Усы, лапы и хвост (СИ) - Печёрин Тимофей - Страница 4

— Не видел, — подтвердил Рваный, — но это выражение любила моя хозяйка… добрая старушка, вроде той, с сырком. С ней я горя не знал, только что имени нормального не дождался. То Васькой называла, то Барсиком. А потом хозяйка умерла… и родичи ее явились, гады. Им-то лишь квартирка была нужна… но не довесок в виде меня. Вот потому я и здесь. А не лакаю молоко из блюдца.

Прав оказался этот старый усатый пройдоха, не ошибся ни капельки! Ни в отношении людей — от которых я смог-таки добиться сочувствия и угощения, ни насчет собак. Именно им с наступлением темноты принадлежали двор и окрестности. Причем считать местных Бобиков и Шавок досадными, но безобидными пустобрехами я мог разве что в бытность человеком.

Теперь же… Те, кого прозвали лучшими друзьями человека, мне лично виделись тварями из преисподней, огромными и злобными. От людей умеючи можно было получить хоть немного помощи. Облегчения своей бродяжьей участи. С другими котами, вроде Черного и Толстяка, — хотя бы договориться. «Ты не трогаешь, и тебя не тронут».

С собаками ни о чем подобном не могло быть и речи. Не зная и не понимая ничего, кошмарные отродья эти могли только грызть и рвать, источая злобу. То была целая иерархия зла: самые яростные вырывали зубами добычу у тех, кто поспокойней и оттого послабее. Ну а слабейшим оставалось подбирать крохи… да еще гневно огрызаться на чужаков. На всех остальных, кто не грыз и не рвал, да и к стае их примкнуть не стремился. В том числе и таких, как я.

Справедливости ради судьба и у них была незавидной — немногим лучше моей. Только вот сочувствовать этим клыкастым-блохастым монстрам я предпочел бы совсем в иной обстановке. Лежа в тепле, на диване например. Или, на худой конец, перед миской молока.

Впрочем, молоко не молоко, а прощальный совет Рваного не пропал втуне. Я все же смог найти место, дабы пережить эту жуткую ночь. Одну из многих предстоящих мне ночей, не обещающих, увы, быть спокойными. Едва настало время горящих фонарей; машин, выводящих нестерпимые для моих ушей трели, и, конечно, собак, я улучил момент и проскочил за дверь одного из местных магазинов. Как раз когда из него с целым ящиком пивных банок под мышкой выбирался очередной покупатель.

Магазинчик был небольшим и имел статус круглосуточного, о чем свидетельствовали цифры «двадцать четыре» на вывеске. Днем в этот магазин-оборотень приходили даже дети. За товарами если не полезными, то хотя бы почти безвредными. Шоколадками, например; газировкой, хлебом и йогуртами. Зато ближе к вечеру он становился ни больше ни меньше местом паломничества для сброда всего района.

Робко, словно стыдясь самих себя, сюда заходили алкаши — с лицами, заросшими или помятыми до потери людских черт. Под стать были и одеяния данной публики: их, кажется, адепты зеленого змия так и носили всю жизнь, не стирая и не меняя. А своим амбре давали сто очков вперед даже мусорным бакам.

Едва ли подобным людям могла хотя бы прийти мысль о гордости человеческой!

При всем этом страшными алкоголики не были, видом своим вызывая если не сочувствие, так хотя бы удивление. В прежней жизни, обитая в пределах «бермудского треугольника» из дома, офиса и ближайшего торгового центра, я и представить не мог, сколь много таких людей живет совсем рядом. Не в глухой деревушке, не в мелком городишке, где закрылась единственная фабрика — в наших краях. В городе с репутацией почти даже благостной.

В магазине алкаши вели себя скромно, чуть ли не приниженно. Способствовали тому две цели, оставшиеся в их жизни: утолить порочную тягу и обойти малоприятное обстоятельство — скудность финансов. В последнем случае продавщица, хоть редко, но шла навстречу, за что удостаивалась потока красноречия. Чего только не изрыгало осипшее горло очередного клиента: и слова восхищения ее красотой, и обещание все вернуть при первой возможности, и чуть ли не признание в любви. Примерно те же речуги, как ни странно, звучали и в ответ на отказ. Только вместо радости слышалась в них мольба.

