Тристан и Женевьева (Среди роз) - Дрейк Шеннон - Страница 82

• Предыдущая
• 82/110
• Следующая

Он улыбнулся в ответ, и прежде чем подойти к ней, взял со столика чашку с горячим шоколадом. Когда же Тристан, наконец, подошел к ней, то аромат настолько раздразнил Женевьеву, что она не выдержала и села, свесив ноги. Тристан уселся рядом, одной рукой обнял ее, а другой подал чашку.

Она отхлебнула и ощутила, как тепло распространяется по всему телу. Ей было хорошо и легко от того, что он сидел рядом, что сегодня праздник и вообще от того, что она так превосходно себя чувствовала. Внезапно Женевьева смутилась и опустила глаза, прошептав:

– Мне нужно быстро одеваться, ведь скоро время Рождественской мессы.

– Не так уж скоро, – сказал Тристан в ответ и, взяв из ее руки чашку, другой рукой приподнял ее подбородок, придерживая ее большим и указательным пальцем. Его глаза были светло-голубыми, как весеннее небо, волосы чуть ниспадали на лоб, а на губах играла легкая улыбка. Никогда он не выглядел таким красивым и нежным.

– У нас есть немного времени, – и его улыбка стала несколько шире, но в лице чувствовалась какая-то печаль, – знаешь ли, ведь меня, пожалуй, не превзошел бы и сам король.

– Я что-то не понимаю, что ты хочешь этим сказать.

Он встал, подошел к креслу, на котором лежал ее соболиный плащ, и вернулся с завернутым в голубой бархат пакетом, который положил на ее колени.

Женевьева не прикасалась к нему, но не сводила с Тристана глаз, заблестевших от ожидания. Он сел рядом и принялся разворачивать бархат. И вот ее взору предстало нечто тонкой золотой работы, украшенное драгоценными камнями. Тристан взял украшение в руки, и Женевьева разглядела, что эта была диадема, изящная, и, видимо, очень дорогая.

– Эти камни, – пояснил Тристан, – напоминают мне твои глаза во всех оттенках настроения. Аметисты – бледно-лиловые, сапфиры – голубые, а алмазы – сияние твоих глаз в гневе и в страсти.

Женевьева замерла, сердце ее билось все сильнее и сильнее. Она не могла вымолвить ни слова, не могла разобраться в своих чувствах. «Что переполняло в этот момент ее думу? Радость от того, что он заботится о ней, и преподнес ей в подарок такую прекрасную вещь?.. Или стыд? Неужели она показала себя такой легкомысленной, что Тристан мог подумать, будто ей достаточно материальной награды? Если бы он только не отобрал у нее Эденби! Если бы только раньше они встретились как друзья, чтобы затем стать любовниками! Если бы это не было первым Рождеством, с того времени, как погиб ее отец и жених, во время осады Эденби ланкастерцами с графом де ла Тером во главе».

– Женевьева?

Она не могла заставить себя протянуть руку к подарку и не поднимала глаз.

– Это прекрасно.

Тристан внезапно наклонился и заглянул в ее глаза. Она стыдливо натянула одеяло на грудь.

– И в самом деле, Тристан, подарок – прекрасен, но я не могу принять его, ведь мне нечего подарить тебе в ответ.

– Женевьева!

Он снова приподнял ее подбородок. Женевьева не могла прочитать по глазам, что творится в его душе, но, показалось, что ему были хорошо известны все ее мысли.

– Я купил это в Лондоне, миледи, на те доходы, что приносят мне мои поместья на севере. Я купил это не для того, чтобы умиротворить твой гнев или чтобы заплатить за то удовольствие, которое получаю от тебя. Я купил это, чтобы преподнести в дар женщине, чьей красотой восхищаюсь. Вот и все.

При этих словах на ее глазах навернулись слезы, и она поскорее моргнула, чтобы скрыть их от него. Тристан взял диадему и встал перед ней на колени, намереваясь возложить украшение на голову Женевьевы. Она рассмеялась и сказала, что у нее слишком непокорные волосы, чтобы можно было быстро их убрать и уложить подобающим образом.

– Нет, мне очень нравятся они именно такими растрепанными и взъерошенными, – ответил Тристан, садясь рядом с ней и любуясь ею. В глазах его было столько нежности и восхищения, затронувших в душе Женевьевы самые тайные струны, что ей снова стало легко и хорошо с ним.

