Тристан и Женевьева (Среди роз) - Дрейк Шеннон - Страница 48

• Предыдущая
• 48/110
• Следующая

– Спокойной ночи, – сказал Тристан и вышел.

Женевьева посмотрела на дверь и тут же соскочила с кровати, не обращая внимания на свою наготу. Она бросилась к двери, но как и ожидала, та оказалась запертой снаружи.

Внезапно задрожав от холода, Женевьева обессиленно прислонилась к ней спиной и обхватила себя за плечи. Она внезапно осознала, что она испытывала к Тристану, что чувствовало ее тело.

И она разразилась бурными, неудержимыми слезами.

Женевьева медленно просыпалась с ощущением дискомфорта. Огонь в камине давно потух, и ей было холодно. Но уже наступило утро, и солнце заглядывало в окна-бойницы.

При воспоминаниях о прошедшей ночи слезы снова брызнули из глаз Женевьевы. Она прижала подушку к груди и плотнее завернулась в теплое одеяло, страстно желая снова уснуть и увидеть сон о том, что Тристан де ла Тер никогда не появлялся в ее жизни. Мысли о нем разбудили в ее душе глубочайший стыд, когда-либо испытанный в жизни.

Она снова заплакала, но слез уже почти не было, они иссякли, ибо ей слишком много пришлось пролить их в эту ночь. Когда он ушел, Женевьева дала себе волю и долго рыдала. Увы, это единственное, что она могла сделать, оставшись одна. Никогда она не расплачется при нем, она не покажет ему свою слабость.

Но ведь показала же прошедшей ночью.

Женевьева прикрыла глаза, прикусила нижнюю губу, и снова пообещала себе не сдаваться. В эту ночь сражение было проиграно, но еще не проиграна война. Ей нечего противопоставить его мускулам, но у нее все же кое-что остается. Может быть, он может заставить ее подчиниться, но не в его силах вынудить принять его и полюбить. «Разве тело это не просто бренная оболочка?» – презрительно подумала Женевьева.

Но даже в своих мыслях Женевьева не могла убедить себя, что она просто подчинилась.

Она вообще не собиралась оценивать свой поступок.

Женевьева совсем не желала заниматься самоистязанием или жалеть себя, и когда солнце ярче осветило комнату, она отбросила прочь свои мрачные мысли и решила встать. Но как раз в это мгновение она снова замерла, ибо почувствовала, что с ней что-то не в порядке. Это было странное и непривычное ощущение.

– Вонючий ланкастерский бастард! – негромко выругалась Женевьева. Ее душила тихая ярость, она была близка к тому, что бы снова разразиться слезами, а этого она старалась избежать любыми путями. Она никогда, никогда, никогда не доставит ему удовольствия видеть ее страдания. И не имеет значения, чем он угрожал, или что сотворил.

Женевьева резко вздохнула и притянула к себе колени. Она знала, что на самом деле это неправда. Она сказала ему, что бы он отправил ее в Тауэр, заковал в колодки, передал в руки палача. И это было правдой – этот урок она усвоила сегодня утром, и знание далось ей болезненно. Она не хотела умирать. Она ненавидела его и презирала за то, что он сделал…

И за то, что он заставил ее почувствовать…

Но все же это лучше смерти, лучше симуляции храбрости в ожидании удара палача…

Женевьева поднялась на ноги и прошла по холодному полу через комнату к сундуку. Она быстро открыла крышку, почти уверенная в том, что все ее вещи разграблены. Но ее опасения не оправдались, и Женевьева вытащила мягкий халат, что бы накинуть его на себя. Запахнув полы, она нахмурилась.

Судя по всему, было уже довольно поздно, а к ней никто так и не пришел. Слабый лучик надежды заставил Женевьеву задышать глубже, и она стремительно бросилась к двери, рассчитывая на то, что ее могли отпереть с наступлением утра.

Но дверь по-прежнему была заперта.

И она отступила от двери, широко расправив плечи и молча проглотив факт, что она была пленницей Тристана в собственном доме. Она тут же приняла новое решение и поклялась вслух, что непременно сбежит от него. Английский трон стоит на довольно шатком основании. Ведь еще остались претенденты на престол со стороны Йорка, у которых были гораздо более основательные права, чем у этого Генриха Тюдора! И они могут восстать против него, так же как и сам Генрих восстал против Ричарда.

