Русалка - Дрейк Шеннон - Страница 52

• Предыдущая
• 52/106
• Следующая

Она закрыла глаза и прошептала в ответ:

— А разве у меня есть выбор, милорд?

— Черт побери! — взорвался он. — Я говорю не о выборе, а о желании!

— Вы, милорд, можете делать все что хотите. У вас власть и сила. У меня же нет такого оружия…

— Ваше оружие, Ондайн, красота и остроумие, гордость и дух, и все те тайны, которые вы прячете в душе. И, моя госпожа, вы отлично всем этим пользуетесь!

— Что же это такое, мой господин, чего вы от меня хотите? — закричала она. — Подчинения?! Кажется, выбор у меня небольшой, не так ли?

Он покачал головой и нетерпеливо и провоцирующе сдавил ногами ее бедра. Он провел пальцем по ее щеке, шее, вниз, к груди, и сказал почти с отчаянием:

— Нет, госпожа, не подчинения, а позволения и ничего больше! Скажите только, что это прекрасное тело так же желает ласки моих рук, как и они жаждут прикоснуться к нему! Скажите, что вы — вода, чтобы утолить мою жажду, ибо я — пустыня без животворящей реки вашей любви! Пожелайте, чтобы сладкое лоно между вашими бедрами стало вместилищем для моего семени! Сегодня ночью я не смогу чувствовать себя человеком, если вы не оживите меня, все мое тело и душу, а я не наполню вас собой.

— Тогда возьмите меня, милорд! — закричала она, ненавидя его с новой силой. Что же он творит с ней? Он вытянул из нее слова, которые она не хотела говорить!

Уорик перешел на другую сторону кровати, торопливо сбросил одежду и вернулся к ней. И Ондайн окунулась в бурное море его страсти, отдавшись на волю его неистовых объятий и поцелуев.

— Дорогая, никогда еще природа не создавала тела более прекрасного и притягательного, более пленительных грудей, способных погубить неосторожного мужчину. Никто еще не видывал бедер, таких стройных и гладких, таких ног, длинных и как будто созданных для наслаждений, таких томных движений…

И каждое его слово было правдиво! Ибо он познал женскую красоту во всем ее многообразии: от кошачьей соблазнительности Анны до ангельской нежности Женевьевы, не говоря уже о других бесчисленных красотках. Но среди них не встречалось еще женщины, которая завладела бы им с такой силой, заполонила его сердце, рассудок и тело, потрясла его до глубины души страстью, которую невозможно выразить словами! Ах, эта речная русалка! Непокорная нимфа всепобеждающей красоты и силы духа.

«Люби меня! Это единственное, что я приказываю тебе!» — хотел он крикнуть, понимая, что сойдет с ума, продолжая удерживать себя от прикосновений к ней, но он не мог нарушить данной им клятвы, более чем когда-либо сковывавшей его сердце. Он — Уорик Четхэм, граф и лорд, мужчина, победитель, а не предатель и не лжец. Да, это он, и он не изменит себе. Но как же оставить се? Эту красоту, гармонию, чарующую прелесть сладостного тела…

Он поймал ее руки и прижал к груди, пытаясь отыскать ответ в их осторожных прикосновениях, в ее нервном и прерывистом дыхании.

— Нет стыда, миледи, в том, для чего созданы мужчина и женщина и что даровано нам от природы!

И с этими словами Уорик поцеловал ее и со стоном предался буре разрывавших его чувств. Он слышал гудение пламени в камине и потрескивание поленьев, шум ветра за окном и завывание волков в лесу, и все это было частью его самого. Ни одного из чувств, которые овладевали им сейчас, граф не испытывал раньше. Он продолжал ласкать ее, находя особое удовольствие в изысканном мучении оттягивать миг, когда он наконец овладеет ею; гладя ее спину, груди, ягодицы, шептал, что хочет посмотреть, не коснулся ли се язык пламени, хотя его поцелуи обжигали се сильнее самого горячего пламени. И не было ему большей награды, чем тихий шепот, просивший о соединении. И он сделал то, о чем она просила, и гораздо больше того, а когда они наконец затихли, остался на ее половине.

Ондайн проснулась, но лежала, не открывая глаз. Пустота и холод подсказывали ей, что Уорика рядом нет, и она сжалась от страха, что утро снова посмеется над событиями прошедшей ночи.

