Когда король губит Францию - Дрюон Морис - Страница 32

• Предыдущая
• 32/67
• Следующая

Но юный Карл не сдавался.

– Если долг короля состоит в том, чтобы беречь свою жизнь, не следует монархам рубить друг другу головы. Карл д’Эвре – помазанник Божий и коронован на царство Наваррское. Он ваш зять; пусть даже он человек вероломный, но все-таки он ваш зять. Кто же после этого станет чтить священную особу монарха, коли один король посылает другого на плаху?

– Да он сам же был зачинщиком! – крикнул король.

Тут вмешался маршал Одрегем и тоже высказал свое мнение:

– Но в данном случае, сир, в глазах всего света именно вы будете зачинщиком.

А с маршалом, Аршамбо, так же как и с коннетаблем, не так-то легко справиться. Вы сами наделяете его всей полнотой власти, а потом он пользуется дарованной ему привилегией, чтобы вам противоречить. Маршал Одрегем старый вояка... хотя, в сущности, не такой уж он старый, даже моложе меня... Словом, этот человек всю жизнь молча повиновался и видел достаточно глупостей, которые совершались на его глазах, а возражать он не смел. Теперь он решил отыграться.

– Ладно бы мы поймали всех лис в одну ловушку,– продолжал он.– Но Филипп Наваррский на свободе, и он тоже отчаянная голова. Отправите на тот свет старшего, его тут же заменит младший и тоже начнет за милую душу договариваться с англичанами. И не забудьте, что он куда сноровистее как рыцарь и куда горячее в бою.

Теперь и Людовик Орлеанский тоже поддержал дофина и маршала, заявив королю, что до тех пор, пока он будет держать Карла Наваррского в темнице, он будет крепко держать в руках и его вассалов.

– Затейте против него тяжбу, и пусть она тянется как можно дольше; сделайте всеобщим достоянием черноту его замыслов, пусть судят его пэры Франции, и тогда ни один человек не посмеет упрекнуть вас за вынесенный вами приговор. Когда отец нашего дражайшего кузена Иоанна совершил всем известный проступок, наш покойный отец устроил над ним публичный суд в самой торжественной обстановке. И когда наш двоюродный дед Филипп Красивый узнал о недостойном поведении своих невесток, суд над ними был недолог, но истина была установлена в ходе опросов, и приговор вынесен публично.

Все это пришлось сильно не по душе королю Иоанну, который снова впал в ярость:

– Хорошенькие примеры, а главное, весьма пригодные для нашего дела... Вы, видно, смеетесь надо мной, брат мой! Великое судилище в Мобюиссоне касалось бесчестья и распутства в кругу королевской семьи, а что до Робера Артуа, то именно из-за того, что его просто изгнали из Франции – да простит меня наш дражайший кузен Иоанн,– а не схватили тут же на месте и не лишили жизни, он навязал нам войну с Англией.

Его высочество Людовик Орлеанский, недолюбливавший старшего брата и при каждом удобном и неудобном случае старавшийся пойти ему наперекор, не полез за словом в карман. Я точно знаю из рассказов присутствовавших, что он так прямо и сказал королю:

– Сир, брат мой, следует ли напомнить вам, что Мобюиссон нам ничуть не повредил? Не будь суда в Мобюиссоне, где наш покойный дед Карл Валуа, упокой Господи в мире душу его, сыграл не последнюю роль, короче, не будь этого Мобюиссона, теперь на французском престоле сидели бы не вы, а не кто иной, как Карл Наваррский. А что касается войны с Англией, то граф Робер, возможно, и старался ее разжечь посильнее, но, в сущности, прибавил он к английскому воинству лишь одно копье – то есть свое. Кстати, война с Англией тянется уже восемнадцать лет...

От этого неожиданного выпада король, казалось, дрогнул. Он повернулся к дофину и, сурово глядя на него, произнес:

– А ведь правда, восемнадцать лет, как раз столько, сколько вам, Карл! – словно бы упрекая сына за это совпадение.

Тут в поддержку Орлеанскому вновь выступил коннетабль Одрегем и проворчал:

– Нам куда легче было бы выдворить прочь англичан, ежели бы французы не дрались вечно между собой.

