Обещанная демону (СИ) - Фрес Константин - Страница 33

– Отчего же так? – произнесла с усмешкой Марьяна, наблюдая, как улетают ее жертвы. Ее глаза впервые смотрели на Эрвина прямо, не прячась под ресницами, и он увидел, что и они холодны, как лед. И этот лед впервые тогда так невыносимо больно кольнул его сердце.

– Я думаю, что это развлечение вам надоело, – сухо ответил Эрвин, кидая пустую клетку в огонь.

Марьяна проследила за его рваным, нервным жестом и снова чуть усмехнулась.

– Развлечение, – эхом повторила она. – Так ведь вы и не начинали развлекать меня, мой господин.

– Чего ж тебе не доставало! – выдохнул Эрвин, опаленный ее холодностью. – Я дал тебе больше всех в этом городе! Ты равна королеве!

Марьяна лишь отрицательно качнула головой, ее ледяные глаза яростно вспыхнули.

– Не равна, – жестко ответила она. – Вы, мой господин, выше всех. Король тоже вам поклонится, если вы прикажете. А мне – нет. Что заставит короля мне кланяться? Уважение? Нет. Симпатия? Нет. Страх передо мной? Нет.

– А ты хотела бы, – медленно произнес Эрвин, разглядывая возлюбленную так, словно впервые видел ее, – чтоб тебя боялись?

– Мне было бы достаточно, – ответила Марьяна лисьим голосом, – чтобы боялись вас, а мне кланялись, боясь разбудить ваш гнев. Я хочу уважения и поклонения. А вы… вы думаете, что я такая же глупая девица, как и все прочие, раз дарите мне ничего не значащие побрякушки и меха, но не подарите главного – Поступка. Я хочу знать, на что вы способны ради меня.

Недоброе предчувствие кольнуло сердце Эрвина.

– Тот, второй, – внезапно произнес он, вглядываясь в мертвенную льдистую стылость ее прекрасных глаз, – тоже должен подарить вам… поступок?

Марьяна улыбнулась каким-то своим мыслям, довольно сощурившись, как кошка на теплой печке.

– И он его подарит, будьте уверены, – торжествуя, страшно подтвердила она. – И если он сделает то, что обещал, я стану его женой. Вы можете забрать ваши подарки, ваше золото, наряды, драгоценности. Мне это все ненужно, потому что мне обещали намного больше!

– Что! – вскричал Эрвин, ухватив девушку за плечи. – Что он собрался натворить?!

Но Марьяна смеялась, и ни слова не говорила.

– Дочь погибели, – выдохнул Эрвин яростно и брезгливо, оттолкнув от себя красавицу. В сердце его кровоточила незаживающая рана, нанесенная жестокой Марьяной вернее кинжала. – Ядовитая жаба в обличье белой лилии! Твое сердце черно и мертво! Вот почему ты избегала смотреть мне в глаза! Видит магия, мне стыдно и противно, что я все это время грезил о тебе! Я не позволю свершиться злу! Я поймаю твоего подельника, а потом вернусь за тобой, порочная дрянь!

– Справедливейший  и честнейший, – издеваясь, выкрикнула Марьяна. – Не можешь покарать меня, пока зло не свершилось? Не имеешь права опустить свой меч намою голову? Ну же, переступи через свою добродетель! Ударь меня! Накажи! Найди в себе силу большую, чем твое служение! Не будь же таким скучным! Ну же! И я позволю тебе поцеловать себя!

Но Эрвин больше не хотел эту женщину. Он отступал от нее в таком ужасе, словно перед ним корчился сам Сатана, а не смеялась заливисто красивая девушка.

Дом ее Эрвин покидал в панике; он очень спешил в город, чтобы предотвратить неминуемое зло, но куда бежать и кого искать – этого он не знал.

На лестнице его тайно остановила служанка, девчушка-одуванчик. От страха ее трясло, но она не могла отпустить Эрвина в никуда.

– Господин, – шептала она, уцепившись в его одежду дрожащими руками. – Они задумали что-то очень плохое! Кажется, речь шла об Инквизитории. Кажется, госпожа Марьяна упрашивала этого юношу обокрасть Инквизиторий. Его магические сокровища пленили ее разум! А он боялся, очень боялся! Она над ним смеялась и просила снова. И так до тех пор, пока он не согласился. Она смеялась и целовала его, а он трясся, но соглашался. Господин, как страшно мне!

