Колхозное строительство 72 (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович - Страница 31

– Почему мои парни, а не ваши? – малюсенькими глотками потягивая противный кофе – из опилок, что ли, сделан? – спросил Джордж, хотя ответ и так знал. Нужны именно южане – ведь Банч, хоть и стал вице-президентом, но негром быть не перестал.

– Не только твои – будут и республиканцы, ребята Сайруса.

– Удивил. Однако мне непонятен итог этой игры. Может, я тупой? – Уоллес выплеснул кофе на пол, и заорал: – Эй, а ну принесите мне нормальный кофе, а то я организую тут тотальную проверку всего, что только можно!!!

Из-за прилавка выскочила пигалица и начала вытирать пол, намеренно, поди, повернувшись к конгрессменам тощей задницей. Тьфу, прости Господи.

– Не волнуйтесь, сэр, сейчас я сам сварю лучший кофе в вашей жизни, – из двери на кухню выскочил мужик – видно, отец этой «простигосподи», такой же тощий и рыжий.

– Что это ты разошёлся? – отстранился от Уоллеса Маски.

– В этом дайнере варил отличный кофе негр – старый Джек. Вот его нет – и нет хорошего кофе. Это и бесит – что, белые уже и кофе сварить не могут?

– Может, негры и созданы, чтобы умело обслуживать белых?

– Наконец-то ты это понял, Эд! Так объясни мне цель.

– Просто всё. Мы готовим импичмент, и не хотелось бы заполучить в президенты негра-пацифиста.

– Ни слова больше. Я и мои парни в деле. Завтра. На лужайке Белого дома. Устроит?

– Я знал, что мы пойдём друг другу навстречу. Благодарю за понимание. Я, пожалуй, не буду досматривать спектакль, что ты здесь устроил – дела. Потом расскажешь, умеют ли ирландцы, или шотландцы – кто он там, варить кофе.

Обернулось всё хреново. Ребята перестарались? А может, этому Банчу на роду было написано умереть от сердечного приступа – но вот его речь и смерть в прямом эфире всколыхнули притихшую страну. Резервации на юге, куда согнали китайцев и негров, полыхнули. В одном из лагерей черномазым удалось разоружить охрану, захватить в казарме все винтовки. Дальше они перебили солдат и полицейских в своём лагере и поехали в соседний. Там не спали – встретили гостей свинцом, вот только эти черномазые обезьяны оказались хитрее. Они на машинах послали еле живых стариков-китайцев, а сами обошли лагерь пешком и ударили нацгвардии в спину. Тоже, блин, вояки. Где войска настоящие? Толку от этих резервистов! Проголосовали же в Конгрессе о переброске боеспособных частей из Европы, особенно Германии. Джерри сидят как мыши под веником, и не нужны там хорошо обученные войска. Здесь, fucking hell, нужны.

По счастью, остальные фильтрационные лагеря были далеко. Пока чёрные и китайцы туда добирались, их заметили и расстреляли с воздуха, а потом уже выехавшие из лагеря нацгвардейцы добили остальных.

Вот только… обо всём этом узнали газетчики и телевидение. И нет бы промолчать! Не-ет, во всей красе всё показали, во всех подробностях. Опять началось в почти успокоившейся стране. Нужно ехать домой в Алабаму. Нужно поднимать парней. Нужно раз и навсегда избавить страну от черномазых.

Пётр этого ждал. Кто бы сомневался! Шелепин вышел из больницы и первым делом «пригласил» его к себе. Орать начал прямо с порога. За всё досталось, но больше всего – за Вилли Брандта. Косыгин, конечно, поделился новостями – да и как тут не поделишься? Все ведь видели в Кремле будущего канцлера. Цинев, возможно, даже записал беседу, а на кого этот клон Хрущёва с коварной прошивкой работает – непонятно. На себя? Лавирует? Тяжела она, жизнь КГБшника при таком резком повороте корабля. Того и гляди, смоет за борт – прямо вон на рифы.

– Вы что, не могли посоветоваться, прежде чем в мировую войну нас втравить? – Шелепин встал, добежал до стула, где сидел Тишков и навис над ним со спины, прямо ухо горячим дыханием обдавая.

– Укусить хотите? – не поворачиваясь, как можно более спокойнее, проговорил Штелле.

