Раубриттер (IV.II - Animo) (СИ) - Соловьев Константин Сергеевич - Страница 6

В жидком свете луны он уже видел припорошенную снегом густую темную шерсть. Слышал хриплое дыхание, вырывающееся из чужой глотки. Замечал мерцающие влажные огоньки чужих глаз, смотрящие прямо на него. И еще он вдруг ощутил дух зверя – тяжелый запах чужого тела, перебивающий все прочие, существующие в мире, даже гадостные ароматы Сальбертранского леса.

Зверь испустил негромкий вздох. Большой, кряжистый, массивный, как вывороченный из земли столетний дубовый пень, он в то же время двигался так медленно и мягко, что снег под ним даже не скрипел. Из-под массивного покатого лба на Гримберта смотрели два влажно мерцающих глаза, и смотрели безо всякого радушия. С мертвенной холодностью хищника.

И только тогда Гримберт понял, кто это. Понял слишком поздно, едва не оказавшись к нему вплотную.

Он сразу узнал этого зверя, хоть ни разу не видел. Вспомнил жуткие рассказы Магнебода, который по юности увлекался охотой и многих опасных существ, опрометчиво созданных Господом, извел при помощи охотничьего огнемета и мин.

У этого существа не было имени. По крайней мере, такого, которое прижилось бы по всей империи, потому в тех редких краях, где он уцелел, звали его по-разному, везде на свой манер, но везде с опаской. Суровые даны с севера именовали его Бьорн. Горделивые лехиты на своем лягушачьем языке, невыносимом для христианского уха, niedźwiedź. Вымершие сто лет назад фракийцы – Урс. Даже дикие венды, не знающие ни письменности, ни веры, ни совести, но хорошо знакомые с этим зверем, придумали для него имя, которое звучало как «вьедмьедь», что в переводе на франкийский означало «Подземный владыка, поедающий мёд».

Последнее звучало не очень-то грозно, но лишь пока епископ Туринский не рассказал Гримберту однажды истинный смысл этого имени, напомнив Евангелие от Луки, а именно стих сорок второй, в котором Иисус, воскреснув, говорит своим апостолам: «Посмотрите на руки Мои и на ноги мои - это я сам. Осяжите меня и рассмотрите, ибо дух плоти и костей не имеет, как видите у меня». И, сказав это, показал им руки и ноги. Когда же они от радости еще не верили и дивились, Он сказал им: «Есть ли у вас здесь какая пища?» Они подали Ему то, что было при них – малую часть сотового меда. И, взяв ее, Он ел пред ними».

Гримберт не вполне понял суть разъяснения, но епископ Туринский растолковал ему, что чудовище это, Вьедмьедь, суть дьявольская личина, алкающая сладкого меда не для того, чтобы насытить чрево, чтобы уподобиться Спасителю, обретя его силы, а значит, не только смертельно опасное для всякого путника и охотника, но и гибельное для христианской души. Яростный лесной демон, принявший обличье зверя.

Гримберт попятился, нелепо выставив перед собой одну руку, второй пытаясь вслепую нащупать на ремне лайтер. Бывалые охотники говорят, вьедмьедь обладает необычайно толстой шкурой, которую прошибет не всякая аркебуза, а кости его могут дать фору некоторым сортам легированной стали. Может, если лучом, да еще в упор, по морде…

Глаза зверя, уставившиеся на него в упор, горели двумя тусклыми радиевыми звездами, но чем дольше душа Гримберта, изнывая от ужаса, ощущала их излучение, тем больше ему казалось, что глаза эти не вполне звериные. Хищные, колючие, тяжелые – но уж больно пристальные и…

А потом поросший шерстью хищник Сальбертранского леса вдруг беззвучно поднялся на ноги, сбрасывая с себя снег, и сделалось ясно, что не такой уж он и огромный. Большой, но не огромный, как ему казалось.

- Иди сюда, мелкий abortivum[5], - проскрипел вдруг он, - Я не собираюсь отморозить себя яйца, бегая всю ночь за тобой по этому хреновому лесу.

Человек.

Не хищник. Не животное.

Иллюзия держалась слишком долго, но стоило Гримберту оказаться к нему почти вплотную, как она спала – вместе с усеянной хлопьями снега маскировочной сетью, высвобождая его настоящее тело. Кряжистое, тяжело ворочающееся, но, несомненно, вполне человеческое. Оно было облачено в густую нечёсаную шубу, которую Гримберт и принял за вьедмьежью шкуру. Однако в ее прорехах отчетливо виднелась сталь кирасы.

