Малахольный экстрасенс. Дилогия (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович - Страница 2

Щелкнув зажигалкой, я закурил и присел к столу. Выдохнув дым к потолку, задумался — итак, сон… Почему именно этот незначительный эпизод из прошлого? В моей утекшей, словно вода между пальцами, жизни были моменты поинтереснее. В тот день на пустыре наш спор с приятелем так и кончился ничем. Я принял предложение Вовки, мы вернулись в деревню, где похмелились и разбежались каждый по своим делам.

… Вовка умрет от рака легких через двадцать лет. Дымил он безбожно, да еще предпочитал сигареты покрепче. Сгорел за полгода. Почувствовал боль в груди, табачный дым стал невкусным… Дети отвезли его в клинику, но поздно. Рак легких скоротечный, сволочь, лечится плохо, а тут еще Вовка заерепенился и не поддался на уговоры сразу. Упрямый был… Он стал первым из моих приятелей, ушедших за кромку. Год от года число их росло, пока не осталась пустыня, и я в ней — одинокий саксаул. Наполовину высохший, но еще пытающийся казаться живым. Как я к этому отношусь? Спокойно. Никого не минет чаша сия. Иногда, правда, становится тошно, и невольно думаешь: хватит коптить небо. Но затем приходит страх, и ты гонишь от себя дурные мысли. Эх, знать бы точно: как там? Пускай ад, но какой он? На что можно рассчитывать такому, как я? Только кто ж скажет? Оттуда не возвращаются…

Я загасил окурок в пепельнице и встал. В груди кольнуло, затем тело затопила острая и невыносимая боль. Сердце будто кто-то сжал в кулаке и теперь давил изо всех сил. Пошатнувшись, я сделал шаг к двери — в спальне на тумбочке остался телефон. Набрать 103… Ноги подвели. Меня шатнуло, мир вокруг начал стремительно сжиматься, наступила темнота, и я только успел почувствовать, как куда-то лечу…

— Ну, что пошли? — спросил Вовка. Он стоял, вопросительно глядя на меня.

Опять этот сон… В следующий миг пришло осознание: никакой это, нахрен, не сон. Я только что умер у себя в квартире. Или же нет? Лежу сейчас без сознания на полу в кухне — до спальни так и не добрался. Но, если так, почему дышится легко, тело переполняет сила, а природа вокруг хоть и притихла в ожидании грозы, но выглядит живой и объемной?

— Нет, — ответил я и для убедительности покрутил головой.

Вовка пожал плечами:

— Смотри, гроза будет. Долбанет молнией — и будет тебе открытие! — он сложил руки на груди и закатил глаза, наглядно изображая мое ближайшее будущее.

Я вместо ответа ожесточенно воткнул щуп в землю. Уходи! Мне нужно понять, что вообще происходит.

Вовка еще раз пожал плечами, покосился на свою лопату (хорошую, с черенком, отполированным до блеска ладонями), вздохнул и поплелся к деревне. Я подождал, пока он скроется за кустами, и опустился на песок. Страха не было, как и паники. В стрессовых ситуациях я умею мыслить трезво — это не раз выручало меня в жизни. Итак, версий две. Первая: я сейчас лежу на полу, а все что вижу — не более, чем бред умирающего мозга. Проверим. Я зачерпнул горстью песок и поднес ладонь к глазам. Песчинки с чуть слышным шорохом стали вытекать между пальцами. Я отчетливо ощущал их движение, вес и объем. Стряхнув остатки песка на землю, взял лопату. Тяжелая. У меня на даче лопата из титана — легкая и удобная, копать ею одно удовольствие. Этой намахаешься. Я попробовал пальцем край штыка — острый. Резать палец до крови не стал — глупо. И без того ясно, что мир вокруг реален — во снах и бреду подобного не бывает, там все странно и нелогично. Тогда версия вторая: я умер, и мое сознание перенеслось в мое же тело, но на тридцать лет назад. Кто и зачем это сделал? Риторический вопрос. Случайность отвергаем — науке такие феномены не известны, хотя кое-кто с пеной у рта будет отстаивать обратное. Атеисты — они порою хуже либералов. И те и другие на дух не переносят иную точку зрения, хотя на словах за свободу совести и мнений. «Кирпич ни с того ни с сего никому и никогда на голову не свалится», — говорил Воланд в романе «Мастер и Маргарита». Хотя этот персонаж — Князь Тьмы, священники с ним полностью согласны — сам слышал. Остается понять, зачем Ему понадобилось переместить мое сознание в это время и место? Для чего?

С неба посыпались пока редкие капли, вот-вот ливень грянет, и я решил отложить эти размышления на потом. Встал, подобрал лопату. В этот миг будто кто-то разорвал небо надвое. Оглушительный треск ударил сверху, и ослепительно-белая, с синевой по краям (я успел это заметить) лента шваркнула под ноги. Меня словно подбросило, и все вокруг исчезло в черноте…

Очнулся от ощущения сырости на лице. Открыл глаза. Грязно-серые облака висели прямо надо мной, из них сеялся мелкий колючий дождик.

