Боевой 1918 год-3 (СИ) - Конюшевский Владислав Николаевич - Страница 24

– Надо же… все никак не могу привыкнуть – «товарищи офицеры»… Вот кто бы еще три месяца назад про такое сказал…

Я в ответ улыбнулся:

– Нормально! Все течет, все меняется… Зато рядовому составу не надо мозги напрягать соображая, где просто благородия, где высоко благородия, а где вообще – превосходительства. Тем более тут нет никакой партийной подоплеки, а слово используется именно как обращение к боевому товарищу. Показывающее что Красная Армия и есть боевое братство – от маршала до рядового.

Георгий Андреевич, поправляя очки, встрепенулся:

– Вот именно – до рядового! Вы это сами сказали! А как их теперь различать? Погон нет, а чтобы звания на значке различить, это же орлиным зрением обладать надо!

Почесав щеку, я рассудительно пояснил:

– Ну своих командиров подразделений вы и так знаете. А все остальные это просто бойцы. Или, по-вашему, прапорщик или подпоручик не боец? Думаете оскорбятся?

– Нет. Но это же просто неудобно! Вот как обращаться, если надо подозвать незнакомого офицера? Или унтера?

На этот крик души лишь вздохнул:

– Вполне вас понимаю. Но и вы поймите: сейчас погоны – символ самодержавия. И их оставить никак не получится. Вот лет через двадцать, когда страсти поутихнут, снова введем. На парадной форме. А до тех пор – геометрия…

НШ заинтересовался:

– Что за геометрия? Это как у ваших солдат в петлицах? Вот эти треугольники?

– Точно так. Треугольники вместо лычек. Квадраты и прямоугольники будут вместо звездочек. Ну а ромбы – это уже старший комсостав. Во всяком случае, противник даже в оптику не сумеет разглядеть командиров идущего в атаку подразделения. А в будущем, когда станем побогаче то введем еще и парадную форму. С погонами, звездами да аксельбантами.

Сагалаев идущий рядом с комиссаром, но прислушивающийся к разговору, снисходительно улыбнулся:

– Неужели вы и вправду думаете, что тот же командующий армией будет одет в такой же мундир что и рядовой солдат?

Я отмахнулся:

– Господь с вами. Целому командующему по сроку службы положено хоть как-то из общей массы выделяться. Главное, чтобы без перегибов типа фуражки метрового диаметра, кружевного воротника а-ля Атос, или белого плаща с кровавым подбоем.

Лапин заржал, а Егоров заинтересованно спросил:

– Неужели и такое встречалось?

На что Кузьма, вытирая слезы, ответил:

– Нет, что вы. Просто представил себе Чура в подобном облачении. Вот как есть, только верхом на броневике, в огромной, пытающейся улететь, фуражке, а за спиной плащ развевается. И он при этом поет…

Фыркнувший полковник полюбопытствовал:

– Чего поет?

Продолжающий хихикать комиссар пожал плечами:

– Судя по общей композиции, скорее всего – арию. В таком плаще частушки голосить просто неприлично.

Все вежливо поулыбались после чего забравшись в выделенные исполкомом автомобили, поехали на вокзал.

Ну а там, дождавшись погрузки части войск в первый эшелон, заняли свое место в штабном вагоне. Комиссар к этому времени нас покинул, предпочтя ехать «с массами» в теплушках. Тут я даже не возражал. Это его работа – каждую свободную минуту заниматься просвещением бойцов. Ага – тем более из такого контингента. Только выделил на всякий случай троих автоматчиков, а то мало ли что там в пылу споров может произойти? До стрельбы, ясен пень, не дойдет, но крепкий кулак (того же Потапова) всегда может пригодиться.

В дороге никаких эксцессов не произошло. Да и дороги-то той было всего ничего. В Таганроге перегрузились на транспорты (опять-таки удачно – никого и ничего не уронив в воду) и пошли на Севастополь.

А там приключился случай заставивший офицеров посмотреть на меня другими глазами. До этого то я был сама любезность. Шутил, улыбался, разъяснял, смягчал. В общем работал эдаким душкой. Но во время выгрузки рядом терлась группа матросиков из которой кто-то, заливисто свистнув, крикнул:

– Тю братва! Гля! «Драконы» пожаловали! Чистенькие, свеженькие! Ужжо пошшупаем приезжих «благородиев», а то своих-то не осталось!

Офицеры закаменели лицами а я, повернувшись к хулиганам так же свистнул, привлекая их внимание. Дикие матрозены, Чура, полускрытого какими-то ящиками, до этого не замечали. А тут, увидав, часть сразу исчезла за кустами, но остальные свалить не успели так как я скрипучим голосом приказал:

– Двое ко мне! Бегом!