Она быстро опустила глаза и начала теребить пальцами бархат.

– Но мне нечего подарить тебе, – снова повторила она.

К ее удивлению, Тристан внезапно поднялся. Он сцепил руки за спиной и подошел к камину. Женевьева с недоумением следила за ним, ей было гораздо труднее догадаться о том, что с ним происходит.

– Тристан, я не хотела обидеть тебя…

Он обернулся, и Женевьева поняла, что сейчас он в мыслях находится совершенно в другом времени и месте, и было видно, что он прилагает усилие, чтобы ответить ей.

– У тебя есть для меня подарок.

– Но у меня…

Он наклонил голову и кивком указал на ее заметно округлившийся живот под набухшей грудью. И хотя его голос внезапно стал хриплым, Женевьева знала, что он вовсе не сердится на нее.

– Не сделаешь ли ты мне подарка на это Рождество? Подарка, которому я буду рад, и если я получу его, то смогу спокойно спать по ночам. Мне только и нужно, чтобы ты поклялась, Женевьева, что будешь беречь себя и дитя, которое мы зачали, вне зависимости от того, считаешь ли ты меня своим другом или злейшим врагом. Только поклянись мне, что ты будешь беречь свою жизнь и здоровье, как и жизнь и здоровье ребенка во чреве твоем.

Женевьева покраснела и нервно сняла бархат. Единственный раз, когда они говорили о ребенке, тогда, после его возвращения из похода, ей было больно и горько. Тогда они не поняли друг друга. А сейчас… Смятение охватило ее. Она боялась невольно напомнить ему о том времени, когда он жил в своем поместье на севере с молодой женой. Она представила, какими они были счастливыми и как любили друг друга, ожидая своего первенца.

В ее горле застрял комок, она боялась и в то же время ощущала странную радость, и волнение. Может быть, они все еще оставались врагами, может быть, так будет всегда, и время ничего не сможет с этим поделать. Разве она не надеялась на то, что все может перемениться, что на трон воссядет какой-нибудь из Йоркских претендентов? Разве мир не изменчив?

Она не знала. Рождество… Ее отец и Аксель лежали в часовне замка, под массивными каменными плитами. Она могла презирать этого человека всем сердцем за то, что он сделал с ней, их многое разделяло и прежде всего его прошлое, но он просил ее беречь себя ради ребенка, которого она носила под сердцем. Кажется, он не питал к ней ненависти за то, что она жива, в то время как его жена мертва.

– Женевьева?

Она подняла на него глаза, и снова ее поразила его внешность. Женевьева даже слегка вздрогнула. Какое дитя будет у такого красивого отца! Женевьева боялась заговорить. Ей хотелось сказать, что она не питает к нему ненависти. Мысли лихорадочно метались в ее мозгу. «Я боюсь, что не смогу больше ненавидеть тебя! Но я должна во имя моей чести оставаться твоим врагом, ибо ты повинен в смерти моего отца, лежащего внизу… Ибо ты пришел, увидел и взял то, что принадлежало не тебе…»

Но она не могла сейчас думать о ненависти и, покачав головой, тихо сказала:

– Милорд, я намереваюсь сохранить собственное здоровье и здоровье моего ребенка.

И тут же испугалась собственного признания, так как совсем не хотела говорить ему, что ей вовсе нетрудно полюбить дитя в ее чреве и полюбить… своего врага. И поэтому быстро соскочила с кровати, прикрываясь одеялами, и рассмеялась, чтобы скрыть свои чувства.

– Но это, милорд, – насмешливо сказала она, попытавшись сделать изящный реверанс, что было довольно трудно в ее одеянии. – Нельзя назвать рождественским подарком, ты ведь подарил мне драгоценности.

– Ага, – ответил Тристан в свою очередь, отвешивая поклон, – но ты недавно одарила меня еще большей драгоценностью. Я сплю по ночам в окружении твоих волос, этого бесценного сокровища.

– Возможно, мне следует остричь их?

– Отбрось такие мысли, миледи…

– Ну что ж, – воскликнула она. – В таком случае, возможно, мне следует немедленно запутать тебя в них?

И при этих словах она сбросила с себя одеяло и предстала пред ним обнаженная, во всей своей юной красоте, величественная и чарующая. Тристан застыл, не в силах справиться со своим дыханием, он не мог отвести от нее восхищенного взгляда.

• Предыдущая
• 82/110
• Следующая