С минуту король сидел молча со злобным лицом. Надо быть воистину слишком уверенным в себе, чтобы настаивать на решении, которое не одобряют верные твои слуги. Вот здесь-то и сказывается нрав правителя. Но король Иоанн II не обладал необходимой твердостью, просто он был упрямец.

Никола Брак, в совершенстве изучивший искусство пользоваться минутным молчанием, вдруг наступающим в любом королевском совете, решил дать Иоанну возможность отойти с честью, не поступившись гордостью и оставшись при своей злобе.

– Сир, разве мгновенная смерть под топором палача достаточное искупление за все совершенные прегрешения? Вот уже два с лишним года его высочество Карл Наваррский чинит вам зло. А вы за все это хотите покарать его так легко? В вашей воле заточить его в темницу, и тогда он поймет, что значит умирать медленно, день за днем. И кроме того, ручаюсь, что его сторонники непременно сделают попытку вызволить его из узилища. Вот тогда-то вы сможете схватить тех, кто сегодня шутя вырвался из ваших сетей. Таким образом, у вас будет великолепный предлог расправиться с зачинщиками открытого мятежа...

Король одобрил этот совет и заявил, что и впрямь негоже, чтобы его предатель зять сразу искупил все свои грехи, пусть подольше помучается.

– Отложим его казнь. Только бы не пришлось в этом раскаяться. Ну а теперь ускорим казнь остальных. Довольно болтовни, мы и так потеряли много времени.

Со стороны могло показаться, будто Иоанн II боится, как бы у него не отторговали еще чью-нибудь голову.

Одрегем снова кликнул из окна королевского смотрителя и молча показал ему четыре пальца. Но очевидно, будучи не слишком уверен в том, что его правильно поняли, отрядил во двор еще и лучника, чтобы тот на словах передал – отослать еще одну повозку.

– Поторапливайтесь! – твердил король.– Повелите избавиться от этих предателей.

Избавиться... странное словечко, которое могло бы озадачить любого, кто не изучил нрава этого странного монарха! Но именно в этих выражениях он приказал покарать виновных. Он не говорил: «Избавьте меня от этих предателей», что звучало бы вполне понятно, а говорил: «Повелите избавиться от этих предателей...» А что это, в сущности, значило в его устах? Избавиться от них с помощью палача? Избавиться от них, отпустив их на волю? Или, возможно, это была просто оговорка, на которой он настаивал, ибо в припадках гнева в голове его все путалось и болтал он любое, что подвернется на язык.

Я вам, Аршамбо, передаю все это так, будто я лично присутствовал при этой сцене. Но дело в том, что меньше чем через три месяца, другими словами, в июле, когда все это еще было свежо в памяти людей, мне об этом наиподробнейшим образом рассказывали сами участники: и маршал Одрегем, и его высочество Орлеанский, и сам дофин, равно как и Никола Брак; причем каждый, разумеется, особенно пространно излагал то, что говорил лично он. Таким манером мне удалось восстановить всю сцену, хочу надеяться, в достаточной мере достоверно и даже в мельчайших подробностях. И я тут же отписал все это Папе, до которого доходили лишь разноречивые и неполные слухи. А в таких делах подробности, даже мельчайшие, представляют огромную важность, хотя многие придерживаются обратного мнения, ибо именно по таким мелочам узнается характер человека. Лоррис и Брак – оба одинаково алчны до денег, и ради наживы оба способны пойти на бесчестье. Но Лоррис натура мелкая в отличие от Никола Брака, весьма благоразумного политика...

А дождик все льет и льет... Брюне, где мы? А-а, в Фонтенуа... Как же, отлично помню: Фонтенуа входил в мою епархию. Здесь-то и произошла знаменитая битва, имевшая для Франции важнейшие последствия. Фонтанетум, как его называли в древности. В 840-м, а может быть, в 841 году Карл и Людовик Немецкий нанесли здесь поражение брату своему Лотарю, после чего подписали Верденский договор. И отсюда пошло французское королевство, наконец-то на веки вечные отделившееся от Империи... При таком дожде разглядеть ничего нельзя. Впрочем, и глядеть-то здесь не на что. Порою вилланы, работая в поле, находят то рукоятку меча, то проржавевший насквозь шлем, пролежавший в земле пять столетий... Передайте людям, Брюне, что мы здесь не остановимся.

• Предыдущая
• 32/67
• Следующая