Раубриттер (IV.II - Animo) (СИ) - Соловьев Константин Сергеевич - Страница 40

Гиена. На лобовой броне «Убийцы» сверкал гипертрофированный лик голодной гиены.

Это не мой «Убийца», подумал он. Это какая-то чудовищная насмешка над рыцарским доспехом, богохульная шутка, наваждение, издевка. Он не похож на боевую машину, несущую заслуженное возмездие всем врагам христианской веры, он похож на бронированное чудовище, вышедшее из адской кузни самого Вельзевула. На одержимое голодным демоном пыточное орудие, которому не хватает лишь искры, чтобы исторгнуть пламя из своей пасти, на…

Вольфрам удовлетворенно кивнул.

- Недурно поработали. Пожалуй, эта штука нагонит страху на корсов.

- Еще бы нагонит! - хвастливо отозвался скособоченный пушкарь, - Я к егойной голове еще ревуны, значит, приспособил, чтоб адским воем нервы супротивнику попортить. Как заработает, у всех корсов уши полопаются, вот что!

Предводитель рутьеров усмехнулся, сделав Гримберту приглашающий жест, столь преувеличенно почтительный, что почти не скрывал издевки.

- Ну, ваше сиятельство, извольте занять свое место. Вашему верному войску уже пора выдвигаться.

Ржавый Паяц вдруг захихикал. Его смех никогда не предвещал ничего хорошего, но сейчас у Гримберта от него даже поджилки заныли.

- Погодите, господин Вольфрам. Всем известно, что славный рыцарь, прежде чем направиться в схватку, должен получить причитающееся ему благословение! Церковного вина у нас на этот случай не запасено, но что-нить да придумаем! Ну-ка, ну-ка…

Отняв у кого-то из суетящихся вокруг рутьеров глиняную бутыль, скрежещущий старик коротко замахнулся и метнул ее прямо в лобовую броню «Убийцы». Сосуд с тихим хрустом разлетелся от удара об сталь, покрыв броню потеками дрянного едко пахнущего пойла. Едва ли это было вино, скорее, разведенный спирт, слитый из системы охлаждения.

- Осталось его наречь подходящим образом, - произнесла откуда-то из-за спины беззвучно подошедшая Блудница, внимательно наблюдавшая за процедурой благословения, - Доспеху нужно имя, а старое, каким бы оно ни было, ему уже не подходит, мне кажется.

- Верно речешь, девка, - согласился Ржавый Паяц и торопливо выкрикнул, - Нарекаю тебя «Нечестивый Безбожник»! Иди и круши во славу всех бывших и будущих богов!

Блудница покачала головой.

- Слишком претенциозно, - холодно заметила она, - Нарекать доспех подобным образом означает искушать судьбу и Святой Престол, а мне бы не хотелось сводить тесное знакомство с Инквизицией. Если я умру на плахе, то как разбойник, а не как еретик.

- Наша прекрасная дама, без сомнения, права, - заметил Виконт, тоже заявившийся на эту отвратительную церемонию и с удовольствием наблюдавший за ней, - Nomina sunt odiosa[5]! Я знавал одного раубриттера, у которого хватило ума назвать свой доспех «Лукавый Князь». Ничего дурного он не замышлял, понятно, просто дал волю не очень-то богатой фантазии, но святоши из инквизиции поняли все по-своему, а мой приятель на несколько лет сделался постоянным обитателем апартаментов в Сан-Хорхе[6]. В итоге к удовольствию обоих сторон вопрос удалось разрешить, сочтя его досадным недоразумением, но к тому моменту мой приятель с трудом мог управлять разве что рукой, несущей ложку ко рту, не то что рыцарским доспехом. Впрочем, имя он все же сменил на новое, гораздо более благозвучное. Он нарек свою машину «Святой Пламенеющий Воитель Радетельный Воин Небес Исполненный Дерзновенной Благодати». Язык сломаешь, пока произнесешь. Я думаю, это оттого, что он малость повредился в уме от пережитого, вот и…

- Назовем его «Безумный Костолом», - предложила Орлеанская Блудница, спокойно взирающая на жуткий гиений лик, скалящийся с лобовой брони, - Вполне благозвучно.

Ржавый Паяц презрительно оскалился, отчего в его пасти заскрежетали друг о друга зубы.

- Не пойдет. Лучше «Кладбищенский Генерал»!

- «Кровопийца».

- «Рейнский Каннибал»!

- Что за черт? Почему «Рейнский»?

- А почему бы и нет? Но если вам, мадам, страсть как хочется назвать его в свою честь, может назовем «Ветренной Красоткой»?

