Контракт на молчание (СИ) - Гейл Александра - Страница 11

— Хотя понять Сибил можно: он действительно хорош, — говорит Элейн, запуская мир на привычной скорости.

И хоть я вслух не признаю этого, не могу для себя не признать, что он убийственно хорош. И мне куда легче жилось бы с этим, не признайся он, что выбирал меня… глазами. Я должна поверить на сто процентов в то, что это неправда, иначе работать с ним будет попросту невыносимо.

Когда мы возвращаемся за столик, я пытаюсь увести тему как можно дальше от личной жизни Эперхарта, и у меня, к счастью, есть вопрос, с этим ничуть не связанный.

— Боуи, — обращаюсь я, заранее опасаясь, что вмешается Коннор. — В научном центре я слышала обрывок разговора. Что-то о конфронтации с военными.

Боуи тяжело вздыхает.

— Это больная тема. И та самая причина, по которой мы подписываем такой жесткий контракт о неразглашении. Военные. Они ненавидят Эперхарта за то, что тот продает оборудование за рубеж. Вот ты только представь, здесь разрабатываются в числе прочего системы передачи информации, абсолютно защищенные от прослушивания. И идут они отнюдь не в Америку. Разумеется, прессинг тот еще. Поэтому мы держим в секрете все: вплоть до имен людей.

— Бедный Клинт. — Меня аж передергивает. — Я надеялась, что хоть имена можно назвать.

— Клинт — твой парень? — тут же интересуется Коннор, но как-то без огонька.

Я многозначительно поднимаю руку с кольцом.

— Жених.

— И вы отложили свадьбу на год? Или собираетесь пожениться тут?

Это тоже больная тема, поэтому я опускаю глаза.

— Мы отложили свадьбу, потому что два месяца назад у меня умерла мама. Праздновать в таких обстоятельствах нам показалось кощунственным.

— Ох, соболезную.

Я чувствую на плече утешающее прикосновение ладошки Элейн. К ней с выражениями сочувствия присоединяются и другие. Даже молчун Финли, который вдруг выдает такое, от чего мне становится сильно не по себе:

— Держись за Клинта, Валери. Семьдесят процентов обитателей острова друг другу так или иначе коллеги, а служебные романы пусть и не порицаются, как в других местах, но встречают осуждение. Надо ли говорить, какой у всех…

— Не говори это слово, — хихикает Элейн.

— Недотрах, — шепчет, прикрывшись ладонью Коннор.

Тут взрываются хохотом все — даже Боуи. Кажется, на нас смотрит весь фуд-корт! Спорю, по цвету я красная как помидор. Но спорить невозможно: я два дня тут, и все неделовые разговоры сводятся к тому, кто с кем спит.

— Короче, приезжих разбирают как горячие пирожки! — заключает Финли.

— Так, — первым спохватывается Боуи. — Раз никто не прочь поболтать, предлагаю собраться вечером и напиться. За пополнение в нашей замечательной компании. — Он указывает на меня вилкой.

— А вечер, Боуи, у тебя во сколько? — подозрительно щурится Элейн. — Как обычно, в девять-десять?

— Нет, по случаю официального освобождения от Кайеда я уйду вовремя. Клянусь.

В этот момент он торжественно бьет себя в грудь открытой ладонью и кланяется, чем опять вызывает дружный смех. Я закусываю губу, осознавая, что если бы не чертова графа о конфиденциальности, то пригласила бы Клинта — и никаких проблем. А так получается, что я оставляю его одного уже во второй день.

В этот момент я ощущаю свербящее чувство чужого взгляда и оборачиваюсь. Через несколько опустевших столиков от нас сидит Сибил и смотрит. Не нужно долго думать, чтобы понять: ей очень непросто быть пусть и самой близкой к боссу фигурой, но ужасно одинокой. Похоже, ей не хватает ребят и компании. А еще, похоже, она думает, что я заняла ее место.

И это она еще не знает о вчерашнем предложении Эперхарта. Спорю, даже если оно шуточное, Сибил бы не оценила.

— Валери, идешь?

— Да, с удовольствием, — отвечаю я, утешая себя тем, что Клинт прекрасно понимал, на что подписывается, переезжая со мной ради моей работы на остров, где нет ни одной знакомой души. Мне это нужно.

