Ветер и мошки (СИ) - Кокоулин Андрей Алексеевич - Страница 36

На диване лежал слегка заросший, молодой парень, жмурящий от боли глаза. Кривова тем временем принялась массировать ему вторую ногу. Мычание то затихало, то прорывалось с дыханием сквозь стиснутые зубы.

— Вот, Олежек, нашла, нашла гадину, — сказала Кривова.

Наклонившись и закинув ногу лежащего себе на плечо, она стала оглаживать ладонями вздувшийся желвак бедренной мышцы.

Камил стоял, не зная, что делать. Что-то в нем сломалось еще раз. Он сразу понял, что парень — парализованный, и в голове засвербела мысль, что у тех, кого он убил в прошлые разы, тоже, наверное, были родные и просто люди, которые их любили или зависели от них. Раньше он не считал это важным.

Сейчас, без эмофона, с носителем внутри, несколько раз попавший под пресс чужих, негативных эмоций, Камил испытал режущее чувство вины. И тяжесть будущего убийства.

Они — убийцы! Они сами убийцы! — подумал он. «Ромашки»! Сто девятнадцать человек! Но, возможно, уже больше. Очнись, парень!

Камил чуть ли не кричал на самого себя. И тут же возражал себе: А если Шелест прав? Если они не убийцы, а такие же жертвы? Если они ни сном, ни духом? Получается, что мы только умножаем негатив. Умножаем.

Он мотнул головой и встретился с глазами парня.

— Мы? — выдохнул парень.

— Привет, — сказал Камил.

— Мы.

— Я — Ка… Я — Василий.

— Он — Олежек, — представила парня женщина, — а я — Татьяна. Можно Таня. Вы, Василий, забудьте, пожалуйста…

— О чае? — округлил глаза Камил.

Вышло смешно. Вызвав у Кривовой улыбку, Камил почувствовал, что ему хочется, чтобы Кривова улыбалась чаще.

Странное желание. Теплое.

— Нет, другое.

— Про другое я уже и не помню! — заявил Камил. — Я помню только чай!

— Это очень хорошо.

Женщина отпустила ногу парня, укрыла его пледом и только тогда вспомнила о том, что надо раздеться.

— Мы! — сказал Олежек.

— Конечно, и ты тоже будешь пить вместе с нами, — сказала Кривова, освобождаясь от куртки.

— Мы!

— Разумеется, с шоколадом.

Камил вытянул плитку из-за пазухи. Шоколад не выдержал подъема Татьяны по лестнице и оказался поломан, но блестел гордо.

— Вот! — сказал Камил.

Шипение чайника наполняло кухню уютом. Простой, казалось бы, звук, простое понимание, что скоро вскипит вода и можно будет, прихлебывая, пить кипяток из чашек, почему-то будили в Камиле странное, радостное ожидание.

Вряд ли это было связано с носителем и с его воспоминаниями. Нет, Василий тоже был не против чая, но трепет и внутреннее ерзанье Камил все же посчитал собственными, личными. Давно, давно не пил чай.

Шоколад был вскрыт, расправлен на серебристой изнанке, изломы прошли по плитке, деля ее на четыре части. Самую маленькую так и хотелось положить под язык.

— Простите меня, пожалуйста, — сказала Таня.

Она выставила на стол три чашки и села на стул напротив. Лампочка в кухне давала достаточно света, чтобы Камил разглядел ее лицо. Ни круги под глазами, ни морщинки, пролегшие в уголках рта, не делали его менее красивым. Что с ней не так? — подумал он. Почему вдруг она стала проводником, линзой, одной из пяти, составивших прорыв в «Ромашки»? Заставили?

— Ничего, бывает, — сказал он.

— А у вас, Василий, ко мне какое-то дело? Вы говорили…

Камил шевельнул плечами. Вздохнул.

— Я увидел, что вам плохо, и подсел. Главное было, завязать разговор, перевести на себя внимание…

— Спасибо, — тихо сказала Таня.

— У вас что-то случилось? — спросил Камил.

Таня хотела мотнуть головой, но движение замедлилось на полпути и трансформировалось в едва заметный кивок.

— Да.

Слово Камил не услышал, но угадал по приоткрывшимся губам.

— Вы сделали что-то плохое? — спросил он.

Таня вздрогнула.

— Наверное, только маме, — сказала она тихо. — Я иногда ее очень сильно… сильно расстраивала. Она злилась.

— А потом?

