После тяжелой продолжительной болезни. История Российского государства. Время Николая II - Акунин Борис - Страница 2

К тому времени, когда авторитет и престиж верховной власти были реставрированы, обнаружилась новая проблема. Оказалось, что в новых исторических условиях сверхцентрализованность перестала быть эффективной. В Европе сформировался новый тип успешного государства, крепнущего за счет частной инициативы – торговли и промышленности. Россия быстро отставала от передовых стран.

«Ордынское государство». И. Сакуров

Петр Первый нашел «асимметричный» способ преодолеть это отставание: превратил страну в военную империю (об этом в следующем разделе). Для этого царь-реформатор не разобрал обветшавший фундамент государства, а всемерно укрепил его. Суть петровских преобразований заключалась вовсе не в «европеизации», а, наоборот, в «азиатизации» державы. Все четыре «ордынские» опоры поднялись еще выше. Самодержавие устранило параллельные властные «подпорки» – боярскую думу, патриархию, земские соборы – и стало править тоталитарно. Административная «вертикаль» восстановила почти чингисхановскую стройность. Всё население, включая дворянскую элиту, было лишено личной свободы и фактически зачислено на государственную службу – установился своего рода культ Государства. Страна управлялась не по своду законов, а по указам, спускаемым сверху.

В дальнейшем выяснилось, что империя исправно завоевывает новые земли, но плохо распоряжается доходами-расходами; хорошо показывает себя во время войны и плохо – во время мира. Техническое и экономическое отставание стало приобретать угрожающие размеры, когда в западном мире развернулась индустриальная революция.

Правительство сознавало остроту проблемы и – еще со времен Екатерины II – неоднократно пробовало ее как-то разрешить. Но за каждой попыткой реформ следовал откат назад. В этом не было злой воли, как казалось многим либералам и революционерам, ненавидевшим самодержавие. Просто расшатывание любой из четырех опорных колонн создавало риск обрушения всей конструкции – и правительству приходилось спешно восстанавливать прежнюю систему.

Послабление в цензурных строгостях приводило к критическим атакам на власть (заметим, совершенно справедливым). Это подрывало сакральность фигуры государя и саму идею самодержавной власти. Если она не священна, то на каком основании ей следует безропотно повиноваться?

Ослабление зависимости от государства, от необходимости ему служить побуждало вольнодумцев критически пересматривать привычную идеологию. А что такого уж великого в Государстве? Почему его интересы важнее достойной жизни?

Установление единых для всех законов (судебная реформа 1860-х годов) нанесло удар по всесилию исполнительной власти. Судебная власть конкурировала с административной, что для «ордынской» модели совершенно невозможно.

Всякое нарушение единоначалия в условиях гигантской страны приводило к шатанию и разброду.

Н. Эйдельман писал: «Есть, очевидно, два способа управления такими территориями: первый – когда большую роль играет местное самоуправление, выбранное населением и отчасти контролируемое из центра. Один из создателей США, Томас Джефферсон, писал: “Наша страна слишком велика для того, чтобы всеми ее делами ведало одно правительство”. Второй способ – централизаторский: сверху донизу всеведущая административная власть, которая подавляет всяческое самоуправление».

Любой средний путь не работает, он разрушителен, а государственные и общественные лидеры предреволюционной России именно этим и занимались: искали средний путь – одни сверху, другие снизу.

Трагический парадокс российской жизни конца девятнадцатого – начала двадцатого века заключается в том, что демонтаж самодержавной диктатуры представлял для страны не меньшую опасность, чем сама диктатура.

Изнутри государство погубили два фактора: архаичность государственной конструкции и усилия лучших (без преувеличения лучших) людей того времени от этой архаичности избавиться.

Вот почему данный раздел состоит из двух больших глав. Одна посвящена людям, которые руководили государством и не спасли его; другая – борьбе между правительством и Обществом. (Когда я пишу это слово с большой буквы, имеется в виду не всё население страны, а его политически активная часть.)

