Александр Великий или Книга о Боге - Дрюон Морис - Страница 57

• Предыдущая
• 57/77
• Следующая

На банкете присутствовали молодые знатные македоняне, только что прибывшие и зачисленные в конницу гетайров. Они гордились тем, что допущены в близкий круг придворных Александра, и старались перещеголять друг друга в дифирамбах царю, просили его рассказать о подвигах, о которых они столько слышали, и не пропускали случая, чтобы польстить ему. Их поведение раздражало Клита.

Когда произнесли имя царя Филиппа, и вспомнили о его подвигах, Александр, которого выпитое в большом количестве вино сделало хвастливым, громко и насмешливо сказал: «Его единственной настоящей победой была победа при Хероне, и ту одержал я. Остальные сражения он выиграл не столько храбростью, сколько хитростью, и если он и побеждал, то только врага, который был слабее его».

Юные льстецы поспешили согласиться с ним и даже добавили к этому свое: они сравнили Филиппа с Тиндареем, жалким царем, который прославился только тем, что его жена Леда вызвала страсть у Зевса и родила от него двух сьшовей, Кастора и Полидевка; именно им и был посвящен этот праздник. Опьянение и обида, кипевшая в нем, толкнули Клита на грубость, и он резко оборвал юнцов: «Филипп был человеком, великим человеком и великим царем». Он говорил достаточно громко, чтобы все гости могли его слышать: «Вы еще молоды и не знали Филиппа, но его победы стоят побед Александра. Если бы Филипп не завоевал Грецию, нас бы здесь не было сегодня, и никто не знал бы имени Александра. Азия была завоевана солдатами Филиппа. Без Пармениона, без меня и всех остальных Александр никогда не продвинулся бы дальше Галикарнаса и не переправился бы через Геллеспонт».

Затем, разгорячившись от своих слов, он прочитал знаменитые стихи Еврипида:

Александр, терпевший сначала этот приступ раздражения, приказал ему замолчать.

«Я замолчу, когда захочу, – воскликнул Клит, – у меня такое же право говорить, как у тех, кто окружает тебя. Пусть они говорят тогда, когда сделают столько же, сколько сделал я; ты сам мог бы послушать меня, ведь если бы при Гранике я не отрубил руку сатрапу, который готов был нанести тебе смертельный удар, ты не был бы здесь, не отрекался бы от своего отца и не называл бы себя сыном Зевса». -«Ну, довольно, ты достаточно наговорил, Клит! – закричал Александр. Это уже похоже на предательство и заслуживает наказания». – «Наказания! – взревел Клит. – Ты думаешь, что мне не достаточно видеть того, что ты ведешь себя как перс, одеваешься в женские одежды и ждешь, когда македоняне упадут ниц перед тобой?»

Он был вне себя, и военачальники старались оттащить его. Но ничто не помешает человеку идти навстречу гибели, когда пришел его час.

«Зачем ты приглашаешь на обед, если больше не выносишь свободных людей, говорящих то, что они думают?» – спросил он.

Александр схватил яблоко с блюда, швырнул его в Клита и попал в лоб.

«Ну что ж, сын Амона, – не успокаивался Клит, – Верь всему, что наговорили тебе в угоду, чтобы понравиться бараньей голове! Ты можешь думать, что ты чей угодно сын, это не мешает мне знать, что ты родился от женщины и мужчины, такого же, как мы все. Тебя вскормила молоком женщина, моя сестра; может быть, ты забыл об этом! В тебе не было ничего божественного, когда ты едва стоял на ногах, и я тебя брал на руки. В конце концов, кто-то должен был сказать это, и ты сегодня услышал больше правды, чем могли бы сказать тебе все оракулы мира».

Это было не что иное, как драма оскорбленной любви, и слова Клита приобретали непоправимое значение. Александр был не в силах дольше терпеть и вырвал копье из рук стражника. Гефестион, Птолемей, Пердикка, Леоннат и сам старик Лисимах схватили царя и сдерживали его, умоляя успокоиться и не обращать внимания на пьяного Клита; им удалось вырвать у него копье. Лицо Александра налилось кровью и он истошно закричал, что с ним обращаются, как Бесс с Дарием; он приказал дать сигнал тревоги, и поскольку трубач медлил, Александр вырвался и свалил его ударом кулака; затем распорядился очистить зал и, подобрав с полу копье, бросился за Клитом, которого тащили в коридор.

