Когда король губит Францию - Дрюон Морис - Страница 51

• Предыдущая
• 51/67
• Следующая

В течение одной недели Гастон Феб буквально очаровал весь Париж. Явился он с многочисленной свитой из дворян, с сотнями слуг, двадцать повозок были нагружены его одеяниями и его мебелью; на повозках же везли его великолепные охотничьи своры и часть его зверинца, где содержались хищники. Весь этот кортеж растянулся на четверть лье. Самый последний слуга щеголял в роскошной ливрее Беарнского королевства; кони шли под бархатными чепраками, как и мои. Конечно, расход немалый, зато толпа не может опомниться от восхищения. В этом Феб преуспел.

Важные сеньоры оспаривали друг у друга честь принять гостя у себя. Все, что было знатного в Париже: депутаты парламента, финансисты, университетские богословы и даже князья церкви,– все под любым предлогом старались проникнуть в отель его свояченицы Бланки, вдовствующей королевы; двери отеля были открыты во все время пребывания гостя в Париже. Женщины не уставали любоваться им, слушать его голос, мечтали хоть коснуться его руки. Когда беарнец шествовал по Парижу, зеваки узнавали его по золотой шевелюре и теснились у дверей лавок, куда он заходил,– а чаще всего заходил он к ювелирам и суконщикам. Узнавали также оруженосца, неизменно сопровождавшего Феба, гиганта, звавшегося Эрнотоном Испанским, который, видимо, был побочным сыном отца Феба; узнавали и двух его огромных пиренейских овчарок, которых вел на сворке за хозяином слуга. А на спине одной из этих овчарок сидела маленькая обезьянка... Важный сеньор, и такой необычный с виду, одетый пышнее и роскошнее, чем все парижские щеголи, в столице только о нем и было разговоров.

Я рассказываю вам все это в мельчайших подробностях, но в тот злополучный июль мы уже сделали шаг по лестнице трагедии, и поэтому-то так важна тут каждая ступень.

Вы будете править большим графством, Аршамбо, и править, держу пари, в такие времена, которые не более, чем наши, благоприятствуют этому. Невозможно за несколько лет подняться из той бездны бедствий, где мы все сейчас барахтаемся.

Сохраните это хорошенько в памяти вашей: если правитель низок по натуре или ослаблен годами или недугом, он не способен добиться единодушия среди своих советников. Его приближенные разрознены, разобщены, ибо каждый старается урвать себе частичку власти, которой вообще никто не повинуется или повинуется худо; каждый берет себе право говорить от имени господина, который уже ничем не повелевает более; каждый старается для себя в расчете на будущее. Вот тут-то и сколачиваются группки людей, связанных одинаковыми тщеславными притязаниями или одинаковыми нравами. Разгорается соперничество. Честные стоят по одну сторону, а по другую – предатели, но и они тоже считают себя людьми честными, конечно, на свой манер.

Я зову предателями тех, кто предает высшие интересы королевства. Подчас они сами даже не замечают этого, преследуют лишь свои личные интересы, а ведь, увы, именно такие обычно одерживают верх.

Вокруг короля Иоанна существовали две партии, как ныне существуют они вокруг дофина, коль скоро все те же самые люди остались на тех же самых местах.

С одной стороны, канцлер Пьер де Ла Форе, архиепископ Руанский, которому во всех его начинаниях помогает Ангерран дю Пти-Селлье; это люди, по моему глубокому убеждению, наиболее сведущие в делах государственных и сильнее всех прочих пекутся об интересах Франции. А с другой – Никола Брак, Лоррис и, главное, главное,– Симон де Бюси.

