Пыль и пепел. Или рассказ из мира Между (ЛП) - Гжендович Ярослав - Страница 48

Волк дошел до источника первым и вошел в воду. Сначала по колени, напился, свесив голову и отряхнув спину, потом погрузился по самые уши и поплыл на средину озера.

Была видна лишь треугольная морда, как она рассекает воду, словно некий странный бобр, после чего неожиданно исчез, оставив посреди пруда расходящиеся круги.

Человек тоже дошел до воды и рухнул на лицо, разбивая лицо неба на кусочки и оставляя расходящиеся кругами волны. Какое-то время он парил, распятый на водном небе, словно высматривающий его сокол, а потом погрузился в синеве и исчез. Осталось только размытое бурое пятно.

Сокол издал из себя последовательность пискливых трелей, завершенную тоскливым, протяжным зовом, после чего сложил крылья и рухнул вниз, пробивая в воздухе туннель, прямиком в озеро. Он мчался словно стрела, глядя на подводное небо, которое все сильнее близилось, и на приближавшегося ему навстречу сокола. Но, чем он был ближе, тем более оказывалось, что мчащийся ему навстречу сокол гол, будто птенец, крупный, с шарообразной головой, с маленьким клювиком и кружком серых перьев снизу.

Они столкнулись, и водное небо треснуло, словно поверхность тонкого, весеннего льда.

В себя я пришел в смолистом, абсолютном мраке, среди тесноты, духоты и холода. Я попытался подняться, но меня окутывало что-то скользкое, крепкое и плотное. Я все так же чувствовал себя избитым и болящим, но у меня уже не было впечатления, что распадаюсь. Я приподнялся и тут же ударился головой в твердую поверхность, которая отозвалась звучным грохотом. По бокам у меня тоже были стены. Я не мог пошевелиться, поскольку меня обездвиживал жесткий, шелестящий саван и параллелепипед стали вокруг.

Меня похоронили.

Я задыхался. Это первая реакция, практически гарантированная у каждого.

Что-то более-менее рациональное дошло до меня через толком неопределенное черное время истерической паники. К примеру, то, что я все еще живу. Что я голый, что нечто шершавое и холодное прижимается ко мне узкой полосой от лба до промежности, рассекая тело вдоль напополам. Что моя могила грохочет жестяным, глубоким звуком, что гудит в моей башке металлическим отражением, точно так же, как собственное рычание.

А потом я обратил внимание на шершавую полоску, разделявшую меня надвое.

Замок-молния. Я лежал, завернутый в мешок для хранения трупов.

Я нашел собственные останки. Мое тело лежало в мешке. Черном, толстом, застегнутом на молнию по всей длине, изготовленном из вонючего пластика, похожем на огромный мешок для мусора. Потому я задыхался. Мешок не пропускал воздуха.

Мечась в коконе из пленки, я смог прижать рот к замку и между его нейлоновыми зубьями всосать немножко воздуха. Ровно столько, чтобы не потерять сознание. Я все еще дрейфовал на краю паники, та была, словно бушующий пожар за прикрытыми дверями в спальню.

Извиваясь, будто змея, я смог переместить руку вдоль тела, до самого лица, и нащупать конец замка. Ряд зубцов, стиснутых, будто в предсмертной судороге. Только из этого мало что получилось. В мешки для хранения трупов не вставляют такие замки, как в спальных мешках или палатках, у которых язычок имеется по обеим сторонам. Причина здесь простая – никто не предусматривает их открытие изнутри. Я нащупал каретку – металлический челнок, перемещающийся по зубьям, чье задание заключается в том, чтобы соединять или разъединять эти зубья в зависимости от того, в которую сторону челнок движется. Я попытался его оттянуть. Безрезультатно. Его задвинули до конца. Я был совершенно мокрым от пота; толстая, скользкая пленка клеилась к моему телу.

Замки-молнии.

Они существовали на свете, когда я родился. Я расстегивал их миллионы раз. На собственных брюках и куртках; на дамских юбках и обтягивающих вечерних платьях. В паху, на груди, на спине и бедрах. Достаточно легонько потянуть, и рядок сжатых зубцов распадается на две части, не имеющие друг с другом ничего общего. Открыто.

