Не слабое звено (СИ) - Брай Марьяна - Страница 20

– Закройте рот и ешьте. Если он не сможет идти, мы положим его на лошадь, а мешки вы понесете сами, - он шел с двумя мисками к Тане, и она быстро встала.

– Спасибо, я и правда, очень голодна. Я не знаю, сможет ли он идти, но что-то мне подсказывает, что вы не останетесь здесь на пару суток из-за нас, – тихо, чтобы слышал только Уильям, сказала она, и взяла миску, что протянул ей мужчина.

– Не станем. Он поедет верхом. Не переживай, я уже осмотрел его руку – ты вовремя решилась наложить мазь. Через пару дней он будет как новый, но умнее точно не станет. Попробуй его накормить, а если не станет, съешь все сама – дорога сегодня будет тяжелой.

– Дождь будет идти весь день…– сама себе сказала Таня, и обвела взглядом все мокрые и без дождя вещи.

– Да, и завтра тоже, но завтра вечером у нас будет хорошее пристанище, где можно выспаться под крышей, – ответил Уильям и направился было обратно к своим людям, тут то Таня решилась и прошептала ему в спину:

– Кто такой Вишер, и почему вы отдадите ему нас?

– Это не ваше дело, лучше забудь это имя, – грубо прошипел он и ушел, оставив девушку в полном непонимании и страхе за их с Костей жизни.

Дождь, что начался сразу после завтрака, скорее походил на пыль в воздухе. Эта морось в сочетании со слабым ветерком могла затянуться и на несколько суток – об этом говорили мужчины, что взвалили Костю на лошадь. Как только он оказался в седле, моментально ослаб и лег грудью на шею лошади.

– Накиньте сверху, – попросила Таня бородача, подавая плед, да так жалостливо, что Брэген не нашел в себе силы, чтобы привычно огрызнуться. Таня подоткнула его с обеих сторон, обошла еще раз лошадь, уверившись, что больше она ничего сделать не сможет, и отошла к месту, где они спали. Костин мешок сейчас был пуст, и она положила его в свой, вместе с платьем, что заботливо подложила туда Давина. Мокрый плед она накинула на голову, завернула вокруг талии его концы – он конечно же промокнет насквозь, но так хоть ветер не будет пробирать насквозь.

До обеда все шли в полном молчании, только возвращающиеся разведчики вносили некоторое разнообразие – мужчины оживлялись при их приближении, шутили, интересовались, не стал ли Глазго ближе. Таня потеряла счет времени, и думала о том, что в самые неприятные моменты время тянется, и если она считает, что сейчас примерно часа три дня, на самом деле, могло оказаться, что время только доползло до обеда.

Лишь бы этот Вишер не оказался церковником, или местным лордом, спонсирующим революцию – думала она, старательно смотря под ноги, обходя глину и скользкие ветки. Если сломать здесь ногу, можно навсегда остаться в этих мхах. Таня напевала мелодию из «Семнадцати мгновений весны» - она всегда так делала, когда перед ней стоял сложный выбор, или задача, что требовала особого внимания:

– Я прошу, хоть ненадолго, боль моя, ты покинь меня… – шептала она, и начинало казаться, что все хорошо, что она в деревне, и они с мамой просто собирали грибы и попали под дождь. Сейчас они выйдут из леса, пройдут небольшое поле, что раньше было колхозным, а сейчас заросло молодыми соснами, где в июле можно за несколько минут утром набрать корзинку скользких маслят размером с рублевую монету. А за соснами будет видна водонапорная башня, которая скоро развалится, как и коровник, где на крыше сначала начала расти трава, тонкие, как козьи ножки, березки, а потом провалилась, оставив башню доживать свой век в одиночестве.

Потом начнется асфальтированная дорога, и домики по обе стороны от нее, и собаки будут вилять хвостами узнав их с мамой. А возле дома на лавочке будет стоять соседская коза и тянуться за желтыми шариками цветов в палисад.

– Это твоя молитва? – голос Уильяма вывел ее из морока, где она была счастлива. Она на секунду подумала, что хорошо бы сойти с ума, и видеть весь этот мир в тех, ее деревенских, узнаваемых сюжетах. Хорошо бы, оглянись она сейчас, а там дядя Миша – их сосед, что держит пасеку, пчелы которого по весне, пока он не перевезет их в лес, один раз, да и ужалят Таню, пробегающую от дома к бане «на задах».

