Ветер и мошки (СИ) - Кокоулин Андрей Алексеевич - Страница 17

— Застала, теть Зин.

Успев помешать воду и поставить на вторую конфорку сковороду для обжарки лука, Таня сунула отложенное в прозрачный пакетик, потом, скрепя сердце, добавила еще пучок. Вот, хоть выглядит внушительно.

— Вот, тетя Зина.

— Ой, спасибо! — тетя Зина покрутила пакетик перед глазами. — Свежий, да?

— Свежий. Сегодняшний.

— Тоже тогда супчик сделаю Федору Ильичу. К щавелю еще очень хорошо яичко вареное добавить. Ну, все, — мелко закивала тетя Зина, отступая к входным дверям. — Пошла я, Танечка. Дай вам Бог всего!

— До свиданья, тетя Зина.

Таня закрыла дверь за соседкой. Светлая Олежкина голова в ванной торчала поверх воды. Век не смотреть бы на розовое пятнышко от ранения.

— Вода не остыла? — спросила Таня.

— Мы-э.

Ответ означал: «Отстань».

— Через десять минут выну.

Олежек не ответил. Вода в кастрюле заходилась. Таня убавила газ, ссыпала картошку, раскрошила остатки луковицы на сковороду и вместо масла наковыряла из банки с тушенкой сколько было жира. Лопаткой туда, лопаткой сюда. Таня принюхалась — есть мясной аромат, слабенький, но есть!

— Супец будет — закачаешься! — крикнула она в сторону ванной.

— Мы! — донеслось оттуда.

— Мы не мы, а есть будем мы!

Таня заглянула в кастрюлю, где одиноко желтели кубики картофеля. Пустоват супчик получается. К нему бы, конечно, еще морковки. Перловки. Чесночку зубчик. Курицы грудку. Или говяжьей кости с куском мяса.

Слезы вдруг брызнули ни с того ни с сего. Таня, неслышно, в рукав, всхлипывая, помешивала лук, и ежилась, обнимая себя, будто в кухне внезапно ударил мороз. Ох, Танька, ох, Танька-Танька. Кто-то фуа-гра лопает, а ты, видишь…

Впрочем, бывало и хуже. Было, было, два дня на одной воде сидели.

Ничего-ничего, принялась успокаивать она себя. Я выдержу. Мне деваться некуда. На что способны люди в неблагоприятных обстоятельствах, они и сами не знают. Значит, и я не знаю пока границ своих возможностей. А завтра вообще при деньгах буду. Если даже сто пятьдесят рублей выручим… Тьфу-тьфу. Таня, плюнув через плечо, постучала костяшками пальцев по кромке подоконника.

Лук прожарился. Она скинула его в кастрюлю, и в вода приобрела бледно-золотистый цвет. Худенький пучок щавеля отправился в морозильник. Это будущий салат. Оставшийся щавель Таня, шмыгая носом, порезала крупными частями. Супешник будет — в лучших домах Лондона обзавидуются.

Сволочи.

— Олежек!

— Мы-ы!

— Закругляйся!

— Мыа.

— Ничего не знаю!

Вода в кастрюле закипела. Таня скинула щавель, убавила огонь. В комнате взяла большое полотенце, на скорую руку отерла щеки. Скрывать нечего и не от кого, но мокрое лицо точно никого не красит. И вообще — держимся мы, держимся! Кто думает, что она тут сдохнет вместе с Олежкой, сдохнет раньше.

— Ну, ты готов?

Шагнув в ванную, Таня распахнула полотенце, прижала его подбородком.

— Мыы, — сказал Олежек.

Он старательно держал голову над водой.

— Я знаю, что остыла, — сказала ему Таня, — но на сегодня, думаю, хватит. А ты как думаешь?

— Мыу, — ответил Олежек.

— Тогда давай выбираться.

Таня поймала Олежку за плечо, потянула вверх, перехватывая худое тело под ребра, другой рукой отстегнула ремешок. Полотенце послужило прокладкой между одеждой и мокрым купальщиком. Еще чуть-чуть вверх.

— Мы.

— Ах, черт! Прости.

Держа Олежку на весу, прогибаясь под ним, Таня высвободила его руку из петли. Дальше на очереди были ноги. Удивляясь, откуда они такой длины, Таня отступила от ванны, вытягивая их за собой через бортик. Пятка поехала на мокром. Воздух со свистом прошел сквозь губы. Тише, тише, придержите коней. Так вот грохнуться, разбить себе голову, и все — два трупа, принимайте.

Вода капала частой капелью.

Таня нащупала бедром скамейку. Полотенце завернуть. Выдохнуть. Ткнуться лбом, останавливая опасное скольжение. Олежек помогал левой рукой как мог. Мокрый, жалкий, он смотрел в нее светлыми, извиняющимися глазами.