Главным полем сражения был вопрос о самодержавии, то есть о том, какой должна быть власть в России – сверхцентрализованной или разделенной с Обществом.

Самодержавие плохо справлялось с управлением, но всячески отталкивало Общество, которое упорно пыталось ухватиться за руль. Автомобиль под названием «Россия» несся всё быстрее, вилял от обочины к обочине и в конце концов, на крутом повороте, полетел под откос.

Начнем с носителя верховной власти – Николая Александровича Романова.

Очень многие пытались дать характеристику этому исторически важному персонажу. По большей части эти характеристики развернуты и многословны. Самую лаконичную и точную формулу, пожалуй, вывел один из придворных, князь Николай Оболенский, близко знавший императора: «Государь по натуре индифферент-оптимист. Такие лица ощущают чувство страха, только когда гроза перед глазами, и, как только она отодвигается за ближайшую дверь, оно мигом проходит». Именно это качество – фаталистская вера в то, что всё как-нибудь устроится, что Господь придет на помощь Своему помазаннику и спасет его, – дает ключ к пониманию многих поступков правителя.

Министров подобный ни на чем не основанный оптимизм бесил, историков приводил в недоумение, на самом же деле это была совершенно естественная и, пожалуй, психологически единственно возможная защитная реакция абсолютно ординарного человека на ту исключительную ситуацию, в которую поставила его судьба. Когда ум не в состоянии справиться с объемом и сложностью обрушенных на него задач, приходится уповать только на Бога. Протопресвитер Г. Шавельский пишет, что Николай как-то признался: «Я стараюсь ни над чем серьёзно не задумываться – иначе я давно был бы в гробу».

Дело не в том, что царь обладал очень средними интеллектуальными способностями и вообще был натурой неяркой. К концу XIX века государство превратилось в такой сложный агрегат, что никакой гений в одиночку не смог бы им управлять. Нагрузка самодержца была совершенно невозможной. Времена, когда претенденты брали престол с боем и затевали перевороты, остались в далеком прошлом. Последним царем, рвавшимся к власти, был Павел. Уже его сын Александр мечтал о том, чтобы отказаться от престола и жить частной жизнью. Все последующие государи, даже динамичный Николай I, считали корону тяжким бременем и, если б существовал выбор, с радостью от нее отказались бы.

Отец последнего императора Александр III не блистал ни умом, ни способностями, но по крайней мере обладал сильным характером и взошел на престол в зрелом возрасте, имея некоторый опыт государственной деятельности. Его сын стал царем, совершенно не готовый к роли властителя империи. «Когда мой отец умер, я был просто командир лейб-эскадрона гусар», – скажет Николай впоследствии. Он действительно ничем крупнее эскадрона прежде не управлял. К тому же власть свалилась на него неожиданно. Лишь за две недели до кончины Александра III стало ясно, что болезнь этого 49-летнего богатыря опасна. Когда царь умер, его наследник оцепенел не только от горя, но и от ужаса. Он пишет в дневнике о «страшной перемене», которая с ним произошла: «Для меня худшее случилось, именно то, чего я так боялся всю жизнь!».

Всё время своего правления этот заурядный, не уверенный в себе человек честно пытался соответствовать своему положению – не более.

Николай II. Б. Кустодиев

Нельзя сказать, что цесаревича плохо готовили к высокой миссии. Романовы еще со времен Екатерины считали воспитание наследников важнейшим государственным делом. В детстве и юности у Николая были превосходные педагоги. Его учили по индивидуальной программе финансист Н. Бунге, правовед К. Победоносцев, химик Н. Бекетов и лучшие преподаватели Академии Генштаба. Молодой человек в совершенстве владел тремя иностранными языками – английским, французским и немецким. Но использовать полученные знания на практике в бытность наследником он не успел. По статусу обязанный присутствовать на заседаниях Государственного совета и комитета министров, Николай никак там себя не проявлял. В 26 лет по кругу интересов это был обыкновенный гвардейский офицер, по-настоящему увлекавшийся только охотой, спортом и музыкой.