Я сел и огляделся. Лопата и щуп валялись рядом. Провел ладонью по груди. Рубаха была влажной, но не мокрой — значит лежал без сознания недолго. «Молния, — вяло всплыла мысль, — все-таки они сюда точно бьют — Вовка не зря предупреждал. Хорошо еще, что не убило. Это было бы просто замечательно: переместиться в прошлое, чтобы от молнии погибнуть».

Я встал, подобрал лопату и щуп и побрел к деревне. Меня слегка мутило, ноги казались ватными, но по сравнению с тем, как я чувствовал себя на пенсии… Здоровье — такая вещь, понимаешь его ценность после утраты.

Вовки дома не оказалось — умчался на работу, о чем говорил висевший на дверях дома замок. Жена приятеля с детьми вчера уехала в гости к матери, что и дало нам возможность приятно посидеть за полночь — иначе разогнали бы раньше. Я прислонил к стене сарая лопату и щуп и отправился к тетке. В сенях зачерпнул кружкой из ведра и выпил холодной и невероятно вкусной колодезной воды, после чего открыл дверь в дом.

Тетя лежала на кровати поверх покрывала в одежде и слегка постанывала — похоже снова давление прыгнуло. В прошлой жизни гипертония свела ее в могилу — инсульт. Я придвинул стул к кровати и присел. Тетя повернула ко мне перекошенное болью лицо.

— Ты где это ходил? — прошептала тихо.

— Да так, — ответил я неопределенно и спросил: — Голова болит?

Она прикрыла глаза, подтверждая — качать головой или говорить далее, видно, не позволяла боль.

Повинуясь какому-то безотчетному чувству, я положил левую ладонь ей на лоб. Тот был горячим — да так, что собственная рука показалась мне ледяной. И внезапно ощутил, как холод из ладони заструился туда, в жар. Я словно бы лил что-то из себя в этот пышущий огнем лоб; и жар вдруг стал сжиматься и отступать. Ощущение было странным и пугающим, я попытался убрать ладонь. Но тетка с неожиданным проворством упредила, крепко схватив меня за руку.

— Не надо, пусть будет, — попросила шепотом.

Через несколько минут я ощутил, что жар под ладонью съежился и исчез совсем. Руки тетки ослабли и тихонько скользнули на постель, она вздохнула и глянула на меня осмысленно.

— Прошло, — сказала удивленно. — Так быстро! — Она обвела взглядом комнату и остановила его на часах. — Десять, — сказала, подхватываясь. — Что ты сидишь? Автобус через час, а тебе еще три километра топать. Давай живо! Сумку тебе я собрала.

Путь до соседней деревни я преодолел одним духом. Шел быстрым шагом, не забывая поглядывать по сторонам. Хотя смотреть, по большому счету не на что. По правую руку заболоченный луг и кусты, по левую — лес. Через месяц, а то и раньше в нем вырастут грибы. Грибов тут много. В детстве мы с теткой собирали их мешками, сушили и сдавали заготовителям. А еще ягоды — чернику, бруснику и клюкву. Тетя Оля хвалила меня за старание и наделяла монетами — серебряными гривенниками и двугривенными. По возвращению в город я покупал на них мороженое и конфеты…

Мной овладело странное чувство. С одной стороны тело радовалось вернувшейся силе и здоровью, но с другой мозг продолжал пребывать в смятении. Случившееся со мной, — реальность или все же бред? Вдруг я там впал в кому, и это видение? Знать бы, что видят люди, пребывающие в таком состоянии — никогда об этом не читал. О тех, кто пережил клиническую смерть и вернулся, информации море, да и сам слышал из первых уст. Был у меня друг, который побывал за кромкой, я как-то спросил его: видел ли он чего ТАМ? «Было радостно, — ответил друг смущенно. — Не хотелось возвращаться…» Толя, так его звали, остался сиротой в три месяца. Случилось это 1942 году в оккупации. Немцы повесили его мать, отец сгинул на фронте, и младенца забрали чужие люди. После войны сдали в детдом. Жить тогда было голодно, а в детдоме кормили. Толя выжил, сумел получить образование, даже стал писателем — у меня в книжном шкафу стояли его книги с автографами. Голодное детство сказалось на здоровье друга — к сорока годам он перенес несколько инфарктов и стал инвалидом. Но друг не ожесточился. Писал сказки для детей — такие же добрые и светлые, как и он сам. В 2007 его году изношенное сердце не выдержало. В гробу Толя лежал с улыбкой на лице. Сделали ли это в морге, или же так получилось само, не знаю. В последние годы друг сильно болел, жизнь его не радовала, но почему-то верилось, что он встретил смерть с улыбкой. Можно сказать: отмучился…