– Что?.. – развернулся и оббежал стол.

– Я говорю: укусить за ухо хотите? Нацелились прямо на него.

– Ик. Я… ик… я… ик.

Пётр хмыкнул и, привстав, налил стакан воды из графина. Протянул руку к Шелепину, а когда тот почти взял стакан, второй рукой за горло держась, Пётр руку отвёл и сам из стакана отпил. Железный Шурик икнул в очередной раз и побелел. Пётр уже испугался – сейчас в стране только очередной борьбы за власть не хватает! Он подбежал к Шелепину и, набрав в рот воды, прыснул на него.

– Ик. Ты, мать твою, Тишков, совсем с катушек съехал! – но задышал и плюхнулся на стул.

– Александр Николаевич, я ведь не один был, а с Косыгиным. И понятно, что перед тем, как предпринять какие-то шаги, Алексей Николаевич соберёт Политбюро – а раз вы вышли из больницы, то теперь вы соберёте. Только не надо этого делать сейчас! Пусть эта груша, которая ФРГ, сначала созреет и сама упадёт нам в руки. В этом деле даже третий, который в курсе плана, будет лишним. Вы, надеюсь, ни с кем «обсудить» этот вопрос не успели? Если успели – то давайте этого человека сюда срочно, и будем вместе его уговаривать молчать, как рыба об лёд.

Шелепин вытер рукавом красивого, серого с отливом пиджака от Дольче мокрое от слюней и воды лицо и, тяжело вздохнув, сник как-то.

– Гречко.

– Александр Николаевич!!! Этого срочно сюда! Он ведь уже всему Генштабу наверняка растрепал! Они там уже танки к границе двинули. Вот какого чёрта?! Не могли ещё недельку поболеть! «Ссука», – не сказал последнее.

– Вадик, – Тишков, дохромав и чуть не свалившись по дороге без костыля, выглянул в приёмную, – срочно сюда вызывай Гречко, где бы ни был!

– Ты тут брось распоряжаться, – вяло ворохнулся Железный.

– Вы нас, ёкарный бабай, и правда в третью мировую своим языком втравите! Нельзя же так. Если это тайна, значит, это – тайна.

– Вадик, – Пётр снова вышел в приёмную, – дозвонился?

– Так точно. Маршал в Кремле у Косыгина.

– Ну слава богу. Вадик, доктора Чазова к товарищу Шелепину – он себя плохо чувствует. Бледный весь.

Вернулся. Выпустил пар Шурик и сидел, сопли вытирал – ну, не свои, Тишкова. Все возил по физиономии рукавом красивого пиджака.

– Александр Николаевич, я не знаю, почему вы меня во враги себе и стране записали. Вам – не знаю, но стране-то я точно не враг. Давайте жить дружно. Такие времена неспокойные настали! Пусть они там цапаются – а нам сейчас заодно держаться надо. Чтобы даже подозрения ни у кого не возникло, что руководство СССР можно расколоть. Мы – монолит.

Солнце било в окна. Оно отражалось от портретов на стене и пускало в глаза зайчики. Высвечивало в лучах миллиарды мельчайших пылинок, напоминая, что и ты – такая же простая пылинка. Смертен и убог. Только вот тут, за низким журнальным столиком в глубине кабинета, можно было от него спрятаться.

Гарольд Эдвард Стассен, 37-й президент Соединённых Штатов Америки, закрылся в том самом овальном кабинете и совершал крайне необычные для себя действия: наливал в большой, толстого стекла гранёный стакан русской водки, кидал туда кубик льда и болтал это, пока лёд наполовину не растаивал. Потом, перекрестившись, выпивал, шумно крякал, как обычный деревенский мужик в заснеженном селе на Рязанщине, и начинал всё сначала. Думал о чём-то при этом? Нет. Просто нажирался – второй раз в жизни. Первый был после провальных выборов 1948 года. Стассен тогда добивался выдвижения в президенты на Республиканском национальном съезде. Сначала он легко собрал под свои знамёна значительную долю делегатов в первых двух турах голосования конвенции, а вот дальше… Во время республиканских праймериз, предшествовавших съезду, он участвовал в дебатах с Дьюи – первых показанных по телевидению, хоть и в записи, дебатах между кандидатами в президенты. Веха – но никакой гордости это не добавляло. Проиграл.