Вся штука заключается в том, почему замки, если только они не повреждены, не открываются сами. Почему они держатся. А происходит так потому, что внутри каретки сидит маленький металлический запор, который входит между зубцами. Чтобы открыть молнию, нужно схватить металлический язычок, который свободно свисает под кареткой. Рычажок поднимает запор, и каретка высвобождается. Теперь она может свободно ехать по замку. Вот только, чтобы потянуть язычок, нужно находиться снаружи, а не внутри.

Было слышно только лишь мое свистящее дыхание, шелест толстой пленки и металлический грохот, когда я бился о стенки гробницы. О последнем я предпочитал не не думать. Удерживать пожар га закрытой дверью. Игнорировать багровый отблеск над порогом и дым, просачивающийся сквозь щели. Не сейчас.

Сейчас проблемой был замок-молния. Я удерживал внутреннюю часть каретки пальцами и пытался переместить ее вперед и назад, надеясь, что удастся сделать хоть маленькое отверстие. Пытался я и достать до язычка сбоку, через пленку, но никак не мог его нащупать. Еще пробовал прижать пальцами через пленку одну сторону каретки и поднять защелку. Пытался воспользоваться зубами и языком. Мне нужна была маленькая дырочка, хотя бы на несколько зубчиков, чтобы выставить хотя бы палец.

И ничего. Каретка застыла, будто замурованная.

Мне пришлось ежеминутно прерываться и дышать, прижав рот к каретке, но воздух казался все более тяжелым. Кислород заканчивался. Вскоре я начну дышать двуокисью углерода, неглубоко и все быстрее, кровь начнет стучать в висках, появится звон в ушах. А потом я постепенно провалюсь в черный туннель, как будто опускаясь на подъемнике в шахту. И навсегда.

Пот разъедал глаза и стекал ручьями по телу, я же все отчаяннее дергался с молнией. Неоднократно я пытался разорвать мешок, двигаясь во все стороны, но внутри было слишком тесно, а пленка слишком толстой. Когда я пытался подняться, то попадал на крышку, когда в стороны – толкал стенки.

Чтобы подумать, потребовалось много времени.

Я приподнялся, насколько это удалось, и пихнул руку прямо перед собой, вверчивая палец в пленку. Так я пихал, как сумасшедший, и почувствовал, как пленка начинает растягиваться, облепляя кончик, а потом лопается. Я разодрал приличных размеров дырку и упал назад, жадно вдыхая остатки воздуха. Он был тяжелым, плотным и пах вроде как старыми, пропотевшими носками.

Я высунул ладонь через дыру и нащупал застежку молнии. "Тр-р-р-р", и замок расстегнулся легко, без малейших трудностей.

Я же, обессиленный, лежал в расстегнутом пластиковом коконе, я просто не мог пошевелиться. Зато победил мешок.

А находился я внутри металлического гроба.

Только лишь через какое-то время я сориентировался, что слышу какие-то звуки. Словно бы жужжание трансформатора, некое ритмичное шипение, электрическое потрескивание. Близко, с призвуком эхо.

Я внимательно прислушивался, очень долго, и чувствовал, как во мне потихоньку растет надежда.

До сих пор меня никто не хоронил, но в одном я был уверен. В могилах звуки не слышны. Тихо – как в могиле. Мир мертвецов не нуждается в электрических устройствах. А я их слышал – за стеной.

Все бока гроба были идеально гладкими, теперь мокрыми и скользкими от моего пота, но еще и чертовски холодными. На стенках собирался иней. Ранее я этого не замечал, потому что, когда окутанный в мешок и сражающийся с молнией я обливался потом, мне казалось, что лежу в печке. Только печкой это не было.

Это был холодильник. Я же лежал на стальной, ажурной полке, на каких-то роликах.

И только теперь до меня дошло.

Это не могила, засыпанная холодной землей. Это ящик в шкафу. Ящик в холодильнике, в больничном морге.

Я оперся ладонями в потолок и попытался сдвинуть металлические носилки, на которые меня закинули. Те двигались. Чуточку. Вперед и назад.