От сессии до сессии (СИ) - Горбачева Вероника Вячеславовна - Страница 20

— Да знаю. — Он отмахивается. — Ты пр-росто пр-ритащила их с собой в сон, вот они и ожили, так бываует. Главное — смотр-ри, чтобы в обычной жизни не баловали.

— Подожди, Тим. Объясни: мы сейчас где? В моём настоящем доме или просто в сновидении?

Он с досадой прикрывает глазищи:

— Моглау бы и сама догадаться! Дом — настоящий. И мы — настояшиеу, только за особой Гр-ранью, за которую могут шагнуть лишь сновидцы. Да ещёу некоторые умельцы из некр-романтов. Только ходы у нас с ними р-разные, и это хорошоу. Так мы др-руг др-ругу не мешаем. Тсс! Смотр-ри!

Мы навостряем уши. Чуть слышно поскрипывают ступени винтовой лестницы. Придерживая полы длинного халата, в кухню спускается смущённая и слегка напуганная Лусия.

Одна.

Ага. Так-то девочки о ней позаботились!

Впрочем… чаем, судя по всему, напоить её пытались, просто бедняжке не до того было. Спать уложили, скорее всего, в той самой комнатке будущей няни, снабдив гостевым халатом. Может, даже и успокоили, уболтали, и дождались, пока заснёт — у девушки вон рубец на щеке от подушки, значит, поспала какое-то время… В общем, сделав всё, что смогли, Машка с Соней с чистой совестью вернулись в Эль Торрес. Ведь там гости! Фейерверк! Летающий торт, который им обещал главный повар, воздушные шары-пирожные и чаепитие на искусственных облаках, как в Муми-доле! Кто же, будучи в здравом уме и в возрасте четырнадцати лет, от такого откажется!

…А Люся взяла и проснулась, вместо того, чтобы мирно спать до их возвращения.

«Она нас точно не видит?» — спрашиваю мысленно.

— Не видит и не слыушит! — шёпотом отвечает он.

— А почему тогда ты шепчешь?

— А так интересней!

Перед нашей гостьей плывёт в воздухе маленький мультяшный светлячок с горящим фонариком. Тоже работа дочурок. Выпытав у папы секрет летающей феечки из детской, они наделали уйму ночников, вполне, кстати, функциональных и услужливых. Пока мы спали, спали и одушевлённые фонарики, а стоило среди ночи кому-то встать — и тут как тут к его услугам появлялась какая-нибудь черепушечка со светящимися глазками… тьфу, глазницами, или хеллоуинская тыковка. Хм. А для Люси, значит, сотворили милого нестрашного светлячка… Что ж, чувство меры у девочек всё же имеется.

А нашей девушке, похоже, что-то понадобилось на кухне. Ну, конечно! Слышать не слышу, но, судя по тому, как Люся сконфуженно хлопает себя по животу — бурчание там ещё то. Голодная, видать. Между прочим, ожидаемо. После стресса иногда такой жор нападает! Не сразу, а когда немного отойдёшь, успокоишься.

— Есть кто-нибудь? — без особой надежды окликает Лусия.

Мы с Тим-Тимом, разумеется, помалкиваем.

— Кушать хочется. Это ничего, если я возьму кусочек чего-нибудь в буфете?

Похоже, говорит она только, чтобы не робеть; ей не по себе в пустом и чужом доме. Выручает, конечно, то, что здесь она уже гостила, и воспоминания остались самые наиприятнейшие. Шарить по шкафчикам в отсутствие хозяев ей как-то неловко, но голод не тётка.

Виновато глянув по сторонам и не найдя никого, кто разрешил бы ей перекусить, она решается подойти к буфету. Открывает дверцы и…

— А-а-а! Ой-мамочка-мамочка-мамочка!

— Мр-рау-мау-мауч!

Завизжав, Люся отскакивает прочь. А из глубин буфета, вдруг мелко затрясшегося, доносится утробный… мяв? И полыхают янтарём, отдающим в красноту, огромные глазищи.

— Маув! Ма-ув? Ма-ума?

Бедная моя Люся, и за что ей такие испытания? От страха она цепенеет, да так и застывает столбом. Мою попытку рвануться к ней на помощь пресекает кот, сгустив передо мной прозрачную стену, в которой я чуть не увязаю.

— Подожди! Пусть сами р-разберутся! Не бойсяу, он не опасен!

В темноте буфетного зева мелькает светлое пятно. И вдруг… на широкую столешницу выпрыгивает наш чёрно-белый Малявка.

У меня аж в глазах темнеет.

