Правда выше солнца (СИ) - Герасименко Анатолий - Страница 44

– Хотела всё устроить по-тихому, – Семела подняла ладонь, словно взвешивая незримый плод, и бессильно уронила руку. – Заколол бы эту сволочь, не зная, что делаешь. А потом продолжил бы жить в неведении и безвестности. И в безопасности. Ну какая мать желает зла своему ребёнку?

Что-то шевельнулось близ сердца. Точно в груди улёгся дикий зверь и дёрнул лапами, засыпая.

Семела вздохнула. Очень печально и просто, окончательно утратив царственность. Пробежала пальцами по завитым локонам, уложенным в высокую причёску.

– Но ты всё вспомнил. Ожесточился. Не спорь, это так. И сегодня шёл ко мне с оружием. Неужели ты хотел убить свою мать? Вот, посмотри.

Она указала на живот.

– Здесь ты рос и толкался пятками.

Обвела ногтем грудь.

– Здесь спал, когда родился. Пил моё молоко.

Коснулась виска.

– А здесь были все мысли о тебе, крохе. И так ты рос...

Зверь под сердцем затих.

«Она меня любила, – подумал Акрион. – Возможно ли, что любит и теперь? Сыновний долг – почитать родителей. И прощать им. Наверное, прощать всё на свете. Кадмил сказал, она виновна. Но разве отец виновен не меньше? Разве сам я виновен не меньше? Разве…»

Словно копьё, от виска до виска голову пронзили воспоминания. Она была чудесной матерью. Самой лучшей. С утра, когда просыпался в кроватке, первым делом думал о ней, и становился счастлив. Днём она находила дела для них вместе, тысячи счастливых дел. Вечером Акрион засыпал под материнский напев, а ночью видел добрые сны про неё. Никогда не был больше таким счастливым. Прекрасное время, лучшее время в жизни.

Время, которое, может быть, ещё не поздно вернуть.

Акрион скрипнул зубами.

– Не помню, как был младенцем, – выдавил он. – Помню зато многое другое. Как ты меня обнимала, играла со мной. Как сидела у ложа три ночи кряду, пока болел. Как виноград впервые дала…

Он понимал, что говорит не то, но не знал, что ещё сказать. Семела глядела в пламя лампы, и неясно было – слышит ли Акриона. В глазах, тёмных, как ночное море, плясал отражённый огонь.

– Давай… – он собрался с духом, – давай будем вместе. Одной семьёй, как раньше. Ты, и я, и Эвника с Фименией. Фимения ведь жива. Тебе сказали?..

«Мы же родные, идём поскорей мириться.

Лучше нам навсегда позабыть о ссоре», – откликнулось эхо старой песенки.

«А как же твоя другая семья? – спросил какой-то голос, едва отзвучало эхо. – Киликий и Федра? Как быть с ними? А воля Аполлона? Забыл?»

Семела пошевелилась, моргнула. Выпрямила спину, оправила волосы. Пеплос зашуршал, перетекая складками.

– Вместе, – повторила она в тон Акриону. – Но без твоего отца, да?

– Отец мёртв, – сказал Акрион растерянно, не понимая, к чему она клонит.

– Он заслужил тысячу смертей! – Семела поднялась на ноги. Голос менялся, становился холодней с каждым словом. – Он был зверем, мучителем, живодёром! И ты теперь намерен занять его место? Возглавить наш дом?

Зверь в груди шевельнулся, потревоженный.

– Я его наследник, – в замешательстве сказал Акрион. – Но речь не о том. Просто хочу...

– Знаю я, чего ты хочешь, – проговорила Семела. Голос был ледяным, как воды Ахерона. – Наследник! Мечтаешь сесть на трон. Ты такой же, как Ликандр. И похож на него, как две капли воды. Ядовитой воды. Гнилой! Проклятой!

Последние слова превратились в крик. Царица взмахнула рукой, нелепо, бесцельно. Едва не задела огонь лампы, отозвавшийся на дуновение воздуха фырчащим сполохом.

«Да она не в себе», – мелькнуло в голове Акриона.

Под сердцем ворочалось что-то большое. Больше самого сердца, больше груди.

– Как я могу не быть похожим на собственного отца? – воскликнул Акрион. Верёвки врезались в запястья: он напрягся всем телом. – Зачем говоришь такое? Я привёл тебе дочь, которую считали мёртвой. Я, твой сын!

Семела поднесла ладонь к лицу. Помедлила. Акрион подумал было, что мать плачет, но она опустила руку, и глаза её были сухими. Огромными, чёрными.

Совершенно безумными.

– Я похож на отца, – сказал Акрион, уже ни на что не надеясь. – И на тебя похож. Как все дети. Да что с тобой, мама?

