хочу. Но я благодарна ему за это питьё.

Мой трон, обитый золотыми пластинами, вынесли и установили так, чтобы каждый стоящий на площади мог видеть меня. Алое платье и алый плащ Амина приготовила с вечера.

Сорок семь человек, сорок семь столбов, к которым их привязали…

Вязанки хвороста и дров уложены вокруг высокого помоста так, чтобы зрители могли видеть фигуры в полный рост.

Меня окружает кольцо охраны в одинаковых золоченых нагрудниках и поножах. У каждого из них в руках лук с наброшенной тетивой. Это лучшие лучники государства. Они стоят высоко на ступенях и между мной и людьми на площади – только преступники. Люди, которые хотели крови и власти.

Чиновник в белой хламиде зачитывает с папируса их имена и их преступления… Тишина нарушается только его зычным голосом. Даже жрецы затихли и слушают. До этого некоторые молили о пощаде, кричали и проклинали меня, грозили карой богов… А сейчас – тишина…

Лучники, по команде Хасема посылают в привязанных к столбам людей стрелы. Залп и почти мгновенно – второй залп… Это мой дар милосердия преступникам, желающим утопить страну в крови…

В каждом из жрецов по две стрелы, но, увы – не все мертвы. Четверо из них стонут, один кричит и молит о пощаде…

Только это больше не имеет значения…

Я встаю, держа в руках диск. Сефу подает мне небольшой факел и центр площади вспыхивает с такой силой, что толпа шарахается и с криком бежит…

Минута… Вторая… Третья… Ревущее пламя опадает…

На месте помоста, где были заваленные хворостом жрецы – оплавленная вмятина в мощеной камнем площади.

_______________________

Мне плохо…

Мне плохо так, что Имхотеп опасается за мою жизнь. Я слышу его, я слышу, как вздыхает Сефу и плачет Амина…

Говорить я не могу, жар сжигает мое тело… Когда впадаю в дрему, кажется, что я снова и снова вижу эту стену огня. И с каждым сном она ближе и ближе…

Останавливается дыхание…

Приходит Баська, топчется по мне и царапает когтями грудь… Она делает мне больно, но я не могу согнать ее…