Однажды в Голливуде - Тарантино Квентин - Страница 42

Тогда, за кадром в ожидании сигнала, пока руки полны барахла, а голова — того, что надо сделать, Шэрон еще никогда не чувствовала такого слияния со своим персонажем. Как и Фрейя, она прыгнула выше головы (Фрейя — как секретный агент, Шэрон — как комик) и боялась опытного партнера (Мэтта Хелма, величайшего секретного агента в мире после Джеймса Бонда, — и Дина Мартина, половину одного из величайших экранных комедийных дуэтов). Еще, как и Фрейе, ей не терпелось сделать все правильно, но в то же время было немного страшно облажаться. Как-то раз ей сказали, что на роль Фрейи подумывали взять Кэрол Бернетт. Очевидно, почему они в итоге решили пойти в другом направлении. Но пожалеют они о своем выборе или нет, теперь целиком зависит от того, как Шэрон исполнит этот гэг.

Приятный джентльмен Фил Карлсон, режиссер картины, сказал ей, что этот момент определит ее персонажа для зрителя. Ранее шли обсуждения того, чтобы, может, ввести ее героиню в виде очередной стильной красотки, как и других звезд фильма. А уже потом, когда зрители встретят ее по «одежке» старлетки шестидесятых, фильм раскроет, что на самом деле она смешная растяпа. Но — к немалой радости Шэрон — Фил отверг этот подход. «Ты лучший персонаж во всем этом дурацком фильме», — сказал он ей. Больше того, Карлсон переосмыслил ее образ целиком. До середины фильма ее героиня не появится ни в чем даже отдаленно сексуальном. Ее длинные светлые волосы перекрасили в рыжий и завязали сзади в узел. В противоположность Зоммер, Кван и Луиз, представленных зрителю в платьях разных необычных стилей, Шэрон в первый раз появляется в форме сотрудницы датского совета по туризму. На нее нацепили большие смешные очки, всю первую половину фильма она сменяет коллекцию нелепых шляп. «Как по мне, — говорил ей режиссер, — по-настоящему фильм начинается только с твоим появлением. Так что появиться ты должна громко».

Естественно, тогда она пришла в восторг от уверенности режиссера в ее таланте, но вот громкий момент настал, и теперь она надеялась, что это будет гром аплодисментов, а не треск провала.

На экране «Брюина» в сцену вбегает Шэрон в роли

Фрейи Карлсон, с бутылкой шампанского в руке, и вопит имя персонажа своего напарника: «Мистер Хелм, мистер Хелм, мистер Хелм!» Когда Дин оборачивается, она пятится, спотыкается о его чемодан с фотоаппаратом и приземляется ровно на задницу.

Вся дневная аудитория «Брюина» хохочет от души. «Вау! Приятно», — думает она. Даже оборачивается посмотреть на улыбки на их лицах. Если бы она могла, лично бы пожала им всем руки и поблагодарила каждого. Когда она снова поворачивается к экрану, на прелестном личике — довольная улыбка до ушей. «Правильно я зашла», — думает она. Расстегивает белые сапожки гоу-гоу, высвобождает голые ноги, забрасывает на спинку кресла перед собой и откидывается, чтобы насладиться сеансом.

Актер Рик Далтон в костюме Калеба Декото и режиссер Сэм Уонамейкер сидят на складных стульях на площадке «Лансера» и обсуждают героя Далтона.

— Я хочу, чтобы ты представил себе гремучую змею, — говорит Сэм. — По-моему, твое тотемное животное — гремучая змея.

Обычно режиссеры телесериалов так заняты графиком, что не успевают побеседовать о духовных животных. Но Сэм — из серьезных режиссеров в духе британского театра. И раз его настолько воодушевляет талант Рика, то Рик, пожалуй, не против отвечать в том же духе.

— Какое совпадение, — врет он. — Я как раз подыскивал для Калеба тотемное животное.

— Ну, бери змею, не ошибешься, — говорит Сэм, потом показывает на звезду «Лансера» Джима Стейси, который сидит на другом конце площадки с Труди Фрейзер на коленях — маленькой актрисой, играющей Мирабеллу Лансер. — А его представляй себе мангустом. Это дуэль. Сегодня снимем сцену с вами двумя. И я хочу, чтобы все было в глазах.

«Чтобы все было в глазах? Это еще какого хрена значит?» — думает Рик. И поэтому задумчиво повторяет вслух:

— Чтобы все было в глазах.

