Южное направление (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 17

Потом до меня дошло. Эти парни фронта не испугаются — какая чушь. Сколько раз было, что чекистов едва ли не в полном составе отправляли на белочехов, на Колчака, на Юденича или на Деникина. Дрались храбро, возвращались не все. Чужие жизни для них (или для нас?) ничто, но и свои не жалеют. Они испугались мира, вот в чем дело!

Революция свершилась, заканчивается гражданская война, а что делать дальше, если лозунгом станет не «Именем революции», а «Именем закона»? Ведь как сейчас — контра не церемонятся, но и мы, соответственно, не заморачиваемся соблюдением законных процедур, да и законы Советской России в военное время не сильно действуют. И что станет делать чекист, привыкший полагаться не на голову и закон, а на революционное чутье и маузер? Вот-вот, то-то и оно…

Если бы такое было возможно, то с наступлением мира следовало уволить из Чрезвычайной комиссии не меньше половины сотрудников. Тех, чья психика уже искорежена вседозволенностью и безнаказанностью (да-да, такое есть!), которые вряд ли сумеют перестроиться, приспособиться к мирному времени. Надо бы их заменить. В идеале — молодежью даже не нюхавшей пороха, не успевшей осознать преимущество револьвера перед законом. Другое дело, что в реальности это не удастся. Не спишешь одним махом сотрудников ВЧК, а спишешь, так куда они пойдут? И молодежь, не нюхавшая пороха и, соответственно, не имеющая опыта оперативной работы, сумеет заменить ветеранов не ранее, чем через год, а то и два. Видимо, в этой реальности, как и в той, придется проводить замещения постепенно, начиная с самых одиозных фигур.

Интересно, почему руководство ВЧК, заседавшее в президиуме, не пресекает пространные рассуждения? Позволяют сотрудникам выпустить пар или что-то другое? Не зря же Дзержинский внимательно смотрит на лица присутствующих, а Артузов делает какие-то записи в блокноте.

Я уже собрался потихонечку выйти, но был замечен. В президиуме Дзержинский переглянулся с Ксенофонтовым, бросил несколько слов ведущему заседание мрачному Лацису. Не удивлюсь, если Мартину Яновичу идея заключить перемирие, а затем и мир, тоже не нравилась, но у него хватало ума оставить свое мнение при себе.

— Товарищи, среди нас присутствует товарищ Аксенов сегодня прибывший с Юго-Западного фронта, — сообщил Лацис. Посмотрев в мою сторону куда-то поверх головы, предложил: — Думаю, следует предоставить ему слово.

Артузов, зараза такая, захлопал в ладоши, привлекая ко мне внимание, его поддержали — вначале жиденько, потом энергичнее. Грома, переходящего в овации, не вышло, но все равно, мне пришлось вставать и идти к трибуне.

— Здравствуйте, дорогие товарищи, — начал я, лихорадочно обмозговывая: что бы такого сказать, чтобы и звучало убедительно, и не вызывало отторжения. — Действительно, я сегодня прибыл с фронта, из Львова взятого частями Первой конной армии. — Зал притих, а я понял, о чем нужно говорить. — Товарищи, я мог бы долго рассказывать о героических действиях Красной армии, о подвигах наших бойцов, об их лишениях и о том, что красноармейцы начали уставать. Да, бойцы Первой конной устали, но они готовы воевать дальше. Но все-таки, не настал ли такой момент, когда нужно дать людям отдохнуть? Я хочу спросить — а что изменится с наступлением мира лично для нас? — Пока народ не опомнился и не принялся орать, продолжил. — Мы с вами — не просто карающий меч революции, мы боевые отряды коммунистической партии. Если для всех остальных граждан Советской России настанет мир, это не про нас. Наше юное государство станет создавать границы — мы с вами встанем на их защиту от вражеских происков. Неизбежно начнутся провокации, нас будут проверять на прочность. Кто сможет дать достойный отпор? Мы, чекисты. Война закончится, потребуется поднимать сельское хозяйство, восстанавливать транспорт, промышленность. Думаете, враги из-за границы позволят нам наслаждаться спокойной жизнью? Нет и еще раз нет. Наша задача — обеспечивать мирную жизнь для всех остальных граждан, но не для себя. Настанет мирная жизнь, все успокоится, но сразу же поднимут голову те, кто захочет вернуть нас обратно в царскую Россию или насадить нам на шеи власть помещиков и капиталистов. Но мы с вами не увидим мира. Мы с вами, мои дорогие, мои боевые товарищи, встанем заслоном на пути врагов Советской России, как в незапамятные времена Русь вставала между Европой и Азией, принимая на себя удары и тех, и других, и всегда их достойно отражала. И нам не придется приходить на работу ровно к восьми утра, возвращаться домой вовремя, потому что мы не работаем, а служим!