«И снова начнется братоубийственная война, – устало подумала Женевьева, – и много еще дворян сложат свои головы».

Для Англии было бы лучше, если бы Генрих показал себя твердым королем, и мудрым правителем, способным усмирить воинственных баронов и лордов и установить в стране порядок. Она глубоко вздохнула. Было бы лучше, если бы нация наконец объединилась и устремила свои усилия на повышение благосостояния.

Горькая улыбка тронула губы Женевьевы. Мир – это очень хорошо, но ей трудно было желать его всем сердцем и душой, когда сама она утратила все во время последнего конфликта, когда была вынуждена находиться в собственном замке в качестве пленницы. Все что случилось этой ночью, было ей так близко, что Женевьева, казалось, могла обонять его запах, оставшийся на ее коже. Она вспоминала, перебирая один болезненный момент за другим. «Я не останусь его пленницей, – подумала Женевьева. – Не останусь… Не останусь…»

У нее не было никакого плана, просто огромное желание. Эти слова были всем, что она сейчас имела, но Женевьева отчаянно уцепилась за них. Она должна помнить, кем она была, потому что единственное, что она могла теперь назвать своим – ее гордость и честь.

Женевьева подошла к двери и постучала. Ей отчаянно хотелось вымыться: невыносимо было ощущать собственное тело, ставшее вдруг чужим, невыносимо чувствовать его запах.

Никто не пришел на ее стук, хотя она была уверена в том, что все, находившиеся внизу в зале, должны были его услышать. Она нахмурилась и отошла от двери.

И тут ее взгляд упал на кровать со скомканными простынями и занавесками…

Грязное ругательство слетело с ее губ, и она утратила только что вновь приобретенную решительность оставаться холодной и гордой. В порыве ярости, Женевьева сдернула с кровати одеяла и начала топтать их ногами, жутко ругаясь.

Наконец она устала от собственного гнева и замерла, вновь опасно близкая к тому, чтобы заплакать. Женевьева плотно стиснула зубы, приказывая себе сберечь свою злость, которая даст ей силы для того, чтобы оставаться спокойной и терпеливой, пока у нее не появится возможности бежать. Если бы только она могла доказать ему, что осталась нетронутой, совершенно нетронутой там, внутри.

Она вздрогнула. «Кто теперь поможет ей, если она открыто выступит против него? Он предложил свою милость – милость завоевателя! – подумала презрительно Женевьева, – и был предан. Человек, заглянувший однажды в глаза Тристану и познавший его месть, вряд ли поднимется против него снова».

Женевьева резко обернулась, услышав шаги и смех, доносившиеся из коридора. Она снова подбежала к двери и заколотила в нее, требуя, чтобы ее открыли. Но шаги стихли. Кто бы там ни был, он прошел мимо ее комнаты.

Удивленная Женевьева отступила на шаг назад. Ведь это ее замок! Ведь эти люди были ее слугами! Они стали свободными лишь благодаря милости ее отца. Ее глаза сверкнули и сузились. Теперь Женевьева прекрасно поняла, что Тристан хотел ей показать – она была здесь незначительной персоной, пленницей.

Женевьева со злостью пнула кровать и тут же пожалела об этом, ибо больно ударила ногу.

Возможно, что он даже знал, как отчаянно ей хотелось вымыться, но решил заставить ее страдать, мучиться.

Она некоторое время размышляла над своим будущим. А потом Женевьева подошла к двери и пронзительно закричала, на секунду перевела дыхание и завопила что было мочи:

– Пожар! Пожар!

Дверь открылась настолько быстро, что Женевьева сообразила: стражник находился все это время за нею. Но, несмотря на это она отреагировала мгновенно. Когда парень вбежал в спальню, она спокойно вышла наружу.

И прежде чем он заметил ее отсутствие, Женевьева уже спускалась по лестнице.

В большом зале никого не было, до ее слуха доносились голоса из кабинета, но Женевьева не обратила на них внимания и прямиком направилась к выходу. Но вот из кухни высунулся старый добрый Грисвальд и Женевьева, радостно воскликнув, бросилась к нему в объятия. Старый слуга отступил назад, смущенный тем, что переступил границу дозволенного.

• Предыдущая
• 48/110
• Следующая