Война (СИ) - Валериев Игорь - Страница 48

– Пройдя регистрацию, Савинков сдал на временный склад на хранение пять деревянных ящиков размером три фута, на полтора и на полтора фута, а сам направился в город, – продолжил доклад Кротов. – За ним для наружного наблюдения ушёл господин Ли. Я же осмотрел груз. В ящиках оказалось вот это.

С этими словами агент достал из кармана небольшой брусок, завёрнутый в бумагу, на котором было написано «Мыло Pierette». Развернув обёртку, я увидел желто-коричневое вещество, действительно, похожее на кусок мыла.

– Это то, о чём я думаю, Николай Михайлович? – от волнения я обратился к агенту по имени отчеству.

– Так точно, господин полковник! Тротил в чистом виде. Уже проверили.

– И сколько такого груза было у господина Савинкова?

– Около семидесяти пудов будет.

– Не слабо…

Я задумался, прикидывая, что такое количество взрывчатки наш Борис Викторович самостоятельно вряд ли смог бы освоить. Значит, у него здесь есть сообщники, и есть план диверсии и, вернее всего, не одной.

– Задержание Савинкова кто-нибудь видел? – поинтересовался я у Кротова, продолжая анализировать сложившуюся ситуацию.

– Господин полковник, когда выяснилось, что вместо мыла находится тротил, я принял решение о задержании Савинкова. Мы его аккуратно изъяли из номера в гостинице. Портье и швейцар предупреждены и будут молчать. В Порт-Артур привезли в закрытой карете. Выводили с мешком на голове.

– Рановато задержали, господин Кротов, рановато…

– Господин полковник, Ли из наружки слышал, как Савинков при заселении в гостиницу интересовался у портье фотосалоном Нитаки и борделем Жанеты Чарьлз, а они оба арестованы. Я побоялся, что узнав об этом, Савинков перейдёт на нелегальное положение.

– Понятно. Ладно, имеем, то, что имеем. Что же вы, Борис Викторович, мыло такое интересно привезли?! Не расскажите где и с кем хотели его применить?! По старой памяти, так сказать!

– Вы действительно с ним знакомы, господин полковник?! – удивлённо перебил меня Едрихин.

– Господин Савинков друг детства и юности моей супруги. В день, когда я ей делал предложение, она меня познакомила с Борисом Викторовичем. Так что мы знакомы, Алексей Ефимович.

– Как поживает Мария Аркадьевна? Всё ли у неё хорошо? – вежливо и спокойно произнёс задержанный, хотя я краем глаза видел, как он побледнел, увидев и услышав, что его мыло-тол раскрыто.

– Прекрасно поживает, растит сына, от которого дедушка с бабушкой без ума. Ведёт хозяйство на наших мызах.

– Кто бы мог подумать, что Маша станет обычной помещицей и женой главного царского пса. А о чём мы мечтали, – закатив глаза и покачивая головой, произнёс Савинков.

– Наверное, о том, как поётся в Интернационале: «Весь Мир насилия мы разрушим до основания, а затем мы наш, мы новый мир построим: кто был ничем, тот станет всем», – я усмехнулся и посмотрел в глаза друга юности жены.

– И что же смешного Вы находите в этих словах, Тимофей Васильевич? – вздёрнув голову, вызывающе спросил Савинков.

– Кто был ничем, вряд ли сможет стать хоть кем-то, а не то, что всем. Для этого как минимум образование необходимо. Так же не понимаю, для чего разрушать до основания, чтобы построить новое?! И сможете ли вы хоть что-то построить?! Вы, товарищи революционеры, даже к единому мнению как этот мир разрушить, прийти не можете, а уж про то, как будете строить новый лучше не думать. Ничего хорошего точно не получится.

– А вы знакомы с программой нашей партии?! Мы хотим построить в России демократический социализм, основанный на хозяйственной и политической демократии, которая должна выражаться через представительство организованных производителей в виде профсоюзов, организованных потребителей, то есть кооперативные союзы и демократическое государство в лице парламента и органов самоуправления.

