Александр Великий или Книга о Боге - Дрюон Морис - Страница 53

• Предыдущая
• 53/77
• Следующая

Александр ничем не выдал подозрения или удивления по поводу странного поведения Филоты. Он сделал вид, что вполне откровенно разговаривает с ним, даже оставил его на обед, как случалось прежде, и был при этом по-дружески внимателен к нему. Однако среди ночи он послал своих приближенных с Гефестионом и Кратером схватить Филоту. Они нашли его спавшим в постели и связали его.

На рассвете Филота, старший сын Пармениона и один из первых военачальников Александра, предстал перед войсковым собранием македонян и греков, связанный по рукам и ногам и с завязанным лицом. Александр взял слово и излил все свое недовольство арестованным, накопившееся еще со времен египетской кампании, и трудно было себе представить, что его память могла хранить столь тяжелый груз. Он привел еще одно доказательство вероломства Филоты – его письмо, написанное после паломничества в Си-ву, в котором он высмеивал ответ оракула. Александр прочел по памяти отрывок из другого письма, перехваченного у гонца, где старик Парменион писал сыну: «Думай прежде всего о себе и своих близких, только так мы придем к цели…».

И, наконец, Александр сообщил о свидетельстве Антигоны, любовницы Филоты, сопровождавшей его в походах в течение последних четырех лет. Филота, по-прежнему влюбленный в нее, только теперь узнал, что все эти четыре года она день за днем следила за ним и обо всем доносила царю. Все несчастья свалились на него одновременно, это так потрясло его, что, стоя со стражниками по бокам, он пошатнулся и на мгновение потерял сознание. Сколько раз говорил он Антигоне, что все великие военные свершения имели успех только благодаря ему и его отцу, сколько раз подвергал критике принятые Александром решения и уверял, что без него и его отца он не был бы так долго царем! Филота был по натуре тщеславным. Случайные слова раздражения и бахвальства, произнесенные в тиши алькова, в сущности, не имели никакого значения, а теперь, сказанные вслух перед толпой при свете дня, обернулись преступными замыслами. Зять Филоты Кен был настолько возмущен, что, схватив камень, хотел первым бросить его в Филоту, уверенный, что за ним последуют другие. Но Александр остановил его, ибо большинство солдат стояло в нерешительности. Всем казалось очевидным, что Филота совершил серьезный проступок, когда пренебрег сообщением о заговоре. Но они сомневались в том, что этот храбрый военачальник, столько раз рисковавший жизнью за Александра, мог сознательным замалчиванием поощрять задуманное злодеяние и, тем более, участвовать в его подготовке. В то же время вызывала беспокойство открывшаяся способность Александра устанавливать секретную слежку за командирами, даже за самыми близкими ему.

Филота прибегнул к защите. Какие доказательства его вины могли быть выдвинуты против него? Разве его имя было упомянуто доносчиками в числе заговорщиков? Его критические замечания в адрес царя никогда не произносились публично и разве сам Александр не просил его всегда говорить с ним откровенно?

Весь день солдаты горячо обсуждали событие. Одни подтверждали виновность Филоты, другие считали его невиновным. Как всегда в таких случаях, истина была посредине.

Ночью Александр приказал подвергнуть Филоту пытке. Палачи под надзором Кратера били розгами, жгли тело своего товарища по оружию раскаленными головешками, пока он не выдержал мучений и не закричал: «Что ты хочешь, чтобы я тебе сказал?».

И тогда он признался в том, что он и его отец участвовали в заговоре, что многие командиры из личной охраны царя сочувствовали их замыслам, что он ненавидел Александра с тех пор, как царь стал притязать на то, чтобы считаться сыном Амона. На следующее утро окровавленного, не стоявшего на ногах Филоту притащили под руки и держали перед выстроенной армией для того, чтобы он подтвердил свои признания и указал пальцем на командиров, которых он назвал. Вчерашние товарищи и его собственные солдаты забросали его камнями и копьями.

Александр без промедления послал в Экбатаны командира Полидаму, который на быстрых верблюдах прибыл туда через одиннадцать дней и сразу направился во дворец. Парменион прогуливался в саду, когда посланец вручил ему письмо Александра, и как только Парменион углубился в чтение, Полидама пронзил ему грудь. В доказательство выполненной миссии Полидама отправил Александру отрезанную голову Пармениона.

Если в армии приняли казнь Филоты как справедливое возмездие, то неожиданная смерть старого военачальника, вся жизнь которого была связана с возвышением Македонии, была с неодобрением принята солдатами, особенно ветеранами, и в душах лучших командиров Александра зародился страх. Никто больше не смел высказать громко свое мнение по поводу божественного происхождения царя, его прошлых деяний и решений, вслух его только восхваляли. Перед ним склонялись все ниже, но в глазах людей не было доверия; исключение составляли самые близкие, такие как Гефестион и Клит.

Когда я сказал ему это, Александр пожал плечами и потребовал от других прорицателей дать ему ответы, которые он желал слышать.

Эти слова из письма Дария часто вспоминались Александру, когда после его смерти он упорно преследовал узурпатора, шел на юг, потом на восток и север, из Дрангианы в Арахосию, из Арахосии в Паропамисады – все эти страны были для нас лишь сказочными названиями до тех пор, пока мы не подошли к ним.

Бесс, назвавший себя Артаксерксом, продолжал бежать по долинам и плоскогорьям, переправлялся через реки. А армия Александра в самый разгар зимы, как будто в бесконечном сновидении, продвигалась беспорядочно по горам высотой в девять тысяч метров. Гефестион, Клит и Крагер, занимавшие теперь главные командные посты, с трудом заставляли двигаться вперед измученные холодом войска, которые уже не знали, куда их гонят, так как Александр отказывался обходить горные массивы и для скорости требовал идти по самым высоким узким перевалам. На этих вершинах ледники принимали в объятия смерти упавших солдат. С обмороженными руками и ногами люди тащились, проходя стадий за стадием, в напрасной надежде увидеть дым жилища, где можно было бы укрыться; они предпочитали встретиться с враждебностью непокорных племен, чем оставаться во власти враждебной природы.

Воины закутывались во что попало, обматывали руки и ноги женской одеждой или овечьей шерстью, отобранными у изредка попадавшихся крестьян; кожа рук нередко примерзала к железным копьям и панцирям. У многих замерзали глаза, и они падали, ослепленные. В этом бредовом переходе Александр потерял больше людей, чем во время своих самых кровавых сражений.

Солдаты, мечтавшие в Экбатанах о возвращении в Грецию, вспоминали теперь об этом городе, как об утраченной родине и блаженной стране. Какое значение имели теперь мои предсказания! Если они были неблагоприятными, Александр не слушал их.

Мне было тогда около пятидесяти лет, и, несмотря на то, что я знал тайны магических приемов, которые давали мне силу для сохранения собственного тепла и которые я перенял у египетских учителей, я иногда обвинял их в ошибочных предсказаниях моей судьбы. В ледяных горах индийского Кавказа мне часто казалось, что я уже умираю, я шел и думал только о том, чтобы выжить и двигаться.

Когда из-за невыносимой погоды и чрезмерной усталости Александр вынужден был останавливаться, он пользовался привалом, чтобы основать новый город, как будто хотел увековечить следы своего безумия. В ту зиму, когда люди умирали на каждом шагу, он основал две новые Александрии, и оставил там строителей для возведения городов (42).

• Предыдущая
• 53/77
• Следующая