Семела криво улыбнулась.

– Конечно, похож, – безразлично сказала она. Отступила назад, толкнула дверь и крикнула:

– Сюда!

В каморке тут же стало тесно от мужских тел. Евтид, Полидор и, конечно, Меней. Стражники обступили царицу, переминаясь с ноги на ногу, ожидая приказа. Мечтая о приказе.

– Сами знаете, что делать, – бросила Семела, поворачиваясь спиной к Акриону.

И существо вырвалось из груди на волю.

Полумрак, разгоняемый светом факелов, вдруг просветлел. Всё стало отчётливым и близким. Простым. Ясным.

Плохим.

И хуже всего были эти трое.

Первый, смердевший потом, заслуживал больше, чем прочие. Акрион рванулся к нему – что-то держало, отбросило к стене. Ярость обожгла кипятком, свела судорогой мышцы. Плечо откликнулось мгновенной болью, но правая рука освободилась, вырвав из стены то, что мешало. Он прянул вперёд. Зацепил пальцами, как когтями, гнусную рожу. Подтянул к себе. Обхватил визжащую плоть, сдавил, вздёрнул. Хрустнуло. Да!

Акрион уронил ослабевшее тело, потянулся к тем, что остались. Походя вырвал второе кольцо вместе с бронзовым штырём. Враги отшатнулись. Тощий шарахнулся к двери, жирный взмахнул мечом, задев стену.

Меч! Мой ксифос! Акрион зарычал, зашипел, заслонился – клинок выбил искры. Попал по штырю, что болтался, привязанный к запястью. Удача. На тебе! Наотмашь по локтю. Крик. Ксифос полетел в угол. Жирный скорчился, завыл. Прижал к животу сломанную руку. Вот тебе еще! Ногой туда же! Завалился, стих. Акрион топнул для верности по вражьей голове. Да!!

Метнулся в угол, подобрал меч. Вовремя: тощий уже убегал. Неуклюжий, зацепился о верёвочную петлю на двери. Прыжок. Рубануть наотмашь, от уха. Не вышло – броня. Ещё! По шее! Рана под клинком расцвела, раскрыла чёрную пасть. Тощий повис, ухватившись за дверь, соскользнул – вниз, в грязь, в смерть.

Да! Да!!!

Был кто-то ещё.

Акрион обернулся, держа меч у бедра, готовый казнить. Готовый наказывать. Готовый…

– Хочешь убить мать? Родную мать?

Женщина кричит. Чей это крик? Знакомый голос.

– Не подходи!

Она тянется к трупу, хватает кинжал мертвеца. Скользит в луже крови, едва не упав, выпрямляется.

– Не подходи! Не… подходи…

Полосует кинжалом воздух – неумело, из стороны в сторону.

Это мать.

Он не хочет…

Не будет её наказывать. Не будет убивать.

Нет.

Акрион бросил меч. Осторожно шагнул к Семеле. Всё кругом становилось тёмным, расползалось, утекало из поля зрения.

Ш-ширк! Кинжал задел хитон, царапнул кожу на груди. Акрион отпрыгнул назад. Машинально глянул: не сильно ли ранен? Семела, улучив мгновение, выскользнула наружу.

Сандалии застучали по твёрдому земляному полу.

– На помощь! – послышался крик. – Спасите! Спа…

Потом был странный звук, точно бросили наземь мешок тряпья. И другой – будто кто-то полоскал горло, хриплое, больное.

И снова наступила тишина.

Акрион словно вынырнул из глубокой воды. Ядовитой воды, гнилой, проклятой… Где он слышал эти слова? Кто их произнёс? Когда? Он не помнил; не помнил вообще ничего с того самого момента, когда мать сказала «И так ты рос».

Только чувствовал, что случилась беда.

В воздухе стоял гнусный, острый запах. По всему телу расходилась боль. Болели плечи и грудь, как если бы ему пытались вырвать руки из суставов. Саднил живот, ныли бёдра, горели запястья, чем-то сдавленные. Он поднёс руки к лицу, увидел примотанные верёвкой кольца, штыри в комьях штукатурки.

Огляделся.

Меней лежал у стены животом вверх. Шея была скручена так, что лицо смотрело в пол. Поодаль валялся Евтид – ещё живой, царапал пальцами наваленные горой мешки, мычал кровавым, растоптанным ртом. Лампа, чудом уцелевшая в драке, уже догорала, дверь каморки тонула в темноте. Но гаснущего света хватало, чтобы разглядеть ноги Полидора, неподвижные, согнутые в коленях, будто он до последнего мига хотел убежать от смерти.