Не может мелкий кот так орать, физически не может! Ну, да, мартовские концерты он ежегодно устраивал. Но утробный рёв, который мы только что слышали, просто не мог зародиться в его миниатюрных лёгких! Зато один его вид благотворно действует на нашу гостью.

— До-он Малявка? — лепечет она. — Ой, вы оборотень, да? А я уж испугалась…

Он презрительно фыркает. В нашу сторону, между прочим, фыркает. Не спеша приземляется на пол и трётся о ноги девушки, затем, повернувшись к буфету, требовательно мявчет. Совсем не таким, разумеется, басом, каковой нас недавно потряс.

В ответ доносится несмелое:

— Уау! Р-р-р?

Да-да, последнее — явно с вопросительной интонацией. А затем робко:

— Х-р-р-рь? Ми?

И всхлип. Самый настоящий.

— Кто там? Эй! — осторожно окликает Люся. — Вы что, плачете? Вам плохо?

Вот уж не ожидала от неё такой смелости!

— Это хороший дом! — громче и увереннее продолжает она. — И в нём живут хорошие добрые люди. И маги. И… даже домовой есть. Они все вам помогут! Не плачьте! Я вас не боюсь, правда-правда, потому что в хорошем и добром доме нечисть не заведётся. Да и дон Малявка очень умный, он не подружился бы с плохим существом, значит, вы хороший…

Стенки буфета перестают трястись. Слышно чьё-то шумное дыхание. Глазищи, таращившиеся из темноты, сморгнув, становятся из почти красных зелёными.

— Почти как у меняу! — в умилении шепчет кот.

Его слова производят удивительное действие. С жалобным воем Тот-Кто-Сидит-В-Буфете, шарахается — хотя дальше уже некуда. Глаза исчезают.

Баюн в возбуждении подпрыгивает.

— Он меня слышит, слышит! И видит! Точно, мантикорау!

— Манти… кто? — слабым голосом переспрашиваю я.

— Мантикор-ра! Вернее, мантикор-р, детёныш, что тайком увязался с тобой в последнем снеу. Он сбежал, хр-рабрый малыш!

— Храбрый?

В это время Лусия, наконец, догадывается запустить светлячка поближе к распахнутым дверцам. И снова ойкает, но деликатно прикрывает рот ладонью.

— Малыш? — с сомнением бормочет кот, будто усомнившись в собственных словах. — Как говор-ряут наши общие знакомые, фигассе!

Существо, припавшее по-кошачьи на брюхо и прикрывшее в страхе лапами глаза, габаритам не уступает Тим-Тиму. Больше всего оно напоминает львёнка-подростка, покрупнее овчарки, поменьше овцы. Над лопатками трепещут крошечные кожистые крылышки. Хвост, суставчатый, как у скорпиона, мелко подрагивает. И вообще, это создание дрожит, как осиновый лист, отчего наша несчастная кухонная мебель вновь ходит ходуном.

— Ты боишься? Бедненький!

Честное слово, это не я сказала. Это Люся.

— Кис-кис-кис…

Бесполезно.

В животе у Лусии бурчит, на сей раз отчётливо и громко.

— Такой большой и такой голодный! — ещё громче говорит она, стараясь заглушить предательские звуки. — Пойдём, я…

Оборачивается к столу и видит, что в сухарнице остались одни крошки.

— … всё равно тебя покормлю. Я знаю, где тут кладовка. Негоже ребёнку голодать, — решительно заканчивает она.

Детёныш-монстрик прислушивается к её шагам и перестаёт дрожать. Но глаз не разжмуривает.

Вспрыгнув к нему на полку, Малявка настойчиво его бодает. И заставляет поднять голову.

Ноздри «львёнка» раздуваются. Ага! Это он учуял великолепный окорок, который Люся, пыхтя, старается снять с крюка. Но огромная копчёность подвешена высоко; тогда она идёт за ножом и вскоре уже режет на разделочной доске добытый кус хамона. Рядом на свой высокий стул прыгает Малявка и требовательно стучит лапой по краю стола.

Потом он спрыгивает на пол, опять на стул, опять постукивает о столешницу… И выразительно бросает в сторону буфета:

— Мр-р-р?

Появляется когтистая, почти львиная, лапка. Неуверенно шарит в воздухе, исчезает. Затем после недолгого шебуршания в воздухе зависает толстый задок с поджатым хвостом. Под неодобрительным взглядом нашего мелкого кота детёныш неуклюже сползает сперва на широкую буфетную полку, затем и на пол. Покосившись на него, Люся поворачивается спиной, чтобы не смущать, и, раскладывая нарезку на три тарелки, негромко напевает.