— Потом она умерла.

— Давно?

— Почти четыре года назад.

Таня встала, шагнула к тумбочке и склонилась там над выдвинутым ящиком. Внутри ящика что-то звякнуло — вилка или ложка. Только спустя долгих двадцать секунд Камил сообразил, что что-то неладно. Таня не двигалась, замерла, уперев подбородок в грудь.

— Эй!

Откинутый стул упал на пол. Сам не понимая, почему, Камил устремился к Тане и приобнял ее, стараясь заглянуть в лицо. Убийца! Убийца же! Какого черта он делает? Пальцы женщины вцепились ему в плечо.

— Сейчас пройдет.

Голос у Тани напоминал дверной скрип.

— Что? Где болит? — спросил Камил.

Чайник шипел, выдувая пар из носика. Из комнаты вопросительно мыкнул Олежек. Камилу казалось, что он держит электрический провод под напряжением. Таня стояла спокойно, а его колотило. Камил не мог утихомирить руки — они тряслись, они пытались трясти Таню. Что-то остро кололо сердце.

— Спасибо, — сказала его усилиям Таня. — Уже все.

— Точно?

Камилу казалось, что не все. Он даже был в этом уверен. В нем звенела эта уверенность, говорила: держи и не отпускай. Он держал. Они стояли, обнявшись. Подбородок Тани лежал у него на плече.

Чайник клокотал.

— Вы хотите меня? — спросила Таня.

Она не отстранялась, но и не льнула к Камилу. Была равнодушна.

— Не знаю, — сказал Камил. — Я пока не думал об этом.

— А о чем думаете?

— О странностях мира. О том, что происходят вещи, которые я не мог себе представить. О людях.

— И обо мне?

Таня, повернув голову, заглянула ему в глаза. Камил кивнул.

А Рябцев с Эльвирой, должно быть, уже на второй круг зашли, заметил Василий из отнорка. Я тоже не прочь. На место, сука! — рявкнул на него Камил. Ты не видишь? Ты, правда, не видишь, что с ней?

А что с ней? — удивился Василий.

Ей очень больно.

Камил прочитал это в глазах Тани. Слова обманывали, глаза — нет. Ей. Очень. Больно. Так, что ничего уже не хочется, жить не хочется.

Она была чужой человек. Возможно, невольная убийца. Только Камил внезапно осознал, что это не имеет значения. Прижимая к себе Таню, он подумал, что окажись здесь Боркони, Пепельников, Купнич или Волков, то бился бы с ними насмерть.

Бился бы со всеми четверыми.

Да явись сюда сам шеф с любезным доктором Штапером, он и тогда Таню бы им на растерзание не отдал, какими бы высокими словами и смыслами они не прикрывались.

Как, если ты чувствуешь, что человеку нужна помощь, можно отказать в ней? Отвернуться и не смотреть? Не моего мира боль, и ладно? И кто он тогда, Камил Гриммар в теле Василия? Человек ли?

Не хочу умножать негатив, подумал Камил, не хочу. Он также ломает людей и здесь. Достаточно предположить, что сгусток негативной энергии бьет и отскакивает от одного человека к другому, к третьему, используя их как отражающую или преломляющую поверхность, и все наши построения летят к чертям. Сколько таких «линз» попалось на пути сгустка прежде, чем он нырнул к нам, никто ведь не знает. Тане просто выпала учесть быть одной из последних.

А мы засекли и рады: убить! Срочно! Расправиться!

— Мы — ы! — крикнул из комнаты Олежек.

— Чайник, — сказала Таня.

— Что? — заморгал Камил.

— Вода выкипит.

— Да, конечно, — Камил, помедлив, разжал руки. — Чай бы не помешал. Прости… Простите, если…

— Еще есть яйцо, — сказала Таня, повернув ручку на плите.

Газовый цветок под чайником увял, и тот сразу убавил тон.

— А яйцо зачем? — спросил Камил.

Таня сняла чайник.

— Если вы голодны, я могу яичницу. Или отварить.

Она разлила кипяток по чашкам. Камил смотрел на ее пальцы, на плечи, на грудь, на сосредоточенное лицо.

— Яйцо, наверное, последнее?

— Ага, — кивнула Таня.

— Серьезно?

Таня шевельнула плечом. Камил открыл холодильник. В нем было пусто. Совсем. Ах, нет, в лотке сбоку действительно имелось яйцо. Синий круглый штампик был как распахнутый в мир глаз.