Она лежала тихо, не двигаясь, представляя, как струится в комнату солнечный свет, чувствуя дуновение свежего ветра. Все будет замечательно, старалась уверить себя Ондайн.

Осторожно приподняв ресницы, она увидела, что была не одна. На этот раз чувства обманули се: Уорик полулежал на постели, глядя на нее с любопытством и улыбаясь в ответ на се очевидное притворство. Он был одет и держал обутые ноги на весу, чтобы не испачкать постель.

Ондайн закуталась в одеяло, ее большие глаза смотрели беспокойно. Она с тревогой ожидала его слов. Его улыбка теперь казалась грустной, а ресницы скрывали печаль в глубине глаз.

— Мы можем больше не вспоминать о случившемся, — сказал он мягко, и на какой-то момент она захотела, чтобы он оставался таким же жестоким, как прежде, потому что вид его прекрасного лица, казавшегося в дневном свете как будто вышедшим из-под резца гениального скульптора, вызывал невыразимое сострадание в самой глубине ее сердца. Она любила его всего: карие глаза, которые так часто поблескивали янтарем и золотом, мужественный подбородок, свидетельствующий о воле, силе духа, решительности и даже высокомерии. Она любила его осанку, манеру улыбаться, изгиб бровей. Нежная, печальная улыбка делала его моложе, и теперь он походил на мужчину, которого нужно было не перехитрить, а понять.

— Хорошо, — пробормотала она.

Уорик тяжело вздохнул, как будто хотел сказать что-то еще, но раздумал, и отодвинулся от нее подальше. Затем он поднялся, напряженный и задумчивый, и прошелся по комнате.

— Я был в склепе.

Ондайн нахмурилась. Ей не понравился тон, каким это было сказано. Она подняла голову и взглянула на него.

— И что же?

Уорик стоял спиной, но она видела его темные сдвинутые брови в зеркале. Он повернулся, и его вопросительный взгляд был взглядом незнакомца, который пытается проникнуть ей в самую душу, надеясь отыскать правду.

— Там нет никаких следов.

— Что?!

— Ничего подозрительного. Все камни лежат на своих местах; гроб Женевьевы запечатан. Нигде нет ни капюшона, ни маски, ни когтей.

Она села, рассерженная, что ее, кажется, снова обвиняют в не на шутку разыгравшемся воображении.

— Говорю вам, милорд, что это было существо, закутанное в плащ с капюшоном и… да, с когтями на руках! И оно позвало меня! Почему вы сомневаетесь в моих словах? Какая нелепость, Четхэм! Неужели вы думаете, что я ради собственного удовольствия прыгнула в склеп, чтобы в кромешной темноте бегать там среди пауков, крыс и могильной плесени?

Он прислонился к стене, небрежно скрестив ноги, и с усмешкой покачал головой:

— Нет, мадам, я не подозреваю вас ни в чем таком. Я хотел только услышать от вас что-то определенное. Я мог бы пойти туда прямо ночью; но, увы, вы отвлекли меня. Я не сомневаюсь в ваших словах, но уверены ли вы в том, что говорите? — Он задумался, помрачнел, снова выглядя отстраненным. — Несколько раз случалось, что Женевьева видела что-то в воображении, но в действительности этого не было.

Ондайн подтянула колени к груди и обняла их. Она потупилась и судорожно сглотнула. Страдание и нежность послышались в его голосе при воспоминании о Женевьеве, и боль вцепилась когтями в ее сердце. Она страшно рассердилась, потому что на самом деле искренне сожалела об убийстве этой женщины, но еще сильнее хотела испытать его нежность на себе.

Конечно, она ему не безразлична, тогда откуда это чувство опустошенности? Она подозревала, что была для Уорика, так же как и Анна, развлечением, способом приятно провести время; он мог быть даже галантен, но он не любил се по-настоящему.

«Но какое это имеет значение?» — устало подумала Ондайн. Она должна помнить об обещании, которое дала Уорику однажды, — отработать спасенную жизнь. Король простил се и предоставил ей возможность достичь своей цели, и ее нужно достичь. Уорик поклялся даровать ей свободу, и она должна принять этот подарок.

Ондайн подняла глаза на Уорика. Он прошел через комнату, присел на се половине кровати и взял ее за подбородок.

• Предыдущая
• 52/106
• Следующая