– Как главный царский пёс я, конечно, ознакомился с вашей программой, особенно интересно, что эсеровский социализм должен начать произрастать раньше всего в деревне. Почвой для него, его предварительной стадией, должна стать социализация земли, её превращение в общенародное достояние без права купли-продажи. Большей глупости я не видел и не слышал.

– И в чём же глупость? – яростно сверкнул глазами Савинков.

– Борис Викторович, скажите мне, Вы сможете отличить колос пшеницы от колоса ржи или ячменя? Знаете, с какой стороны надо доить корову, когда делать обрезку яблонь, вишни, как подготовить на зиму малину, смородину, крыжовник?

– Причём тут это, Тимофей Васильевич?

– Притом, Борис Викторович, что вы, как наследники народовольцев совершаете их же ошибку – вы хотите сделать счастливыми крестьян, абсолютно не понимая сущности их жизни. И если вы победите, то в это всеобщее счастье с общенародной землёй крестьянство вам придётся загонять насильно с помощью оружия.

– Они просто не понимают…

– Да! Они не понимают и за кусочек оттяпанной кем-то межи готовы тому косой голову смахнуть или вилы в бок всадить. А вы хотите у них землю отобрать и обобществить.

– Но в общине земля общая…

– Знаете, Борис Викторович, – я вновь перебил Савинкова, – если бы мы не встретились при таких обстоятельствах, я бы обязательно познакомил вас со Столыпиным Петром Аркадьевичем. Он сейчас вместе со Струве Петром Бернгардовичем в Гродненской губернии по поручению государя проводят аграрную реформу, пытаясь совместить несовместимое, а именно общинную и частную собственность.

– И как у них обстоят дела? – усмехнулся задержанный.

– Тяжело дела идут, очень тяжело. Во всём мире крестьянство – среда самая косная, самая привязанная к преданиям, заведённому порядку и обожает держаться всего привычного, обычного и естественного для него. Любое изменение им кажется злом, поэтому внедрение всего нового, например, современных аграрных орудий, искусственных удобрений, многопольных севооборотов, мелиорации, развитие сельской кооперации идёт со скрипом. Повышение образования за счёт открытия училищ и гимназий также идёт плохо. Не отдают крестьяне в них детей. Читать, считать, писать умеет, а большего крестьянину и не нужно. Так что со скрипом, но всё-таки идёт. Вот бы куда вам все силы применить, а не бомбами баловаться, Борис Викторович.

– Эксперимент в одной губернии не решит аграрного вопроса, крестьянские волнения будут нарастать, пока земля не будет национализирована и справедливо разделена для пользования. А на это царизм не пойдёт, так как семейство Романовых – главный собственник земли русской. Поэтому только террор сможет решить этот вопрос! Террор и революция! – последние слова Савинков выкрикнул.

– Всё понятно. Могу только сказать, что для вас террористическая деятельность закончилась. Дня через три по решению военно-полевого суда вы будете повешены. Алексей Ефимович, – обратился я к Едрихину, – в крепости суд сформирован?

– Так точно, господин полковник, как только началась война, в крепости объявлено военное положение и, соответственно, создан военно-полевой суд. Председательствует военный судья Приамурского военно-окружного управления генерал-майор Михаил Иванович Костенко. Ещё четырёх членов суда приказом назначил генерал Стессель. Крепостной прокурор, подполковник барон Роберт Эмильевич фон Пфейлицер-Франк только просматривает предварительные материалы. На завтра назначено заседание по рассмотрению дел офицеров японского Генерального штаба майора Накамура, капитана второго ранга Нитаки и капитана Кобаяси. Материалов достаточно, чтобы их приговорили к расстрелу. Они, правда, просили, чтобы им разрешили сделать сеппуку, но не думаю, что Михаил Иванович на это пойдёт. Он в вопросах законности педант, а в Российской империи такого вида приговора нет, – капитан усмехнулся.

– Да… Приговариваю к сеппуку. Это было бы оригинально, – не удержался от улыбки и я.

Переведя взгляд на Савинкова, я посмотрел на него с какой-то жалостью… Молодой мужчина, которому нет ещё и двадцати пяти. Сколько бы он со своей энергией мог сделать полезного для страны, но вместо этого ушёл в террор.