Наследница крови (ЛП) - Эндрюс Илона - Страница 36

— Я хорошо спрятался, но ты все равно узнала, что я здесь. Скажи мне, Данану, моя магия зовет тебя? Жертвенный огонь пахнет сладостью? Его сила искушает тебя?

— Нет. Меня от него тошнит.

— Неужели? — Он склонил голову набок, словно сбитая с толку собака. — Я думаю, он тебя манит. Это неудержимая, снедающая изнутри потребность, которую удовлетворить сможет только жертвоприношение. Представь, каково попробовать его. Представь поток силы, наполняющий твои пульсирующие вены.

— Пульсируют не вены, а артерии.

— Почему ты отказываешь себе в блаженстве?

— Не знаю, наверное, это как-то связано с горящими заживо младенцами.

— Жизнь — это боль и страдания. Мерзкий и жестокий путь, полный тяжкого труда и сожалений. — Его магия давила на меня, словно тяжелый груз.

— Звонил Томас Гоббс. Просил вернуть его тезис.

— Дети невинны и чисты. Мы лишаем их ничтожества жизни. Сквозь короткую вспышку боли, их души присоединяются к нашему богу в великолепной вечности загробной жизни.

— Как благородно. Твой бог питается страданиями.

Ма’авир одарил меня снисходительной улыбкой.

— Все боги питаются страданиями. Без них не будет ни молитв, ни подношений. Род людской эгоистичен. Люди дают только тогда, когда они должны давать. Если бы мир был идиллией, и жизнь была проста, то зачем тогда нужны боги?

Чем больше он болтает, тем выше мои шансы узнать, что он делает в Атланте. Но он был слишком высоко в пищевой цепочке, чтобы позволить себе проговориться, если я его не спровоцирую. Нужно бросить ему наживку.

— Христианский бог не требует кровавых жертв.

Ма’авир тихо рассмеялся.

— О, еще как требует. Он жаждал крови и требовал ее, а когда его популярность стала угасать, спрятался за добренькой, более мягкой версией самого себя. Сколько умерло во имя этого скромного бога? Сколько пало невинными жертвами? Ведь им так ценились сыновья-первенцы.

Молодец. Продолжай трепаться.

— Но его последователи все равно процветают.

Ма’авир презрительно усмехнулся.

— Да узрят правду легковерные, что добровольно поглощают ложь и слепцы, что закрыли свои глаза от страха. Культы Авраама. Наибольший обман современного мира.

Как оскорбить иудаизм, христианство и ислам в трех предложениях.

— Скажи мне, когда я тебя убью, ты отправишься в великолепную вечность загробной жизни и будешь греться в лучах любви своего бога?

Он улыбнулся.

— В конечном итоге, когда я умру, да. Но это случится не сегодня и не от твоей руки.

Он был в этом так уверен. Я наклонилась вперед.

— Меня кое-что смущает. Возможно, ты сможешь меня просветить, учитывая твои обширные познания.

— Я постараюсь.

— Эти презираемые тобой авраамические религии постарались искоренить твоего бога, ведь никто не хочет приносить в жертву своих детей и свое будущее в угоду осатаневшему прожоре, только и ждущему следующей подачки с жертвенного алтаря. Молох жаждет новых приверженцев, но его никто не знает, и ему пришлось переродиться. Во плоти.

Ма’авир уставился на меня. Потерпи, сейчас будет самый цинус.

— Так ответь же мне, верховный жрец. Если я убью тебя сейчас, и ты пройдешь через смертную завесу, что ты найдешь по ту сторону? Твоя прекрасная вечность пуста. Твоего бога там нет, ведь он копается в земле в Аризоне. Твоя душа будет парить в ничто, потерянная и одинокая. Знаешь, что такое ад? Ад — это отсутствие бога.

Его лицо зарябило. Ха! Прямое попадание. Я потопила его боевой крейсер.

Ма’авир раскрыл рот.

— Говори, что хочешь. Борись всеми силами. Сопротивляйся, пинайся, кусайся — все бестолку. Он хочет заполучить тебя, и ты придешь к нему. Ты посвятишь себя ему, и когда этот момент наступит, ты будешь умолять преподнести ему голову своей матери на серебряном блюдечке. Ты будешь утирать слезы благодарности, когда он станет поглощать ее глаза.

— Прекрасная речь, обязательно ее запиши. Если мое путешествие настолько неизбежно, тогда что ты делаешь здесь, в Атланте? Почему бы просто меня не подождать?