- Скорее, это название будет в твою честь, Паяц!

Возбужденные предстоящей схваткой, рутьеры были достаточно возбуждены, чтобы сцепиться между собой, точно всамделишная стая гиен. Сейчас им было все равно, чье мясо рвать, пусть даже и товарища. Однако Вольфрам не намеревался терять время на перебранку. Пару минут он не мешал своим прихвостням упражнять глотки, но потом одним коротким жестом заставил их заткнуться.

- Довольно болтовни, - кратко приказал он, - Властью, данной мне хрен знает кем, нарекаю эту железную образину «Святой Падальщик»! А теперь, ваше сиятельство, извольте занять свое место, пока я не приказал вбить вас туда прикладами! Выступаем через десять минут!

[1]Mare Mediterraneum (лат.) –Средиземное море.

[2] Скобарь – кузнец, изготавливающий скобы, гвозди, подковы и пр.

[3] Шорник – специалист по изготовлению конской сбруи.

[4] Здесь: примерно 14 км.

[5] Nomina sunt odiosa (лат.) – «Имена ненавистны».

[6] Сан-Хорхе – замок в Севилье, в котором располагалась резиденция и тюрьма испанской инквизиции.

«Убийца» шел на удивление легко. Лишенный души механизм, он был не в силах испытывать тех переживаний, что гнели душу его хозяина, и если испытывал тяжесть, то только лишь из-за дополнительной брони, которую ему приходилось нести, да разбалансированных гироскопов.

Гримберт даже обеспокоился, как бы не обогнать ненароком сопровождающих его рутьеров. Зная злую мнительность Вольфрама, он не сомневался, что отсутствие «Убийцы» тот расценит как бегство, поспешив выместить свою злость на Аривальде. Но эти опасения были напрасны. Несмотря на то, что дорога их лежала вдалеке от троп и просек, по глубокому снегу, двигались рутьеры удивительно споро, точно россыпи целеустремленных призраков, бесшумно движущиеся в едином направлении. Не было слышно ни смеха, ни маршевых песен, ни привычной ругани, словом, ничего того, что производит обычно человеческая масса, скомпонованная в походные порядки. Едва ли потому, что Вольфрам приказал своей стае соблюдать тишину, скорее, в предчувствии драки Гиены сами собой сделались молчаливы, напряжены и неразговорчивы. Гримберт, хоть и был изолирован от них герметичных коконом бронекапсулы, и сам улавливал в воздухе нечто такое, что заставляло его безотчетно стискивать зубы. Какой-то неприятный, разлитый над снегом, холодок, от которого беспокойно зудели все нервы в теле.

Должно быть, это ощущение опытные рыцари и называют предчувствием боя. Если так, Гримберт мог лишь позавидовать их хладнокровию и крепости желудка, сам он изнывал от этого чувства, мучился ним и не мог заглушить.

Его ждал не бой, его ждало участие в авантюре, которая ничем не отличалась от обычного разбойного нападения. И то, что орудиям «Убийцы», пусть и молчащим, придется принять в этом участие, увеличило все его муки стократ.

Все рутьеры были облачены в маскировочные одежды, делавшие их почти неразличимыми на снегу, а свою легкую артиллерию тащили на примитивных салазках, которые в то же время играли роль лафетов. И получалось это у них чертовски ловко. Может, они и не были образчиком воинской дисциплины, однако передвигались даже быстрее туринской легкой пехоты – и это при том, что несли на себе немало дополнительной поклажи.

Единственный, кто не отягощал себя необходимостью хранить молчание на марше, был Каноник, и Гримберт понимал, отчего. Вольфрам распорядился оставить «Безумную Гретту» в лагере, и неудивительно, ни одна грузовая телега, пусть и снабженная шестью осями, не смогла бы тащить это чудовище по глубокому снегу. Находя это несправедливым, Каноник всю дорогу ворчал, кляня жизнь и судьбу, извергая время от времени столь богохульные словечки, что уважительно чесали в затылке даже привычные ко всему рутьеры.

Бальдульф, Блудница, Олеандр, Виконт, Бражник – он легко находил их всех взглядом, будто они были рыцарями его знамени, не хватало только пиктограмм в визоре. Каждый из них шел во главе своего отряда, сосредоточенно и ловко подгоняя отстающих, указывая направление, переглядываясь между собой. Не хватало лишь Каноника – несмотря на его проклятья и мольбы, Вольфрам в последний момент оставил его в лагере вместе с его драгоценной «Безумной Греттой», здраво рассудив, что передвигать это чудище по глубокому себе дороже, а заминка и так может сделаться роковой.