- Подь сюда, говорю, - буркнул человек, - Не зли. А то, ей-Богу, оторву к чертовой матери ноги, а Вольфраму скажу, будто так и нашел. Ему с твоих ног не похлебку варить…

В его облике было много звериного. Манера наклонять голову, взирая исподлобья. Грубое лицо из числа тех, которые Господь не вылепил из глины, а вытесал из какой-то грубой скальной породы. Тяжелый, точно подкова, подбородок, поросший жестким волосом, тоже напоминающим шерсть. А когда он ухмыльнулся, не скрывая торжества, обнаружилось, что и зубы у него звериные, мощные и белые, словно созданные для того, чтобы рвать мясо.

Гримберт попятился, ощущая колючую дрожь в пятках. Пульс стал какой-то неуверенный, водянистый, а в ушах вдруг негромко загудело и зазвенело, точно кто-то внутри него, какой-то маленький рыцарь, съежившийся в груди, пытался настроить радиостанцию на нужную частоту.

Он вдруг понял, что убежать никак не успеет. Два туаза, разделявшие их, могли бы послужить ему хорошей форой - если бы бежать пришлось по каменной туринской мостовой. Но не по зимнему лесу, утопая в снегу. Кроме того… Наблюдая за тем, как еретик, мрачно усмехнувшись, отряхивает снег с шубы, Гримберт вдруг понял еще одну неприятную вещь. Может, этот тип и выглядит тяжелым, неповоротливым, неуклюжим, однако ощущение это обманчиво и очень опасно. Когда проводишь много времени в состоянии нейро-коммутации с доспехом, многое узнаешь о том, как строится взаимоотношение между нейро-медиаторами твоего мозга и мышцами, отвечающими за движения тела. Судя по тому, как мягко и осторожно двигался этот здоровяк, с деланной небрежностью отряхивая снег с покатых плеч, Гримберт отчетливо понял – в бою этот человек может скрутить его в бараний рог быстрее, чем он успеет свистнуть.

Лайтер. На поясе.

Гримберт вытащил его неуклюжим движением, как никогда не вытаскивал на тренировках.

- Не подходи, - выдохнул он, обращая оружие торцом на противника, как рукоять невидимого меча, - Иначе запеку в собственной шкуре!

Слова были подобраны нужные, вот только голос подвел, не смог вложить в них подобающую моменту уверенность. Потому вышло натужно и жалко.

Еретик усмехнулся. На оружие он глядел немного поморщившись, но без страха, как глядят на какую-нибудь безделицу.

Похожий на хищного зверя еретик в густой шубе недобро усмехнулся:

- Сейчас посмотрим, кого ты тут спалишь, евнухово семя. Дева! Виконт! Сюда! Здесь этот ублюдок!..

Сальбетранский лес зашевелился, только теперь это был не шелест его голых острых ветвей на ветру. Это возникали вокруг него, сбрасывая маскировочные сетки, человеческие силуэты. Один и два и пять и…

Они ждали его. Не выслеживали, не гнали по лесу, просто терпеливо ожидали, прекрасно понимая, в какую сторону он направится.

Гримберт ощутил, как лайтер тяжелеет в руке, только тяжестью не успокаивающей, а гнетущей. Господи, подумал он, Аривальд был прав. Я самый последний тупоголовый болван во всей Туринской марке, хуже последнего сервуса со сгнившим мозгом. Я не просто попался им в ловушку, я сделал это дважды…

Дьявольские отродья. В темноте Гримберт не мог различить деталей, он видел лишь угловатые силуэты, возникающие из ниоткуда, точно рожденные плотью Сальбертранского леса. Бесплотные тени на белом снегу, они двигались ловко и уверенно, будто и бы хаотично, но в то же время отнюдь не случайным образом.

Вовсе не случайным.

Он слишком поздно сообразил, что его окружили. Взяли в клещи прежде, чем он успел хотя бы рыпнуться. Отрезали со всех сторон, грамотно и умело. В какую сторону он ни бросил бы взгляд, тот натыкался на угольные силуэты, напряженно замершие с оружием в руках или приникшие к деревьям в ожидании сигнала. В темноте он не видел их лиц, однако воображение, силясь умножить испытываемые им страдания, охотно нарисовало недостающие детали. Обнаженные в хищном оскале сточенные зубы. Богопротивные татуировки на искаженных ненавистью лицах. Отрезанные веки и отсеченные губы. Омерзительные ритуальные шрамы в сочетании с грубо вживленными в плоть имплантами и шипами.