– Это песня, – обернулась Таня, и разочарованно выдохнула. Это был все тот же Уильям, и он, несмотря на невероятность всего произошедшего, был более реален, чем ее прошлая жизнь.

– Что это за язык?

– Так говорят на Руси. И такие песни поют.

– О чем она? – он догнал Таня, и шагал сейчас рядом. Таня присмотрелась к его лицу, и поняла, что он не шутит, а действительно ждет от нее ответа.

– О том, что даже находясь далеко от дома, от того места, где ты оставил свое сердце, можно душой возвращаться туда. Нужно просто представить, что ты сейчас там.

– Ты не такая, как шотландские женщины…

– И чем же я отличаюсь от них? – хохотнула Таня. – У меня две руки, две ноги, а волосы… Скоро они отрастут, и будут темными, – она задумалась и потом добавила: – через пару лет от этих не останется и следа.

– Значит, ты не считаешь Шотландию своим домом? – Уильям произнес это почти шепотом.

– Я уехала отсюда совсем маленькой, и не помню ее, но мне нравится здесь. Я бы хотела найти спокойное место и жить обычной жизнью, как все женщины.

– В Глазго не будет спокойно.

– Значит, не в Глазго. Только вот, мне кажется, не стоит строить планы, потому что у вас на нас свои планы, и мы не гости в вашем отряде, а пленники, – Таня вдруг вспомнила как он отреагировала на ее вопрос о некоем Вишере, и все очарование их беседы о душе и тяге к дому развеялось как туман.

Таня прибавила шаг, надеясь, что спутник не станет ее догонять. Дождь усилился, и лесок, что отряд приметил впереди несколько часов назад, был как нельзя кстати. Хотелось присесть и, если не высохнуть, так хоть погреться возле костра. Таня хотела проверить повязку Кости, и как только люди остановились, она нашла глазами плед, которым прикрыла Костю.

– Костя, как ты? – прошептала она, просунув руку под плед, чтобы прикоснуться к его лицу.

– Он просыпался пару раз, пил и засыпал снова. Мы снимем его, напоим горячим питьем. Если он дожил до этого времени, значит поживет еще, если, конечно, научится драться, – хохотал бородач – похоже, ему доставляла удовольствие возможность подтрунивать над Таней, говорить ей о его слабости и глупости.

Костры долго дымили, не желая давать огня. От дыма резало глаза, но отходить дальше не хотелось, Таня ждала первых языков пламени, несущих тепло. Спина промокла насквозь. Она сняла плед и попыталась выжать, но толстая и грубая шерсть никак не поддавалась. Она накинула плед на плечи, сняла косынку и переплела косу. Когда она повернулась, все смотрели на ее волосы. Быстро завязав косынку, она накинула плед на голову и подошла к только набирающему силу огню.

– Бери, пока только сухари, в этих кустах даже зайцев нет, не то что оленей, – протянув ей влажный мешок, сказал Брэген. Таня опустила руку в холщовый мешок размером с небольшую наволочку, загребла ладошкой сколько смогла, и вытащила горсть сухарей. Они отволгли,  и это ее даже порадовало – жевать будет легче. Ссыпав их в большой карман на платье, она подошла к Косте – он лежал на боку, поджав колени к груди.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– Открой рот, это хлеб. Тебе нужно просто немного пожевать. Сейчас закипит вода и будет чай, – прошептала она, присев к нему, подняла его голову и положила на свои колени.

– Я не хочу этот чертов чай, эти чертовы сухари, Таня, – он говорил, и все громче и громче, злее и злее был его голос. – Я хочу домой, мне нужна помощь, а не твои страшилки про ампутацию средневековым методом, какого черта ты крутишься возле меня, если не можешь помочь? – он с трудом поднял голову с Таниных колен, и переложил ее на свою правую руку, согнутую в локте.

На глазах девушки появились слезы, и от обиды все слова встали комом в горле, но она глубоко вдохнула и выдохнула ему в ухо: