Горное селение (СИ) - Логинов Святослав Владимирович - Страница 42

— Это будет непросто. Традиции — вещь упрямая. Но думаю, вместе мы переупрямим любую традицию. Когда вы собираетесь уходить?

— Думаю, завтра с утра. Пасе надо выспаться и отдохнуть. А то ваших тёток, что на женской стороне живут, хлебом не корми, дай новенькую заклевать. Я отсюда их вопли слышу.

— Так надо солдат послать на помощь.

— Не надо. Пася с трёх лет одна по селению бегает. Она сама кого хочешь заклюёт.

И в подтверждение этих слов сквозь стены, двери и великое множество портьер донёсся многоголосый женский клёкот, на этот раз слышимый не только изощрённому слуху Арчена.

— Не сошлись во мнениях, — сказал Арчен.

В зал вбежал толстенький, по-женски одетый человечек.

— Фурия! — закричал он тонким голоском. — Там фурия!

— Ступай и приведи её сюда! — приказал новый повелитель.

— Она меня убьёт!

— Если бы она хотела, она бы убила тебя давно. Ступай.

Человечек торопливо утоптал.

— Пася лекарка, — сказал Арчен, — она не умеет убивать.

— Ничего, пусть боится.

Евнух, а это был евнух, хотя Арчен не мог понять, где человек умудрился так покалечиться, вновь появился в зале. За ним шла сердитая Пася.

— С тобой всё в порядке? — спросил Арчен.

— Со мной — порядок. Это у них там порядка нет. Чумных они куда-то запрятали, но те, кто остался, сплошь больны, а если таки дальше пойдёт, все перемрут.

«Вот и хорошо», — новый повелитель не сказал ни слова, но не надо быть волшебником, чтобы понять несказанное.

— Там почти у всех мастит, — продолжала тараторить Пася, — даже у нерожавших.

— Это ещё что за зверь?

— Ну как же, видел, у кого жёлтая чума, то всё лицо в нарывах, и тело тоже. А у женщин, даже если чума не проявляется, самые худшие нарывы на груди. Особенно у любимой жены, сиськи так раздуло, слёзно смотреть.

— У кого сиськи раздуло? — спросил Арчен.

— Ой, чо скажу, ты не поверишь! У этого барониссимуса жён, что пиявок в грязной яме. И все разные. Жена первая, жена главная, жена любимая, ещё какая-то. Куда ему, задохлику, столько? Они, может, и ничего девки, но у них там жарко, душно, курильницы всюду, ещё хуже, чем тут было. А стоило мне потребовать, чтобы окна отворили, как они крик подняли, мол, холодно, сыро, с улицы пыль заразную нанесёт. А у той жены, которая любимая, сиськи горячие и твёрдые, как камень. Это же больно, а служанки ей грудь перетягивают, от чего ещё хуже становится. Чумы нет, но ведь ясно, что это Окаян девку отравляет. Я им так и сказала:

— Пася, ты и стихи умеешь?

— Я всё умею, когда лечить нужно. Я им по-всякому говорила, что делать, а толку? Припарки ставить надо с капустным листом, он воспаление оттягивает. Тут вопль поднялся осмысленный, мол, капустный лист средство мужицкое, благородную даму им лечить не по чину. А чем по чину, спрашивается? В левой сиське у её уже не просто воспаление, там гной переливается. Нарыв надо срочно вскрывать, а то пропадёт дурында, особенно, если ей грудь туго бинтовать. Ну, я и вскрыла… — Пася помолчала и добавила: — абсцесс.

— Чем? У тебя же нет инструментов.

— У меня всё есть. Я понимаю, что больно резать по живому, но ведь не только сама любимка, но все девки, сколько их там было, возопили и кинулись меня за руки хватать. Какое тут может быть лечение? Ну, я им показала, что не только вежличать умею. Так гикнула, что у них все стёкла в покоях повылетели. Я на Хотича так не орала.

— И что дальше?

— Ничего. Пришёл ихний калека, ты его видел, и сказал, чтобы я сюда шла.

— Правильно. Сейчас будет обед, а завтра с утречка домой пойдём. Я договорился, войны не будет.

На следующий день с утра Арчен и Пася пустились в обратный путь. Обезлюдевший и полуразрушенный город, напоминающий обезлюдевшее и полуразрушенное горное селение, скоро остался позади. Был бы Арчен склонен к чтению морали, он бы непременно произнёс подходящую к случаю сентенцию.

— Зря ходили, — сказала Пася. — Никого в этом городе не вылечили, впустую эликсир растратили.

— Прежде всего, двоих вылечили: солдата и его командира. Но главное, мы заключили мир, наёмники больше не полезут на гору. Без тебя это было бы сделать очень трудно.

— Всё равно. Моё дело — лечить, а не бить стёкла на женской половине. Вон, видишь, у стены женщина с ребёнком сидит. Вот у неё жёлтая чума и тоже страшенный мастит, как у всех чумных женщин. Вот её надо бы лечить, а не стравливать эликсир на барониссимуса. Но теперь женщина умрёт, и следом скончается младенец, которого она держит на руках. А мы идём мимо.

— Не переживай, — Арчен отстегнул висящую на поясе флягу. — Неужели ты думаешь, что я такой простак, чтобы отдать барониссимусу весь эликсир до последней капли? Нет, я малость отлил эликсира как раз в расчёте на такой случай. Пошли, подлечишь скорбящую.

Пася кинулась к женщине, которая даже в беспамятстве не выпустила младенца. Из своей фляги промыла ей загноившиеся глаза, спёкшиеся губы. Приняла от Арчена кружечку с лекарством.

— Хлебни, красавица, тебе сразу полегчает.

В глазах у больной появилось осмысленное выражение.

— Арчи, смотри, как умные люди делают. Платье свободное на шнуровке, чтобы дитя кормить не раздеваясь. Сиськи не стянуты. Если бы не чума, мамочка никакой беды не знала бы.

Пася ловко, словно всю жизнь этим занималась, распустила шуровку на платье. Женщина попыталась было прикрыться, но уже в следующий миг успокоилась. Руку лекарки больная чувствует всегда и не пытается дёргаться.

— Арчи, ты погляди, эта сисенька до чего хорошенькая, век бы любовалась, дочка молоко отсосала, даже чумные чирьи подсохли. А на этой сиське ужас ужасный творится. Сейчас припарки будем делать. Жаль поля капустного близко нету. Ещё можно было бы использовать листья дурнишника, но он здесь не растёт, он выше в горах.

— Так что искать?

— Думаю. Пожалуй, подорожник, пастушью сумку и мать и мачеху. У мать-и-мачехи листья большие — их наверх.

Знакомые травы Арчен нашёл быстро.

Пася за это время вскрыла соседний дом, принесла оттуда воды и какие-то чашечки. Мгновенно растёрла пастушью сумку, промыла листья мать-и-мачехи, изготовив компресс.

— Это что, оно бы и без меня прошло, разве что рубцы на сиське остались бы. А вот здесь без меня никак. Ты смотри, не отворачивайся, мало ли, самому лечить придётся.

— Я же не лекарь, я просто волшебник.

— Просто пень при дороге торчит, так и об него люди спотыкаются. А волшебник должен быть на все руки мастер.

«Странно, — подумал Арчен, — Пасе самое большее восемь лет, а она меня уму-разуму учит. Хотя, лекарка во время повальной болезни быстро взрослеет».

Больная сидела, прижавшись спиной к стене, в расширенных глазах плавала боль. Пася забрала ребёнка, передала Арчену. Расшнурованное платье спустила до самого пояса. Теперь было видно, что левая грудь распухла чуть не вдвое против правой, сосок втянуло внутрь, а под соском расплылось тёмное пятно.

— Видишь, — сказала Пася. — Там страшенный нарыв. Припарками его не вылечишь, надо вскрывать, выпускать гной.

Представить такое Арчену показалось невозможным, но он сказал:

— Давай я оттяну кончик твоего ножа. Ты только покажи, какой формы он должен быть.

— Не… Ножом человека проткнуть много ума не надо. Нож мёртвый, какую форму ему не придай. Тут тоньше надо делать. Ну, милая, терпи, сейчас будет больно.

Пася обхватила больную грудь пальцами правой руки. Пальцы удлинились, тонкие, словно на птичьей лапе, с острыми когтями. Недаром обыватели всех стран почитают лекарок ведьмами. Ноготь на мизинце вонзился в грудь. Женщина застонала. Показалась большая капля тёмной крови, а следом хлынул гной.