Совсем иным — развязным и шумным — было поведение молодежных компаний, что наведывались к магазинчику далеко за полночь. Эти явно не испытывали недостатка ни в деньгах, ни тем паче во времени. Последнее они охотно тратили уже внутри, стоя у витрины и переговариваясь то меж собой, то по мобильным телефонам.

Суть подобных разговоров сводилась к одному вопросу: сколько чего брать. Решался раз за разом оный тоже примерно одинаково — чем больше, тем лучше. По-своему приняв принцип «нельзя жить без веры», юные полуночники свято уверовали в свою способность выпить… нет, скорее влить в себя бесконечное количество спиртного. Ограничение признавая одно: лишь бы вошло в багажник.

Говоря откровенно, что аномальные способности, что их последствия для здоровья молодой человечьей поросли волновали меня не сильно. Куда больше досаждали мне децибелы из их авто — могущие, кажется, разнести и само очередное ржавое корыто на колесах, и магазин в придачу.

Где-то между биологическими подвидами Алкаш Запущенный и Гуляка Ночной Самодеятельный в своей самопальной классификации я поместил шпану, местную и не совсем. Отличаясь от первых молодостью, начинающие обитатели общественного дна тем не менее уже успели обзавестись печатью вырождения. Как и пока еще подспудным чувством несостоятельности своей судьбы.

Правда, последнему они, в силу возраста, понятное дело, не верили — всячески глуша его нахрапистостью и выпендрежом. Недостаток денег — это еще одна черта, общая с Алкашом Запущенным, — в случае с гопниками отразилась лишь на способе их передвижения. В отличие от Гуляк Ночных, заявлялись они в магазин на своих двоих… но в остальном старались оным не уступать. И особенно в потреблении хмельных напитков.

Проблему пустых карманов решали они по-своему. Никакой мольбы и лести… если не считать неуклюжих реплик вроде «че, в падлу, что ли?» Куда чаще аргументация четких и дерзких сводилась к преувеличению собственной важности. «Да меня здесь все знают, — обыкновенно звучала фраза в ответ на отказ обслужить в долг, — завтра все верну, отвечаю».

Помогали такие речи плохо, отчего покупатели данного вида нередко срывались на угрозы. Обильно рассыпаясь при этом феней и ссылками на неведомые авторитеты. Был даже случай, когда разъяренный подонок бросился на продавщицу с ножом и волной трехэтажного мата. Но… Бог миловал: несостоявшегося убийцу, перехватив, оттащили и увели прочь свои же более благоразумные кореша-братаны.

Еще худшее впечатление на этом фоне производили разве что девицы из соответствующих компаний. Основные манеры, определенно перенятые у самцов, они усиливали-усугубляли визгливыми голосами, одежками, как у дешевых проституток, а также способностью банально впасть в истерику. До полной невменяемости. Реального вреда тем они, правда, не наносили, но вот крови продавщице успели попортить немало.

Что до меня, то, если не считать инцидента с ножом и банального шума, даже ночная клиентура мне никак особенно не досаждала. Тем более что время коротать я, от греха подальше, предпочитал по другую сторону прилавка. Продавщица, чья смена пришлась на первую мою ночевку, приняла меня весьма радушно — поделившись ужином и налив блюдечко молока. В обмен требовалось от меня всего ничего: выслушивать ее жалобы на собственную нелегкую жизнь.

Биография продавщицы, еще молодой, но в силу неустроенности изрядно поблекшей женщины, напомнила мне затасканную шутку о несостоявшейся студентке или абитуриентке-неудачнице. С той лишь разницей, что пошла она в данном случае не на панель, а за прилавок. И первые год-два даже не теряла надежду попытать счастье вновь. Поступить-таки, ночами зубря учебники… пока не поняла: для того чтоб попасть на избранную специальность, одних знаний, увы, недостаточно.

Не везло продавщице и на личном фронте. Каждый первый, с кем сводила ее судьба, только сквозь розовые очки мог показаться принцем или рыцарем. Да и то поначалу. А на деле оказывался очередной кавалер, как правило, под стать ночным покупателям приютившего меня магазина. Если не хуже.