Он наклонился, и пламя внутри него всколыхнулось.

— Я разрежу тебя на кусочки и принесу их моему богу. Капля украденной тобой силы сохранит тебе жизнь, и когда ты очнешься спустя полвека в его пламенных объятиях, мы поговорим снова.

Страх пронзил мое сердце холодной стрелой. Я ясно видела то, о чем он говорил — мое изрубленное, цепляющееся за жизнь тело бессильно наблюдает, как все мои близкие умирают один за другим. Я должна его убить. Если он победит, то в каком мире я тогда очнусь?

Верховный жрец показал мне зубы — кроваво-красные клыки из огня.

— Я слышу, как трепещет твое сердце. Я наблюдал, как ты ходишь по этому городу, который ты когда-то называла домом, облачившись в напускное высокомерие, будто в броню. Теперь ты понимаешь. Он — бог, а ты все тот же брошенный ребенок, жаждущий одобрения и дрожащий в темноте.

Страх кристаллизировался в новую эмоцию, и я позволила ей подпитать меня.

— Страх не единственное, что может заставить сердце трепетать.

— Что еще есть в твоем сердце, осиротевшее дитя?

— Ярость.

Я выпалила слова силы, приказ из языка настолько древнего, что он сам по себе был магией.

— Серт ранам гирре! — Закрыть городские ворота.

Магия ударила из меня вспышкой ослепительной боли, разбиваясь о границы комнаты и превращаясь в невидимую стену, отрезающую нас от реальности. Моя бабушка использовала это заклинание тысячелетия назад, когда вражеская армия осаждала города Шинара.

Ма’авир отпрянул.

Я перепрыгнула через стол с «Дакканом» в руке, и пырнула жреца, целясь ему прямо под ключицу. Острие сверкнуло красным, разрезая воздух. Я принесла две полных фляги вампирской крови, смешанных с моей собственной. Час назад, заняв свой пост за столом, я покрыла «Даккан» кровяной смесью и закрепила ее, превратив металлическое острие в бритвенно-острое кровавое оружие.

Ма'авир превратился в дым, и копьё прошло сквозь него, не встретив никакого сопротивления.

Вихрь дыма устремился к окну и ударился о невидимую магическую стену, став материальным на миллисекунду. Магия загудела в моей голове, словно гигантский колокол, по которому ударили молотом.

Я пырнула его, а он снова превратился в эфир. Острие копья разрезало дым.

Верховный жрец ринулся к двери и снова врезался в мою стену. Я ударила его до того, как через меня прокатился звон от его касания. «Даккан» разрезал воздух. Опять промах. Черт. Я не могла заколоть дым, а он не мог проломить стену, будучи бесплотным. Ладно. Продолжим, пока он не устанет или же мне не повезет.

Мы танцевали по комнате — ма’авир пытался улизнуть сквозь границу, а я пыталась приколоть его к ней своим копьем. Мир сузился до облачка дыма и кончика моего копья.

Где же огонь? Поглощение глаза Молоха даровало мне определенный иммунитет, но у него были свои пределы, и верховный жрец преодолеет их одним ударом. Почему в этой комнате до сих пор нет моря огня?

Использование языка силы забрало огромный кусок моей магии. Я могла ударить его другим заклинанием — их в моем распоряжении был целый арсенал — но не было никакой гарантии, что оно сработает. Он не спешил нападать, и пока я не знаю полной мощи его силы, я буду поступать так же. Кровавого копья пока будет достаточно.

Удар. Удар. Удар.

Копье прошло сквозь твердую плоть. Огонь выплеснулся на магическую стену, а затем ма’авир снова стал дымом. Я его достала. Мне просто нужно быть чуточку быстрее.

Дым превратился в огонь. Сияющая туманность из света и жара разлилась под потолком и сжалась, словно коллапсирующая звезда, в крохотную раскаленную добела точку. Ослепительная искра света пронеслась через комнату, словно пуля, и впилась в мою стену.

Раскаленная игла боли пронзила мой череп от виска к виску и испарилась. Он прошел сквозь. Дерьмо.

За окном взорвался вихрь огня, превращаясь в ма’авира. Я бросилась к столу, на ходу опуская стену, схватила лук, развернулась и выстрелила. На все ушло полсекунды. Стрела прошла сквозь ма’авира и исчезла в ночи.