Возможно, вы увидите его в Меце. Ох остерегайтесь его, да и не только его, но и всех, на него похожих. Когда вы заметите человека, у которого на куцем туловище сидит огромная голова, знайте, что это одно уже плохой признак; к тому же наш Бюси вечно пыжится как петух, а стоит ему открыть рот, как сразу виден человек невежественный и свирепый, да притом весьма спесивый, хоть и пытается это скрыть. Он наслаждается своей тайной властью, и самая большая для него радость – унизить, а то и погубить всякого, кто приобретает вес при дворе или слишком большое влияние на короля. Он вообразил, что править – это значит хитрить, лгать, плести интриги. Ни одной еще сколько-нибудь значительной мысли не родилось в его голове, а только черные, весьма убогие замыслы, от которых он, упрямец, не отступится, пока не добьется своего. При короле Филиппе он был незаметным писцом, а потом сумел добраться до самого верха иерархической лестницы... шутка ли, сейчас он возглавляет парламент и член Большого совета... Он создал себе славу человека беззаветно преданного, ибо он властен и груб. Посмотрели бы вы, как он, творя суд, заставляет недовольных жалобщиков становиться на колени прямо посреди зала и вымаливать у него прощения; и никто другой, как он, приказал казнить сразу двадцать три мирных жителя Руана; но он может, если ему заблагорассудится, вынести и оправдательный приговор, нарушив закон, или же без конца откладывать важные дела, дабы держать людей в руках. Умеет он позаботиться и о своем состоянии: он добился от аббата, настоятеля Сен-Жермен-де-Пре, права взимать ввозную пошлину у заставы Сен-Жермен, тут же переименованную в заставу де Бюси, и таким образом загребает добрую половину пошлины со всего, что ввозится в Париж.

Когда Ла Форе начал переговоры о вассальной присяге Феба, Бюси с первых же шагов стал чинить ему всяческие препоны, решив любым путем не допустить этого соглашения. Это он бросился к королю, когда тот прибыл из-под Бретея, и стал ему нашептывать: «Феб нарочно выставляет напоказ в Париже свое богатство, это же прямой вызов вам... Феб дважды принимал у себя прево Марселя... Сильно подозреваю, что Феб вместе со своей супругой и королевой Бланкой сговариваются устроить побег Карлу Злому... Надо потребовать, чтобы Феб принес присягу также и от имени Беарна... Феб ведет о вас недостойные речи... Поостерегитесь слишком милостиво принимать Феба, как бы граф д’Арманьяк не счел это оскорбительным для себя, а граф вам необходим в Лангедоке. Конечно, канцлер Ла Форе думал, что все это к лучшему; но Ла Форе чересчур уж снисходителен к вашим врагам... И потом, что это за выдумка такая – взять и назвать себя Фебом?» И дабы окончательно разжечь злобу короля, он напоследок сообщил ему дурную весть: Фрике де Фрикану удалось бежать из тюрьмы Шатле, и побег этот весьма ловко устроили два его служителя. Наваррцы издеваются над королевской властью, особенно теперь, когда этот ловкий и весьма опасный человек снова в их рядах...

И не удивительно поэтому, что за ужином, устроенным накануне присяги, король Иоанн вел себя вызывающе и надменно и, обращаясь к Фебу, именовал гостя только: «Мессир, мой вассал» – и даже спросил его: «Осталось ли хоть несколько человек в ваших ленных владениях, раз вы привезли столько народа в мой город?»

И еще король сказал ему:

– Я предпочел бы, чтобы ваши войска не скапливались на тех землях, где командует его светлость д’Арманьяк.

Коль скоро с Пьером де Ла Форе было условлено, что король будет считать эти неприятные столкновения как бы несуществующими, Феб удивленно возразил:

– Мои войска, сир мой кузен, никогда не вошли бы в Арманьяк, если бы нам не потребовалось выбить солдат, напавших на нас. Но с тех пор, как вы отдали приказ, запрещающий людям его светлости д’Арманьяка совершать набеги на Беарн, мои рыцари от души радуются, спокойно стоя на своих рубежах.

Но король упорствовал:

– Мне хотелось бы, чтобы ваши люди держались поближе ко мне. Я собираю в Шартре войско и пойду на англичан. Надеюсь, вы прибудете без опоздания в Шартр с войсками Фуа и Беарна?

– Войско графства Фуа будет поднято,– ответил Феб,– как только велит мне вассальный долг после того, как я принесу присягу, сир кузен мой. А войско Беарна последует за мной, будь на то моя воля!

Да-а, что и говорить, удачный получился ужин, где обе стороны должны были прийти к соглашению! Архиепископ-канцлер, удивленный и недовольный, тщетно пытался внести умиротворение. Бюси сидел с каменной физиономией. Но в глубине души он торжествовал. Чувствовал себя настоящим хозяином. А что касается короля Наварры, то имя его даже не было произнесено, хотя на ужине присутствовали обе королевы – Жанна и Бланка.

• Предыдущая
• 51/67
• Следующая