— Помнишь, как я раньше говорил об «Ангелах Ада»? — напоминает Сэм.

Рик кивает.

— Представь себе, что ты на здоровенном чоппере, — Сэм снова показывает на Стейси в его красной рубашке с оборками, стоящего на другом конце площадки, — а этот парень хочет вступить в твою банду.

И ты устроишь ему точно такое же испытание, какое устраивает главарь Ангелов Ада.

— Понимаю, — говорит Рик. — То есть лошади — почти как мотоциклы?

— Так и есть, — соглашается Сэм. — Мотоциклы своего времени.

— Ясно, — кивает Рик.

— И твоя банда — это банда байкеров.

— Ясно, — кивая.

— И они захватили этот городок точно так же, как мотобанда захватывает городок и запугивает всех до усрачки, — говорит Сэм.

Хоть Джим Стейси сидит далеко и слышать их не может, Рик придвигается к Сэму поближе и доверительно спрашивает:

— А Стейси правда хотел усы?

Сэм со смехом отвечает:

— Уж можешь поверить, словами не пересказать, как я сражался из-за этих чертовых усов. Он так хотел, чтобы у Джонни Мадрида были усы. Для него они и являлись персонажем. Понимаешь, Стейси, как и Мадрид, — бунтарь. Но не какой-нибудь мрачный бунтарь в духе Актерской студии. А бунтарь в стиле «рано или поздно он точно сядет», — подстрекает Сэм. — И да, конечно же, он хочет сняться в этом сериале. Но не хочет быть как Даг Макклёр или Майкл Лэнд он. А усы его отличают. И вдруг CBS похерили всю его задумку с усами.

Рик ненавидит ебучую мохнатую гусеницу, прилипшую к лицу. Но, признаться, из-за того, как жаждет усов Стейси, Рик радуется им все больше и больше.

— Кстати, о фальшивых усах, — продолжает Сэм. — В последний раз сам я носил фальшивые усы на театральных подмостках, в «Лире» — с Оливье. И каждый вечер после сцены грозы он выходил промокший до нитки от дождя и пота. Потом смотрел на меня — а я играл герцога Корнуэльского... — Вдруг, словно в припадке вдохновения: — Рик, дорогой мой мальчик, а ты когда-нибудь играл Шекспира?

Рик сперва смеется, потом понимает: «Охренетъ, да он не шутит».

— Я? — переспрашивает Рик.

— Да.

«А что, похоже, будто я, блядь, играл Шекспира?»

— Нет, — говорит Рик, — я мало работал в театре.

— Ну, по-моему, ты прирожденный Эдмунд.

— Эд... Эдмунд? — переспрашивает Рик.

— Бастард Глостера, — напоминает Сэм. — Бастард, что всю жизнь прожил с ненавистью в сердце.

Любого персонажа с ненавистью в сердце можно назвать персонажем, которого прирожден играть Рик.

— Ну, такое я умею, — без ложной скромности говорит Рик.

— Он живет с ненавистью, потому что его обошел вниманием отец.

— Понятно.

— Из тебя бы вышел убийственный Эдмунд, — объявляет Сэм.

«Правда, что ли?» — думает Рик.

— Ну, спасибо, — говорит Рик. — Я польщен.

Рик даже прочитать Шекспира не может, куда уж там сказать из него реплику и уж тем более понять ее.

— И для меня была бы честь поставить спектакль с тобой, — заявляет Сэм. Рик, чуть ли не зардевшись, повторяет:

— Ну, я снова польщен.

Сэм начинает фантазировать:

— Я хочу сказать, мы вполне можем сыграть вместе. Думаю, пришла та пора, когда я достаточно поседел для Лира.

Рик искренне признается:

— Ну, мне бы сперва наверстать в чтении. Если честно, я мало что читал у Шекспира.

«Го есть вообще ни хрена», — думает Рик.

— Не вопрос, — не сдается Сэм. — Я могу тебя подтянуть.

— А там прям обязательно с британским акцентом?

— Господь милосердный, нет! Я этого не допущу, — говорит Сэм и объясняет: — Я понимаю: выглядит так, словно у британцев монополия на Барда.

«Какого еще Барда?» — думает Рик.

— Но, на мой взгляд, — провозглашает Сэм, — американский английский намного ближе к тому английскому, на котором говорили в дни Уилла.

— Какого Уилла? — спрашивает Рик. — А, блин, Шекспира!