Малахольный экстрасенс. Дилогия (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович - Страница 48

— Скажи слово, Иванович! — предложил.

Я поколебался и встал. Если уж пошло…

— Друзья! Первым делом хочу поблагодарить, что отбили у милиции, не дав совершится произволу. Только дело не во мне. Так ведь могут и в операционную ворваться, потащив хирурга от стола. Или медицинскую сестру — из процедурной, оторвав от больного. Некоторые партийные бонзы потеряли берега, став считать республику своей вотчиной. Дескать, что хочу, то и ворочу. А вот им! — я продемонстрировал кукиш. Люди одобрительно зашумели. — Сегодня мы показали, что имеем право людьми зваться. Народ, а не бессловесное быдло. За вас, друзья!

Я опрокинул водку в глотку, сел и закусил ломтиком сала с хлебом. Люди за столами последовали моему примеру. Работницы столовой на тележках вкатили тарелки с исходящей парком кашей и стали расставлять их на столах. Я взял ложку и зачерпнул из своей. Гм, вкусно! Гречку обильно сдобрили тушенкой. В последний раз такую ел в армии.

Угощение понравилось не только мне: ложки над столами так и мелькали.

— Еще по одной, товарищи! — объявил председатель профкома, когда все утолили первый голод.

Объявление встретили одобрительными возгласами. Забулькала, переливаясь в стаканы водка. Председатель взял свой и встал.

— Предлагаю выпить за Михаила Ивановича. Мы все знаем его, как великого целителя. Со всей страны к нам везут больных детей, и он их лечит. Но еще он большой души человек. Сегодня, едва сняли наручники, поспешил в палаты, где занялся детьми. Кто другой на его месте мог струсить и сбежать, он даже не подумал. И еще. Все мы знаем, что благодаря Михаилу Ивановичу изменилась жизнь в клинике. Появилось новейшее оборудование, в достатке лекарств, продуктов и постельного белья. Нас бесплатно поят чаем и угощают бутербродами. Мало этого. Сегодня, исцелив детей, Михаил Иванович пришел в профком и спросил: накормили ли людей? Услыхав, что главный врач запретил брать продукты со склада, позвонил знакомому, и тот привез еду, выпивку и сигареты. Обо всех подумал. Это вам не секретарь райкома. А теперь спрашиваю: мы позволим арестовать такого человека?

Народ за столами гневно зашумел.

— Ни за что! Хрен им! — раздались крики.

— Вот и я так думаю, — кивнул профсоюзный руководитель. — Информирую, что говорил с председателями профкомов других клиник. Они побеседовали с людьми и сообщили: в случае ареста Мурашко объявят забастовку. Мнение у всех единодушное: это произвол. Нас поддержат столичные предприятия, в частности, МАЗ и тракторный завод.

Ни фига себе волну я поднял! В той жизни рабочие минских предприятий вышли на улицы в апреле 1991 года. Повод был весомый — рост цен после павловских реформ. Тогда город встал, а на площади Ленина закипел многотысячный митинг. Партийному начальству стоило великого труда ситуацию разрулить. А тут какой-то экстрасенс…

— Михаила Ивановича мы в обиду не дадим, — заключил председатель профкома. — Хочу просить его от имени всех нас, — он повернулся ко мне. — Понимаю, что вы возмущены. Знаю, что зовут в Москву. Обещают лучшие условия, много денег и жилье. К сожалению, мы не можем предложить то же, но зато всегда встанем за вас горой. Не уезжайте!

Все притихли и уставились на меня. И откуда знают? Ну да, сманивали меня москвичи. Приезжали, золотые горы сулили. Даже ордер на квартиру показали. Три комнаты, рядом станция метро. Разбежался! Согласиться — означает под кого-то лечь. Вопрос: под кого? Медицинских чиновников, спецслужб или бандитов? В Москве криминал поднимает головы, это в Минске пока тихо. Пусть даже без братков, но исцелять станешь, кого прикажут. Возмутишься — укажут место, в Москве это запросто. Добровольно подписаться в рабство? Нашли дурака!

— Не волнуйтесь, друзья, никуда не уеду, — сказал я. — Куда мне без вас?

— За это и выпьем! — предложил председатель профкома. — Ура, товарищи!

— Ура! — закричали за столом и немедленно выпили.