Через пару секунд группа выделила из своего чрева наиболее авторитетных и те, неспешной рысцой (то есть показывая, что команду они выполнили, но и свое уважение имеют) направились к нам. Представились. Как я и предполагал, матросня была из «диких». То есть из до сих пор так и не определившиеся с тем, к какой части примкнуть. Но роли это особой не играло, поэтому глядя на расхристанных парней, вежливо сказал:

– Передайте своей братве – эти офицеры через пару дней идут на фронт. Немцев бить. Значит это мои соратники. И если в городе с ними вдруг приключиться какой инцидент, то я не просто огорчусь. Я осерчаю. – внимательно глянув в глаза «диким» улыбнулся одними губами добавил – Так что не доводите до греха. Ну все мужики – свободны!

Парочка задумчиво удалилась, похоже на ходу соображая, что может означать факт «осерчания» Чура? Слухи – то давно разошлись и все знают, что огорчать командира морпехов весьма и весьма чревато. А тут он грозится «осерчать». Это что же – вообще пипец?

Ну а я лишь порадовался подобной встрече. Все, кто надо и так осведомлены о правилах поведения, но буйные мореманы обязательно станут нарываться на кулачные разборки. Хотя бы для поддержания форса. Начнут обзываться на улице и вынудят офицериков ответить. А тут глядишь мое дополнительное предупреждение поостудит лихие головы.

Но надо подстраховаться и жестко предупредить командиров подразделений полка о запрете увольнительных и контроле за самовольными отлучками. Ибо это может выйти боком. Вообще, конечно, по-хорошему, окопавшуюся в Севасе буйную шоблу надо бы разогнать. Но пока сил для этого нет. Так что лучше пусть сидят на довольствии, выполняя хоть какие-то работы, чем на вольных хлебах начнут сбиваться в банды, против которых придется войска задействовать. Тут ведь еще и не всякие войска подойдут. Эти ухари ведь своими до сих пор считаются. То есть – все сложно…

В общем пока я соображал о тяжести разруливания запутанных ситуаций, обратил внимание на взгляд Сагалаева. Полковник, в ответ на мой немой вопрос, решил уточнить:

– Это были какие-то ваши знакомые матросы?

Я вздохнул:

– Нет. Это непримкнувшие. Еще не бандиты, но уже не солдаты. И их разъясним, только вашим людям увольнительных пока давать не надо. Во избежание… Иначе придется разбираться с этим дерьмом прямо сейчас, а на это времени нет.

Собеседник покачал головой:

– Понятно… И удивительно…

– Что именно?

Никанор Ефимович после паузы ответил:

– Я весьма наслышан о матросской вольнице. И о том, что творилось здесь, в Крыму, еще зимой. Так же мне известно, что сюда вы прибыли совсем недавно. Вот и удивительно, как за столь короткий промежуток времени вам удалось добиться подобного отношения. Даже у нас в армии, в схожей ситуации, незнакомые нижние чины предпочли бы просто скрыться. А тут явно было видно, что они вас хоть и опасались, но все равно подошли. И не просто подошли, а «бегом» как и было приказано! Это мне, как офицеру, пережившему смуту семнадцатого, говорит об очень многом. Вот я и пытаюсь понять, что же вы за человек…

Я улыбнулся:

– Обычный человек. Комбриг Красной Армии. И мне очень хочется, чтобы в нашей армии все командиры вызывали те же чувства что и я. И у друзей и у врагов.

Наш приезд в Эрмени-Базар* вызвал в войсках повышенный интерес и очередной всплеск волнений революционных масс, в просторечье именуемый «кипения говн».

*Он же Армянский базар он же в будущем Армянск.

Просто обороняющие фронт части уже были осведомлены о том, кто именно прибывает вместе с бригадой морской пехоты. И хоть комиссары в подразделениях в меру своих сил заранее старались объяснить произошедшее, но у них не очень получалось. Отдельные голосистые горлопаны из народа никак не желали понимать, с какой стати им, «героически» вырезавшим своих «драконов», вдруг придется привечать чужих? Поэтому матросня, которая составляла основной костяк фронта, поначалу была настроена довольно агрессивно. Тем более что на фронте сейчас было полное затишье (лишь артиллеристы периодически работали) и несколько дуреющий от безделья личный состав желал покуражиться. Разумеется, бурления происходили не во всех частях. Где командиры с матросскими комитетами крепко держали власть, людям было не до прибывающих «золотопогонников».