Сфера времени (СИ) - Ершова Алёна - Страница 26
- Предыдущая
- 26/99
- Следующая
Торопиться было некуда, поэтому глина месилась долго и основательно. Когда силы рук стало не хватать, в ход пошли ноги. Два дня потратила Ефросинья на это занятие, пока не поняла — хватит. Потом налепила простенькой посуды, украшать её не стала, памятуя о прошлых неудачах. После оставила сушиться дома, в тени, где не было перепадов температуры да утренних рос. Через три дня протопила печь и досушивала там. Теплым апрельским днём вернулась к яме и поняла, что было главной ошибкой. Земля была ещё по весеннему холодной. От того и трескались горшки. Встал вопрос обустройства «печи». Сначала обмазала яму глиной, дала ей просохнуть и разожгла костер без горшков. Потом уложила на дно сухие березовые поленья, по бокам, ближе к стенкам, поставила бракованные изделия из прошлых партий, а посредине новые. Заложила всё дровами и подожгла. Когда прогорело, закрыла ветками и засыпала землёй.
На следующее утро звон получившейся керамики был слаще любой музыки. После этой удачи был смысл заняться гончарным кругом. Конструкция простая, если знаешь, что делать. Главное центр соблюсти, да круги ровные сгладить. Но и это не самое сложное. Превратить бурый ком в посуду, вот где магия! Вечерами, грязная, с присохшими кусками глины на одежде и в волосах, она, как мантру, повторяла: «Все равно я тебя сделаю!»
И сделала ведь! На вторую неделю упорного труда вышла плоская тарелка, потом ещё одна, и ещё. А после пошли стаканчики, горшочки, крынки. И украшать стала, неторопливо орудуя деревянной палочкой. Рецептов поливы не знала, да и не нужны они ей были тут в чаще лесной.
Лишь только зацвел шиповник, пряным ароматом будоража лес, прискакал Юрий с десяткой. Торопливый, взмыленный. Выпил крынку холодного ржаного кваса, вытер рукой усы, подмигнул да сказал:
— Пойдем в дом, подарок тебе от брата.
В избушке на столе, что под дальним окном стоял, десятник развернул тряпицу. Ефросинья взглянула и ахнула! Еще год назад она бы палец себе отгрызла за возможность найти и изучить такое богатство. А сейчас…
— Интересно Давид мыслит, что я в бармах буду зайцев соблазнять али лис обхаживать? Странный он у тебя. Передай ему спасибо, поклон, но не к чему мне эта красота неземная.
И вернулся Юрий в Муром с тем же, с чем уехал. Но что Ефросинья дар не приняла, Давид знал и так. На теле вновь появились язвы.
Июнь пришел с жарой и грозами. Липкое, удушливое марево окутало лес.
Дни тянулись своим чередом, медленно, вязко, тягуче. После ухода очередного ребёнка прошла неделя. Поначалу Ефросинья даже не поняла, что не так. Только тревога накатывала волнами. К вечеру седьмого дня её осенило. Ни кто не пришёл! До этого подобного не случалось. Расспрашивая ранее детей, она узнала: к ней через дозволение большухи приводили ребят и из других сёл. Поэтому перерыва быть не должно. Первая мысль: заблудился. Но нет — тропинка должна быть натоптана.
Весь вечер она выходила за ворота смотреть, не идет ли кто. Нет. Было пусто. Только ветер шуршал листвой. Ночью так и не заснула, всё время вслушивалась. Утром, коря себя за слабоволие и нерасторопность, схватила дугу с привязанным к ней мешком, покидала туда лепёшек, вяленой рыбы, оставшихся с зимы сушеных яблок да кожаную флягу с водой. Надела удобные мокасины, налила гуляющей по двору курице воды, заперла избушку и пошла в сторону деревни.
В прошлый раз, будучи в сфере, она, бездумно подгоняемая паникой, бежала, не разбирая дороги, и только чудом оказалась возле Ягьего дома, а не в глухой чаще. Сейчас шла целенаправленно, ведомая тропинкой. Всё надеясь, что вот, за следующим поворотом, увидит несмышленыша. Ох и трепку она ему задаст! Но время шло, прокатилось по небосводу и схоронилось за дальними кронами солнце, а ребёнка все не было. «Может волки утащили?» — мыслила Фрося, располагаясь на ночлег. Но в лесу было тихо. Слишком тихо.
Утром второго дня она скудно позавтракала, допила оставшуюся воду и размяла налившиеся свинцом мышцы. «А ведь для детей этот путь — действительно, тяжелое и опасное испытание», — пришло понимание.
Большой широкий дуб с вбитыми кабаньими челюстями Фрося заметила сразу. И поняла — дошла. Вон оно село — рукой подать.