— Ничего-ничего, — проговорила сердито Таня. — В первый раз что ли?

Взвалив на себя, она потащила Олежку в комнату. Долго ли умеючи? А что ноги подгибаются, это не ваше собачье дело. И хрип — это мой хрип, не ваш. Вы уж сопите себе, пожалуйста, в тряпочку.

— Мы, — взмыкнул Олежек.

— Больно? — спросила Таня. — Сейчас.

Они добрались до дивана. Таня опустила Олежку на худую, постеленную на клеенку простынку.

— Где болит?

Она принялась сгибать и разгибать Олежковы руки, затем занялась ногами, угадывая под кожей схватившиеся до каменной твердости мышцы.

— Ы-ы!

— Нашла, нашла.

Таня огладила, размяла пальцами голень. Какая это мышца? Мы уже все эти мышцы наизусть, правда, Олежек? Это — трехглавая. Она сзади. А это — длинный разгибатель пальцев. Вот она, напряженная, сбоку.

— Мы.

— Отпускает? — спросила Таня, чувствуя, как под пальцами обмякает, сходит на нет вспухший, прощупывающийся через кожу бугорок.

Олежек закрыл глаза. Левая рука его вцепилась в полотенце.

— Давай-ка мы, кстати, вытремся, — сказала Таня.

Она стянула с верха диванной спинки запасенное полотенце и насухо вытерла Олежке голову, плечи, грудь. Потом пришла очередь живота. Паху и ягодицам Таня уделила особое внимание, не нравилась ей появившаяся там опрелая краснота.

— Ы, — коротко выдохнул Олежек.

Означало: «Хочешь меня?».

— Ага, щас! — ответила ему Таня.

Олежек засопел — засмеялся. Молодец он, не унывает. Она бы на его месте… Наверное, в окно бы кинулась, если б смогла. Но как кинешься, если твое тело — не твое, ничье, живет само по себе?

— Теперь — пеленки.

Таня ловко — сказывался опыт — соорудила подгузник из куска простыни, закрепила его у Олежки на бедрах, подвернула, сцепила с обеих сторон крупными булавками. Следующим этапом натянула на Олежку футболку. Красота! Ах, вспомнила, у меня же там щавелевый суп стоит!

Таня придала Олежке сидячее положение.

— Погоди, никуда не уходи! — крикнула она, срываясь на кухню.

Сопение было ей ответом. Олежек оценил юмор.

Суп уже клокотал, потихоньку выкипая. Запах шел умопомрачительный. Значит: газ — выключить. Миску приготовить. Под миску вместо подноса выделить разделочную доску. За сервировочный столик нам послужит табуретка. Не хуже иных ресторанов, господа.

Таня нарезала оставшуюся четвертинку буханки, раскрошила кусок хлеба, зачерпнула из кастрюли половником. Ух! Варево, полное пара и зеленых листьев, плеснуло на эмалированное дно. Нет, что ни говорите, а замечательный получился суп. Может и пустоватый слегка, но так у нас для фактуры хлеб есть.

Таня переждала приступ боли в боку и с миской на табуретке двинулась в комнату.

— Обед, ваше величество!

Олежку скособочило, но он все же сохранил вертикальное положение, а не нырнул лицом вниз, как бывало раньше, когда тело его не слушалось совсем. Тоже ведь хороший признак.

— Мы-а.

— Уже, ваше величество.

Таня включила телевизор, умостилась с Олежкой рядом, застелила плохонькой тканью ноги.

— Итак, — она прищурила на Олежку глаз, — дозволено ли мне снять пробу?

— Ы.

— Ну вы и жадина, ваше величество.

Ели под какой-то концерт, скакал Леонтьев, пел детский хор, выступал Хазанов. Положив доску с миской на колени, Таня черпала суп ложкой, дула и кормила Олежку. Олежка причмокивал. Олежке нравилось. Таня и сама ухватила несколько ложек. Вкуснотища! А щавель… м-м-м, нигде вы теперь не достанете такого щавеля!

Боль в боку утихомирилась. Видимо, удовольствовалась своей порцией супа. Под хрюканье телевизора Таньку чуть не сморил сон.

Ну-ну! — прикрикнула она на себя, с усилием возвращаясь из дремы. Вырубишься тут на пару, кто работать будет? Ладно Олежек, с него спросу нет, а ты? Миллионерша что ли? Так Горячева быстро тебе замену найдет.

И все же Таня дала себе еще пять минут посидеть, не шевелясь. Олежка склонился на плечо. Не муж, не жених, не брат. В сущности, совершенно посторонний ей человек, роднее которого, наверное, у нее никого и нет.