Мне казалось, что я никогда не нес такой чепухи, не рассуждал настолько демагогично, но, к своему изумлению, в зале наступила мертвая тишина, а кое-кто из сидевших украдкой смахивал слезу. Когда я закончил, настала пауза, а потом зал разразился аплодисментами длившимися так долго, что я подумал — а не хотят ли коллеги на бис?

К счастью, на бис не хотели, зато спал накал страстей, народ потишел, а наиболее воинственные ораторы сидели в раздумьях. Под это дело президиум «продавил» резолюцию о том, что общее собрание коммунистов и беспартийных сочувствующих центрального аппарата ВЧК выражает поддержку Политбюро и всячески одобряет скорейшее заключение мира с Польшей.

Я не стал вставать, ждал, пока народ разойдется, чтобы попасть на глаза Дзержинскому. Феликс Эдмундович подождал, пока я не пожму руки знакомым, кивнул:

— Владимир Иванович, через сорок минут жду вас вместе с товарищем Артузовым у себя.

Мы с Артуром переглянулись. Похоже, мысли совпали — обеспечивать оперативное прикрытие будущего дипломатического саммита. И что тут думать? Артузов — специалист по контрразведке, я каким-то образом тоже. Тем более, что еще считаюсь Начальником ПольЧК.

Сорок минут — это много. Есть время, чтобы чайку попить, тем более что Артузов хвастался, что завел себе электрочайник, значит, водичка закипит быстро.

Артур, с которым мы не виделись неделю, поставив чайник, вытаскивал из ящика письменного стола сухарики, заварку и… конфеты.

— Ты что, склад ограбил? — поинтересовался я.

— Именно, — кивнул главный контрразведчик страны.

— Иду как-то я, иду, а тут склад, — подхватил я. — Думаю — чего бы его не ограбить ради товарища?

— Который, в придачу ко всему, сладкоежка. Но я хуже сделал. Не склад ограбил, а супругу. Лидочке на службе паек выдали, а там два фунта карамели. Я у нее немножко и утащил. Как чувствовал, что Аксенов приедет.

М-да, Артузов еще круче, чем я о нем думал. Ограбить склад — фигня, а вот утащить конфеты у жены — это подвиг.

Артур поделился последними новостями, но ничего нового я не узнал. Врангель заперт в Крыму, про новое наступление пока никто ничего не говорит, оперативная работа ведется. Я, грешным делом, хотел рассказать про Улагаевский десант на Кубани, но решил пока приберечь будущую новость. Во-первых, пока не знаю, как мне залегендировать получение информации, а во-вторых, случится ли вообще десант в новых условиях?

Внезапно зазвонил телефон. На проводе оказался Дзержинский, требовавший, чтобы мы немедленно бежали к нему в кабинет. Странно, но до заданного времени оставалось еще добрых пятнадцать минут. Видимо, что-то стряслось.

Мы рысью пробежали наш коридор, опрометью метнулись на третий этаж и едва не выломали дверь в кабинет Председателя.

— Только что звонили из Коминтерна, — сообщил Феликс Эдмундович, поглаживая свою мушкетерскую бородку. — Сообщают, что пропал товарищ Бухарин.

Глава 9. Награды и назначения

Мы с Артузовым прибежали к Дзержинскому едва ли не первыми, а остальные, спешно созванные члены коллегии и начальники отделов, пришли позднее.

По мне — пропал Бухарин, так и хрен-то с ним, невелика потеря. Но это только мое мнение, чисто субъективное, личное (из-за посягательств на Наталью Андреевну), но не более. А для всех остальных Николай Иванович Бухарин — член ЦК, кандидат в члены Политбюро, главный редактор газеты «Правда», сотрудник Коминтерна, да еще и член коллегии ВЧК.