Обманщики - Драгунский Денис Викторович - Страница 7

– Да, кажется.

– Где оно?

– Куда-то делось, когда мы переезжали. Не помню. Может быть и скорее всего, вообще потерялось.

– Ага, – сказал он. – Понятно, бывает… Марина, а откуда оно у тебя было?

Она положила в книгу красивую кожаную закладку, захлопнула ее и пристроила на тумбочке рядом с лампой. Потянулась, подняв руки кверху и показав выбритые подмышки. Уронила руки на одеяло.

– Тебе это обязательно знать? – но, встретившись с его темным взглядом, сказала: – Хорошо, пожалуйста. У меня был, извини за выражение, парень. Он ушел в армию. Просил меня ждать. Я обещала. Он дал мне это колечко. Сказал, что мамино. Надел на палец.

– И ты не дождалась…

– Нет, что ты! – усмехнулась она. – Я дождалась. Цинкового гроба.

– Прости меня, – сказал он.

– Ничего, ладно, – вздохнула она. – Иди ложись наконец.

– Прости меня, но ты говорила, что это кольцо покойной бабушки…

– Я соврала. Я боялась тебя огорчить.

– Ясно, ясно, ясно, – вздохнул Лялин и забрался под одеяло.

Она погасила лампу, придвинулась поближе и положила голову ему на плечо.

Лялин поцеловал ее макушку и подумал:

«Вот если бы я набросил пиджак ей на плечи – она бы попросилась отойти в кустики, сперла бы мой бумажник, и мы бы больше никогда не увиделись. Я бы женился на Асе Ройтер или на Наташе Звонаревой или лучше бы вообще ни на ком не женился, и не было бы у меня троих детей, и старший не намекал бы на студию в квартале „Шувалов“, а младшие бы не клянчили что ни полгода макбуки и айфоны самых распоследних моделей».

Нет, конечно, они хорошие ребята, и денег у него было хоть жопой жри, но бесила наглость.

Мой приятель рассказывал:

– Строили что-то, уж не помню что – то ли склад, то ли коровник – в Н-ской области. Студенческая бригада типа «стройотряд». Хорошие деньги. Но и вкалывать надо ой-ой-ой. Вот не помню, что именно строили. Кажется, все-таки коровник. Но была там не совсем прямо уж деревня, а вполне себе совхоз. Даже были длинные двухэтажные дома городского типа, из белого силикатного кирпича – с квартирами, как в городе, с водопроводом и отоплением. Молокозавод, гараж, ремонтные мастерские. Котельная. Водонапорная башня. Дом культуры, библиотека в отдельном домике. Скверик, бетонный Ленин. Все как у людей.

Но снаружи, за городской, так сказать, чертой, – деревенская жизнь. Река, луга, стога, коровы пасутся.

В Доме культуры, конечно, танцы.

На танцах познакомился с девушкой. Совсем простая, но зовут Алиса. Хорошо. Такая вот у нас страна чудес. Если честно, она меня сама выбрала. Подошла и пригласила и потом ни с кем танцевать не отпускала. Там вообще девчонки смелые, смелей московских.

Девчонок там, кстати говоря, было втрое больше, чем ребят. Потому что, когда приходишь на танцы в каком-нибудь таком поселке, сразу проблема: «местные». Мы, значит, приезжие, а они тут хозяева. Могут и морду набить, если на танцах что-то не так. Но вот тут «местных» почти не было. Уж не знаю почему, но факт.

Короче, потанцевали, потом пошли гулять.

Луна светит, улица кончается и выходит к полю. Пошли по полю. Вдруг что-то черное впереди – типа длинный дом с косой крышей, под крышей окна, сквозь них звезды. Луна, поле и такая фигня – как в кино про другую планету. Сеновал, оказалось. Залезли внутрь, там сено разными кипами лежало, мы на небольшую такую забрались, и ну целоваться. Она первая начала, что характерно. Прямо раз – и в губы взасос. Потом легла на спину, руки раскинула, на нее косой луч лунного света ложится из верхнего окошка – красиво. Сама она тоже красивая, беленькая такая, шейка тонкая, ключицы хрупкие. Я-то как думал – сейчас трахнемся разок и обратно на танцы пойдем. Но вот я на нее посмотрел, и такая вдруг во мне нежность поднялась, господи, никогда со мной такого не было. Вот именно что нежность. Хотелось ее целовать осторожно и медленно, гладить вот эту русую стрижечку, прикасаться губами к глазам, к вискам, к ушкам и шее.

– Алисонька, – говорю, – какая ты чудесная… Девочка моя сладкая, дай я на тебя налюбуюсь, дай я тебя поглажу тихонечко, дай мне свои плечики, дай мне свои сладкие грудки, дай я их поцелую, милая моя, ласковая моя…

Вдруг она как дернется. Поднялась, села и говорит:

– Ты чего?