«Где этот предатель?» – кричал он.

Клит выскользнул из рук друзей, раздвинул занавеску и, устремившись назад, крикнул с вызовом: «Клит здесь, вот он!». Это были его последние слова.

«Отправляйся к Филиппу, Пармениону и Атталу», – закричал Александр и бросил копье.

Клит рухнул, копье пронзило ему грудь, и слышно было, как вибрировало деревянное древко.

Опьянение и ярость Александра сразу исчезли, и на смену пришло отчаяние. Он бросился к Клиту; Клит был мертв. Тогда он вырвал копье из сердца друга, прислонил его древком к подножию стены, направив окровавленное острие себе в грудь. Пришлось его обезоружить.

«Нет, нет! – кричал он. – Я не имею права на жизнь после такого позорного поступка».

Он бросился на пол, бился лбом о плиты и, раздирая лицо ногтями, рыдал и стонал: «Клит, Клит, Клит…».

Три дня подряд он не ел, не пил, не спал, не умывался. Он попросил принести тело Клита в свою комнату и заперся с ним. Целыми часами он повторял: «Твоя сестра вскормила меня, ты держал меня на руках, два твоих племянника умерли за меня в Милете, ты спас мне жизнь. Я чудовище, дикий зверь!».

Он бил кулаками о пол, уткнувшись в него лицом, и никому не отвечал. Каждый как мог старался урезонить его. Каллисфен, вдохновленный Аристотелем, произнес длинную речь о нравственности. Философ Анаксарх, бывший среди его гостей, обошелся с ним строже и сурово сказал ему, что если он хочет быть выше человеческих законов, то должен быть смелым в поступках и прекратить этот жалкий спектакль, в котором он выставляет напоказ свое раскаяние. Александр не хотел ничего слышать. Пришлось мне самому прийти к нему, напомнить о предсказаниях и открыть ему мое давнее видение. Александр был еще ребенком, а я уже знал, что он убьет Клита. Мне это открылось сразу, как только я увидел их вместе. «Случившееся было неизбежным и предопределено судьбой еще до того, как родился ты и родился сам Клит», – сказал я ему.

Только тогда Александр согласился подняться и его скорбь утихла. Но таким как прежде он больше никогда уже не был. «Какое бы большое несчастье не свалилось на меня, – говорил он, – оно не сможет искупить это преступление».

Странно, что искупление вины он начал с других убийств; своеобразная логика раскаяния заставляла его обращаться с обидчиками не менее жестоко, чем он поступил с Клитом. Так он чтил память жертвы.

А в далекой Пелле Олимпия прятала во дворце юношей, чтобы избавить их от армии, и в свободное время интриговала против Антипатра. Она восхищалась победами и подвигами своего сына и по-прежнему приходила в восторг от мысли, что родила бога.

Беда полубогов не столько в том, что они устают от подвигов, сколько в невозможности понять и принять для себя тайну двойственности своей природы. Это настолько сильно в них, что уверенность в своей божественной сущности приходит к ним только тогда, когда люди, внешне похожие на них, признают за ними превосходство и силу влияния, данные им свыше. Чтобы сохранять эту уверенность, им требуется постоянное и добровольное желание других оставаться в тени. Они достаточно безразличны к людям, и, тем не менее, сомнение, высказанное кем-нибудь вслух, порождает сомнение в них самих, а этого не терпит их божественная природа.

В последующие месяца, которые Александр провел в Бактрии, главными его заботами были приготовления к индийской экспедиции и признание его божественной сущности.

Со времени убийства Клита вопрос о божественной природе Александра был предметом непрекращающихся споров среди военачальников и в армии. Постоянное благоволение фортуны, размах завоеваний, его неисчерпаемая энергия, способность быстро выздоравливать после ранений, неизменные победы, которые увенчивали самые безумные его начинания – все это, разумеется, заставляло многих думать о его сверхъестественной природе. Другие замечали, что кровь у него такая же красная, как у всех, что он может свалиться с ног от брошенного в него камня, страдать желудком от скверной пищи, пьянеть от вина (значит, он только человек).

• Предыдущая
• 57/77
• Следующая