Византийское наследство (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 48

Наоборот, именно эта связь и позволяла императрице пользоваться горячей привязанностью супруга, ведь в периоды постоянных беременностей жены, монарху нужно получать естественную женскую ласку. А донна Мария тут наилучшее решение — горячо любит императора, полностью верна ему как подданная и как женщина, сильно уважает ее как супругу любимого человека и монарха.

Инфанта была обрадована тем, что муж рассказал ей правду. Теперь она знала, что случись, что с ней при родах, то есть женщина, которая будет дорожить наследниками престола больше, чем своей жизнью. И с донной Марией ей необходимо как можно быстрее встретиться — она чувствовала, что обрела среди русских женщин ту, которой можно полностью доверять, и доверить самое дорогое.

— А какой ты донне Марии даровал титул?

— Мария Васильевна взяла с меня слово императора — что нашим будущим детям и ей я не буду даровать никаких титулов. И оставила себе два моих пальца, что поместила в сосуды с особой жидкостью. И все окровавленные тряпицы, что шли на перевязку моей искалеченной руки.

— Императора Всероссийского дал слово?

Хосефа затаила дыхание — она с надеждой ждала ответа. Конечно, попроси своего отца — то донна Мария, Иоанн и Софи (посмотреть бы на малышку — они ведь с Анной сестренки), стали бы маркизами. Но это слишком низко для женщины, что своей любовью и благородством, рождением детей царственной крови, заслужила трон.

— Конечно, это было девять лет тому назад…

— Отлично, — Хосефа пылко расцеловала мужа. — Я хочу называть благородную донну Марию своей сестрой, а не «кузиной», даруй даже мой отец титул, достойный ее заслугам. Но как Василевс Василеон, то есть «царь царей», кесарь всех греков, Византийский император, ты имеешь право даровать любой титул, не изменяя своему слову, — Хосефа говорила медленно и мягко, радуясь, что нашла решение.

— У тебя совершенно свободны три греческих трона — Эпирского, Понтийского и Кипрского царства — последнее возрождено взамен утраченного там королевства крестоносцев. И есть Болгарское царство — но сей трон приберечь надо. Даруй своему первенцу принцу Иоанну любой трон, но лучше царя Эпира, тогда донна Мария, его мать становится василисой — царицей в полном праве, но не «Милостью Божьей», а «милостью Кесаря». Монархом, но полностью твоим вассалом.

Хосефа твердо решила, что дети Иоанна от донны Марии не должны именоваться «бастардами» — такое решение избавляло их от будущего клейма полностью. И позволяло взять Машу к императорскому Двору как «сестру», где она заняла бы самое почетное место с обращением «ваше величество». И мстительно сжала губы — она не любила придворных дам, понимая, почему супруг называет их порой «курицами».

— Хорошо, любовь моя, — коротко отозвался муж, и Хосефа принялась его пылко целовать, опрокинув на постель. Затем проворковала в ухо немного растерявшегося супруга:

— Моя «сестра» Мария родила тебе дочь, названную моим именем! А сегодня постарайся, любимый — я хочу зачать этой ночью дочку, и мы назовем нашу малышку в ее честь…

Крым

Капитан 1-го ранга и кавалер

Карл Розен

после полудня 5 июля 1774 года

— Господа офицеры! Понимаю интерес — здесь больше месяца, но до сих пор вам не объяснили суть дела, для которого здесь всех собрали. На данный вопрос я могу ответить прямо и откровенно — вы были кандидатами, и в ходе подготовки из отобранной для испытаний группы две трети офицеров возвратились обратно — или на корабли, либо в морскую пехоту.

Карл Розен вздохнул — из сорока боевых офицеров физические нагрузки выдержало ровно четырнадцать кандидатов. Еще бы — никто не предполагал, что придется бегать знаменитую дистанцию в 42 версты, которую преодолел посланный в Афины гонец с известием о победе у Марафона. А еще суметь дважды переплыть туда и обратно Ахтиарскую бухту в самом широком месте, нырять на двухсаженную глубину, участвовать в кулачных боях и стрелять из разнообразного оружия.