Первую женщину она увидела, лишь выйдя из леса. Та лежала в неестественной позе, подвернув под себя руку. В первое мгновенье Ефросинья подумала, что бедняге стало плохо от солнца, но, подойдя ближе, увидела огромную, усеянную мухами рану от плеча до поясницы, а на черной земле следы копыт.
Холодом посреди жаркого дня окатило путницу, и она стремглав помчалась в деревню.
— Ретка! Ретка! — кричала, срывая горло. Но ответом ей была тишина.
Два дня обратного пути дались еще сложнее, чем путешествие в деревню. Болели все мышцы, постоянно хотелось пить. Река в этой части леса делала изгиб, уходя в сторону чащи. Поэтому воду набрали в самом начале пути и берегли. Нестерпимо палило солнце, превращая лицо в печеную свёклу. Лес душил знойной сыростью. Было трудно дышать. Ещё труднее идти. Однако останавливаться дольше положенного никто не желал. Еда, собранная в мертвом селе, быстро закончилась. Хотя есть Ефросинье не хотелось, перед глазами плыли разноцветные круги. В ушах противно звенело. Дважды её рвало пеной. Поднялась температура, и начался озноб. Тепловой удар. Ожидаемо, но совершенно некстати. Выжившие дети находились не в лучшем состоянии. Они еще и голодали, пока прятались в лесу. Теперь старшие едва шли, неся по очереди младших. Именно поэтому Фрося знала: она точно дойдет, доведет всех до своего дома, нормально покормит, помоет, разместит, а потом хоть помирай. После увиденного смерть вообще не страшна. Просто переход из одного мира в другой. Тела без души — лишь оболочка. Ужас они наводят от того, что мозг помнит, как они были живыми. Что говорили, как двигались, дышали. И чем роднее человек, тем тяжелее видеть его смерть. А воображение еще и может подкинуть картинку того, как она наступила. Впервые пришла мысль, что потеряться вот так в веках было не самым плохим вариантом. Теперь для Фроси близкие люди всегда будут живы. Ведь им только предстоит родиться. Женщина постаралась абстрагироваться от нахлынувших воспоминаний, спрятать чувства за пеленой усталости. Вдох. Выдох. Постепенно это удалось. Главное — ставить маленькие цели. Например, сделать шаг. Потом ещё. И ещё.
Двигались они всё же медленнее обычного. Поэтому вышли к знакомой опушке ближе к вечеру. В каком бы ни была состоянии Ефросинья, но распахнутую калитку и ржание лошадей она заметила сразу. Ну или почти сразу. Остановилась. Плетущаяся рядом Ретка подняла голову. И тоже увидела.
— Спрячьтесь с детьми в лесу и сидите тихо, пока я не позову, — сказала она девочке и пошла проверять, кого нечистая на этот раз привела в её избушку.
Люди, разместившиеся у неё во дворе, были ей не знакомы, однако вели себя чинно. Ничего не жгли, не ломали. Кто-то лежал в тени ограды, кто-то кашеварил у костерка, неподалеку пели гусли. Приход хозяйки не остался незамеченным. Оглядки, шепотки, смех.
«Да, я сейчас и впрямь на Бабу Ягу похожа, — подумала Ефросинья. — Конечно, недельное хождение по лесам без возможности помыться и причесаться да рытье могил никого не красит».
— Кто у вас главный? — спросила, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Я главный, — раздалось с крыльца, и после мягче: — Ты где была, хозяюшка? — Фрося узнала голос Давида. Его борода и волосы отросли, а шелковые канты красной рубахи поблескивали на солнце.
— Здрав будь, воин. Что вновь привело тебя ко мне?
— Клятва. И её исполнение.
Женщина пожала плечами. Сил слушать подробности не было совсем.
— Твоя клятва и её исполнение могут подождать до утра? — спросила она, проходя мимо мужчины в дом.
— В общем да, — немного растерялся он.
— Вот и хорошо, а то у меня тут полный лагерь беженцев.
— Кого? — не понял собеседник.
— Дети у меня, воин, одиннадцать напуганных ребят от мала до велика. Их деревню разорили, убили всех. Мелкие в лесу успели спрятаться, — сказала и запнулась. Заметила, что в доме ещё гость. Старец. Высокий, статный, худой, тонкокостный. Длинные седые волосы и такая же борода. Тонкие, плотно сомкнутые губы, бесстрастное лицо и совершенно нереальные, словно стылое небо, глаза. От левой брови до уха извивался змейкой тонкий белый шрам. Смотрел человек цепко, колко, словно хотел схватить, пленить взглядом. «Так бы, наверное, выглядел Одиссей, прибывший в Итаку, после двадцати лет скитаний», — отчего-то подумалось Ефросинье.
- Предыдущая
- 26/99
- Следующая