– А? – говорю.

– Ты вообще? Совсем уже?

Я даже не понял, что это она вдруг. Обнял ее и дальше шепчу что-то такое ласковое.

А она вырвалась и чуть не крикнула:

– Ну и не надо!

Спрыгнула вниз и убежала.

Да. Интересно любят Н-ские девушки.

Посидел, передохнул, пошел назад. Там всего ходу было минут десять. На танцах ее уже не было. Ладно. Бывает.

В следующее воскресенье опять танцы. Прихожу, верчу головой, ищу свою Алисочку. И тут ко мне подходит другая девушка. Тоже, кстати, ничего себе. Я ее еще в тот раз заметил, она была вроде атаманши. Ходит, на всех слегка покрикивает. Вот она ко мне подходит:

– Эй, москвич, как тебя звать?

– Саша, – говорю.

– А я Валентина. Пойдем покурим, разговор есть.

Вышли с танцев.

Идем по той же дороге. Луна светит, но уже не такая, как неделю назад. Молчим. Минут пять идем, вышли в поле, вот и сеновал виднеется, как ангар межпланетный.

Она вдруг голос подает:

– Я ж сказала – покурим!

Дал ей сигарету. Щелкнул зажигалкой.

Дальше пошли. Она молчит, я молчу. Потом говорит:

– Некогда мне тут раскуриваться. Гаси давай.

Затоптала сигарету и пошла на сеновал. Я тоже сигарету заплевал, выбросил – и за ней. Смотрю, она высоко забралась. Протягивает мне руку:

– Залазь сюда.

Залезли.

– Ну? – говорю.

– Баранки гну! – смеется.

– Постой, Валентина, а какая у нас с тобой, извини за выражение, тема разговора?

– То есть в смысле?

– Ты же сказала: есть разговор. Говори, я слушаю.

– Зачем ты Алиску обидел? – сказала Валентина. – Она сегодня даже на танцы не пошла. Ты чего?

– А чего я? Чего я не так? – У меня голова кругом пошла от этих заявок.

– А чего ты как баба рассюсюкался? Алиска говорит: я в него прямо втюрилась, сразу решила – мой. А он – как баба. «Глазки-губки, плечики-грудочки!» – передразнила Валентина. – Алиска прям так и сказала: «Может, он пидарас? Я в него влюбилась, а он как будто пидарас!»

– Ненормальная твоя Алиска! У меня к ней нежность проснулась, ты понимаешь?

– А может, ты правда пидарас? – спросила Валентина.

– Дуры вы обе! – закричал я и чуть не треснул ее по башке, но сдержался. – Хоть живого педераста видели? Охренели совсем! – Я схватил ее за плечи и сказал: – Нежность, понимаешь? Хотелось ее ласково поцеловать, сказать нежное слово! Поняла?

Я отпустил ее и лег на спину.

Она склонилась надо мной.

– Херня это все, твоя нежность. Глупости и вранье. Вот я тебе нравлюсь, например? Чего молчишь? Алисочки стесняешься? Да она к тебе больше за полкилометра не подойдет, нежный какой… Ну, чего молчишь?

– Про что?

– Вопрос не понял? Я тебе нравлюсь?

– Ну нравишься, – сказал я на всякий случай.

– Не «ну», а точно! – чуть не зарычала она. – Да? Нет?

– Да.

– Тогда давай, – и она ловко стянула с себя платье. – Давай не задерживай! Стоит? Поехали. Не стоит – сейчас подыму!

Она громко причмокнула губами, как кучер лошадям, и завозилась с пряжкой на моих брезентовых стройотрядовских брюках.

Я лежал, то глядя в черный потолок, то косясь на Валентину, и понимал, что счастье, правда и смысл жизни – вот они. Рядом со мной. Что все слова – это вранье, что нежность – это глупость и лицемерие, что есть только сильная женщина, горячее дыхание, колючее сено и звезды в проемах под крышей сеновала.

Я точно знал, что такая не разлюбит, не бросит, не выдаст.

Но я понимал также, что не смогу остаться здесь. Что я здесь буду делать? И увезти ее с собой в Москву, жениться на ней и плюнуть на все – тоже не смогу. Потому что в Москве пятый курс, мама-врач и папа-доцент, в Москве выставки и концерты, в Москве любимая девушка Лиля Лейферт и еще одна, тоже очень хорошая и очень любящая Таня Морозова, и, хотя с этой секунды мне на них наплевать, – все равно. Да и Валентина не захочет. Я для нее забава, момент, быстрая месть болтуну-москвичу за подругу… Не говоря о ее маме-папе, братьях-сестрах, которые у нее, конечно, есть, но которых я не знаю и знать не желаю.