Такой строгий отбор проходил и он сам два года тому назад в числе самых первых, и отбирал их лично государь-император. Было очень тяжело — дважды он хотел уйти обратно командовать батальоном. Но, сцепив зубы, на одной лишь воле, моряк дошел, не желая опозориться перед лицом Иоанна Антоновича. И тот заметил его усердие, и лично похвалил, обняв, как десять лет тому назад под Шлиссельбургом.

Да и полученные награды тому сильно способствовали — офицерский Георгий, два владимирских креста, белый мальтийский рыцарский крест, такой же степени сербско-черногорский орден святого Саввы с мечами и греческий крест «Освобождения», то же с мечами. И к ним еще четыре боевых медали, полученных за Архипелагскую экспедицию. Золотая дана за Чесму, причем выдали эту редчайшую награду по личному указу императора только ему и капитан-лейтенанту Ильину. Все остальные русские моряки, от адмирала до матроса, принимавшие участие в ночном бою, награждены точно такой же медалью, но из серебра. Изображен на ней пылающий турецкий флот с одним лишь словом — «БЫЛ».

Да у турок был флот!

И еще три других серебряных медали, и все на георгиевских ленточках, за личное участие в победном сражении — за виктории в Морее и Хиосе над турецкими эскадрами, и освобождение от османов Константинополя. На последнем кругляше отчеканен Собор Святой Софии с православным крестом на куполе и падающие минареты с полумесяцами, пораженные молниями — символ блестящей победы русского оружия.

Сейчас, стоя перед четырнадцатью офицерами, трое из которых еще будучи матросами, были на минном баркасе лейтенанта Ильина — знал он их хорошо, как и они его, Карл Розен, позвякивая крестами и медалями на черном флотском мундире, произнес:

— Остались только вы — и сейчас собственными глазами увидите то, ради чего целый месяц проходили жесткое испытание. Вон старая фелука — смотрите на нее внимательно, если заметите что-либо необычное или подозрительное, скажите мне сразу.

Каперанг (а так на русском флоте стали именовать вне строя и в обиходе его чин) указал на дряхлую фелуку, что стояла посредине бухты, в ста саженях — на нее падала тень от высокого скалистого берега. И, подавая пример, уселся на горячий камень, внимательно глядя на обреченное судно, об участи которого никто из новобранцев отряда пока не догадывался. Моряки тоже уселись, смотрели так же внимательно. Изредка тихо переговаривались между собою, но никто Розену не сказал громко, что заметил на волнах что-то необычное.

Фелука, теплое море, волны почти нет, плавающие на поверхности водоросли и какие-то деревянные обломки. Что тут может удивительного — привычная для взгляда моряка картина!

Однако опытным взглядом Розен заметил, что две кучки водорослей отошли от большого камня, от которого до фелуки была полоса тени, и неспешно направились к судну, будто дрейфуя. Через четверть часа «водоросли» так же осторожно поплыли обратно, и вскоре зашли за прибрежный камень, за которым рассмотреть что-либо с их места было невозможно. Розен внимательно смотрел на фелуку и мысленно повел отсчет.

Швах!!!

Взрыв подкинул суденышка из воды, разломав фелуку на множество обломков. Моряки вскочили с камней, один ловко увернулся от куска доски — волна набежала на берег и отхлынула.

— Вы удивлены, господа?!

Розен усмехнулся, глядя на недоуменные лица.

— И не зря — это была диверсия. А теперь посмотрите на офицеров, кто ее выполнил, а вы ничего необычного на волнах не заметили. Вот они, встали из-за камня, посмотрите на моряков, что сражались в Морее и у Хиоса, они оба участвовали в ночном бою у Шлиссельбурга десять лет назад и лично отмечены государем Иоанном Антоновичем.

На вышедших на берег диверсантах была надета облегающая тело черная кожаная одежда, а на ногах большие ласты, отдаленно похожие на те, что у лягушек или ладожских тюленей.

— Три пуда пороха рвануло, не меньше, — оценил силу взрыва один из новобранцев. — Однако какой взрыватель использовали?! Обычный ударный или «качающийся» шестовых мин совершенно не подходят, на якорных минах первые образцы — только «сосков» шесть вместо трех.