После сытного обеда народ повалил во двор, где устроил танцы возле баррикады. Стоял редкий для октября ясный день. Тепло, как в мае. Отчего ж не веселиться? Кто-то притащил баян, и понеслось. Народ кружился в вальсе, отплясывал полечку, кое-кто пошел вприсядку. В окнах торчали любопытные больные. Эту картину и застала прилетевшая в клинику любимая. Оказалось, она все проспала. Воротившись домой, прочитала записку, перекусила и легла отдыхать. С милиционерами разминулась. Встав, поела и решила позвонить жениху. В ординаторской не ответили. Вика набрала номер регистратора — не берут трубку. Лишь в приемной Яковлевича сообщили о происшедшем. Вика вызвала Николаича и помчалась в клинику, где двинулась на звуки музыки.

— Что происходит? — спросила, отыскав меня.

— Революция, — улыбнулся я.

— Почему танцуют?

— Потому что весело.

— Тогда приглашай! — потребовала она.

Я подал ей руку, и мы вошли в круг… Наплясавшись, народ захотел продолжения банкета и повалил в столовую. Водки и еды хватало, все вновь расселись за столами. Мы с Викой оказались рядом. Мне напустили полстакана, Вике по ее требованию — на донышко. Я встал, взял вилку и постучал ей по стакану. За столами притихли.

— Друзья! — объявил громко. — Сегодня вы просили меня не уезжать, я пообещал. Не хочу расставаться с таким замечательным коллективом. Но есть еще причина, вот она, — указал на Вику. — Скоро мы с Викторией Петровной станем мужем и женой. Наши отношения не секрет, но теперь оформим официально. Выпьем за любовь!

— Ура! — закричали за столами и с воодушевлением выпили.

— Горько!

Председатель профкома поставил на столешницу пустой стакан.

— Горько! Горько! — закричали со всех сторон.

— Встань, любимая! — попросил я Вику.

— Шут! — фыркнула она, но подчинилась. Я обнял ее, и наши губы слились.

— Раз, два, три, четыре, пять… — принялись считать за столами. При счете «десять» Вика уперлась мне руками в грудь и отстранилась.

— Что-то молодая ерепенится, — заметил кто-то за столом. — Может, поискать другую?

— Я вам поищу! — пригрозила Вика. Ответом стал дружный смех.

— Что ты тут устроил? — спросила Вика, когда мы, насытившись, по-английски удалились в ординаторскую. — И не говори, что ты тут ни причем. Водка, сало, колбаса, гречка с тушенкой… В клинике так не кормят и, тем более, не наливают.

— Эти люди сегодня защитили меня. Они переступили через страх перед начальством и наказанием. Следовало поощрить.

— Ладно накормить, — согласилась она. — Но зачем водка?

— Не планировалась, — развел я руками. — Пациент привез. Не углядел — без меня разгружали. А потом не отбирать же.

— Сам зачем пил? Мы же договорились. Пока… — она смолкла.

«Делаем ребенка», — мысленно дополнил я.

— Так уже, — сообщил любимой.

— Ты о чем?

— Как ты себя чувствуешь, дорогая? — поинтересовался я. — Нет ли тошноты по утрам? Раздражения, плаксивости?

— Ничего, — пожала она плечами. — У меня задержка, но такое бывает. Я болела.

— Ты здорова. Более того, носишь маленького Мурашко. Вот такого! — я свел большой и указательный палец, показав расстояние с булавочную головку. — Но сердечко у него уже бьется.

— Сердечная трубка, — поправила она. — У таких маленьких сердца еще нет. Ой, Миша! Ты откуда знаешь? Про маленького?

— Вижу. Иди ко мне, — я сгреб ее и усадил на колени. — Сейчас кое-что расскажу…

Про визит таинственного незнакомца я умолчал — зачем волновать любимую, об остальном поведал. Дескать проснулся поутру, а тут такое… Испытал на деле — получилось. Исцелять теперь могу пачками. Рассказ получился длинным, поскольку прерывался поцелуями и обнимашками. В той жизни у меня не было детей, потому чувство, которое испытывал сейчас, трудно выразить словами. За меня говорили губы и руки. Вика млела. Нам не мешали. Во дворе снова заиграл баян — клиника гуляла.

— Что теперь будет, Миша? — спросила милая, когда я наконец завершил рассказ.

— Жить будем, — пожал я плечами. — Сына растить.