Мы с мамой были по-настоящему близки. Я могла рассказать ей все. Потому, когда выяснилось, что многолетняя работа под палящим солнцем на месторождениях нефти привела к меланоме, я была раздавлена больше, чем она. По-моему, мама раньше врачей поняла, что родинка на ее спине не совсем обычная. Она довела очередной проект и обратилась к врачам. Опухоль проникла слишком глубоко, пустила метастазы. После постановки диагноза мама прожила еще три года, два из которых ей требовался постоянный уход. Только мамина мудрость и поддержка Клинта помогли мне не сломаться в это тяжелое время.

Теперь определенно не помешает вспомнить, как это — жить для себя. Последние полгода маминой жизни я даже не виделась с друзьями, а после смерти — тем более. Я и со свадьбой спешила, чтобы мама знала: я не одна в этом мире. Мне казалось, ее должно утешить, что я остаюсь не одна, но нет. Она была верна себе до последнего, повторяя, что Клинт — не мое. На вопрос «Почему?» она всегда лишь загадочно улыбалась и отвечала: «Ты для него не горишь». Я недовольно сопела, но не спрашивала, что это значит. А для отца, который бросил маму с ребенком, она, значит, горела? Не лучше ли довериться человеку, который будет о тебе заботиться?

Вернувшись на свое рабочее место после воспоминаний о маме, я вынуждена какое-то время собирать себя по кусочкам. Поэтому на письмо Кайеду уходит больше времени, чем я рассчитывала. Приходится несколько раз дергать Боуи с сопутствующими вопросами и дожидаться пояснений. В итоге Эперхарт пишет мне гневное послание в офисном чате сразу после того, как я нажимаю кнопку «отправить письмо». Остается только скрипнуть зубами. Что ж, я сама во всем виновата.

Я ухожу из офиса ужасно недовольная собой.

За этот вечер я пришла к выводу, что остров, несмотря на нетуристическую направленность, такой же яркий и броский, как его владелец. Когда я вошла в бар, куда мы с ребятами доехали на такси, оставив машины около ворот компании по причине запланированного пьянства, даже глазам своим не поверила. Современный лофт-дизайн, приглушенный свет, мигающий неон и потрясающее музыкальное сопровождение. Я совсем не ожидала встретить на острове ничего подобного.

— Я здесь уже четыре месяца, — говорит Элейн, поднимая стопку. — Если в течение месяца я так и не получу контракт, Эперхарт меня вышлет отсюда в обернутом пленкой чемодане. Помяните мое слово!

— Пф, нашла о чем переживать! — отмахивается Коннор. — Тяжелее на постоянке. Вот я тут уже три года. И если бы не заграничные командировки, уже поехал бы крышей.

— Пять лет, слабак. Пять! Я уже не представляю, как жить в других условиях, — отмахивается Боуи и опрокидывает в рот целую стопку. Не стесняясь морщится. — На самом деле все не так уж плохо. Мой секрет в таких вот пьянках, игровых вечерах и субботних барбекю.

— И клетчатых серо-сиреневых рубашках, — поддевает его Элейн.

Боуи многозначительно приподнимает бровь. Мол, что ты имеешь против моих потрясных рубашек? С трудом оторвавшись от ребят, я вопросительно смотрю на молчуна Финли, который единственный не назвал время пребывания на острове. В ответ он просто поднимает брови, прикидываясь дурачком.

— Твоя очередь, — говорю я.

— Четыре с половиной. Мне нормально, — в своей манере отвечает он.

— Ровесник, — хлопает его по плечу Боуи, неведомым образом слышащий все, что происходит за столиком, несмотря на трескотню Элейн с Коннором, а еще грохочущую музыку.

На вид между парнями лет семь разницы. Видимо, этот термин здесь означает человека, приехавшего на остров в тот же год. У меня создается впечатление, будто я попала в совершенно особенную, но дружелюбно настроенную культурную группу.

— Я танцевать, — сообщает Элейн. — Кто со мной? Валери?

— Я пока пас.

Меня не смущает то, что я не лучший танцор на свете, просто на таких каблуках это почти нереально, а если их снять, я запутаюсь в бесконечно длинных брюках. Нет, может, еще пара шотов, и я плюну на все и подверну их, а завтра утром буду с несчастным видом их гладить, но пока к таким подвигам не готова.