Она в слезах прижалась к Эрвину, к его богатой одежде, и он вдруг ощутил тепло, от которого вздохнул свободнее. То самое, о которм мечтал и которое нашел слишком поздно. Сейчас нужно было спешить, а емутак хотелось задержаться подольше!

– Страшно не одной тебе, дитя мое, – ответил он, отогреваясь этим человеческим теплом и не желая разрывать объятий. – Но не бойся. Я их остановлю. И вернусь, – он глянул на девушку, изумленный, что ранее не замечал ее прелести. – Вернусь к тебе!

Но его чаяниям не суждено было сбыться.

Ловкий вор проник в Инквизиторий, ведь он был вхож в него, и ему доверяли.

Беспечный Четырнадцатый хотел угостить друга. Он повернулся к нему спиной безо всякой задней мысли, и тот нанес свой роковой удар, наученный прекрасной мерзавкой. Когда подоспел Эрвин, Четырнадцатый был уже мертв, и хрустального сердца в его груди уже не было…

Теперь было можно.

Спеша в дом Марьяны по мертвому тихому снегу, Эрвин желал лишь одного – отсечь ей голову, выдумавшую такое зверство. Он на ходу облачался в святые одежды, шептал молитвы и просьбы магии принять грешную душу. В ее дом он уже ворвался бедой, отпирающей все двери силой.

Но и здесь он опоздал.

Птичка вылетела из клетки, как его снегири, оставив на полу в разоренном гнезде мертвую служанку с опаленными волосами. Девушка-одуванчик лежала в золе, как та самая канарейка, неловко подвернув руку и уткнувшись лицом в пол. Платье на ней было порвано и сожжено, и, словно издевательство, была выставлена напоказ метка Принадлежности. Марьяна наверняка знала об этой метке. Может, увидела. Может, ей рассказали. Вероятно, ее черная душа завидовала девчонке, и злилась на Эрвина, к которому ничего не чувствовала. Только мертвое безразличие. И Марьяна нала способ отомстить обоим.

Та, с которой Эрвин перекинулся всего несколькими словами, та, которая ходила рядом, но оставалась незамеченной, была его истиной любовью. Нужно было всего-то подождать, пережить зиму, и весной пришло бы чувство, счастье и любовь.

Но они не пришли. Они остались похороненными в серой золе остывшего камина.

И Эрвин выл и рычал, укачивая бездыханное тело и роняя холодные сапфировые слезы, потому что душу его сковал мертвый холод… В тот день и в тот час Эрвин пожелал право убивать прежде, чем совершился грех, прежде, чем планы злодея сбудутся. Он отрекся от добродетели и проклял свое служение - да и сам был проклят...

Отец Артура притащил Ветту в свой дом после передряги на Старой Дубовой улице. Притом вел он ее не обычным путем, а какими-то кривыми закоулками, узкими проулками, дворами. Они бежали по каким-то поистине крысиным лазам, по таким узким проходам, что еле протискивались меж домов. И в дом Эйбрамсонов проникли они через какой-то узкий лаз. Карабкаясь по нему, Ветта испортила и испачкала свое новое платье окончательно.

«Человеку тут тесно, – пыхтя и сбивая коленки, думала Ветта, ползя вперед, вслед за Эйбрамсоном-старшим, – а вот хорькам – в самый раз…»

Встретили беглецов весьма холодно.

Почтенная дама, матушка Артура, женщина высокая, стройная, со следами былой красоты на увядшем лице, держалась подчеркнуто прямо, и Ветта поморщила нос, ощутив себя под ее высокомерным взглядом точно так же, как чувствуешь себя перед строгим учителем, не выучив урок. Оглядев девушку, она вздернула голову, на которой серебряно-золотой короной лежали косы, и поджала губы, словно истинная аристократка, брезгующая обществом Ветты.

– Так значит, – тягуче, медленно произнесла она, похлопывая по ладони сложенным веером, – ты все-таки нашла способ, как проникнуть в наш дом.

В веере у нее была спрятана волшебная палочка, привязанная за запястье на леточку, и Ветта едко, издевательски усмехнулась. Сколько б мадам Эйбрамсон не строила из себя герцогиню, а от своих плебейских замашек избавиться так и не смогла…

– Потише-ка с вашими выражениями! – грубо огрызнулась Ветта, подобрав юбки и безо всякого стеснения обходя матушку своего несостоявшегося жениха, да еще и плечом ее толкая, скорее всего намеренно. – Я к вам не за подаянием явилась, и не кусок хлеба выпрашивать. И вам бы радоваться, что вы меня принимаете в вашем доме. А то я посмотрю, золотишком разжились, а манерам обучаться некогда было?!