Русский в Англии: Самоучитель по беллетристике - Акунин Борис - Страница 8
- Предыдущая
- 8/17
- Следующая
– Сейчас прочтут свой ультиматум, – поклонившись направо до земли, а налево с реверансом, перевел Кроу.
Послы исполнили нечто вроде балетного па. Писемский сдернул шапку и согнулся головой к носкам своих сафьяновых сапог, а второй, наоборот, распрямился, нахлобучил куний колпак и вынул из-за пазухи свиток с красной вислой печатью. Теперь он был голосом царя Иоанна Васильевича.
Московский посол[14]
В письме из Москвы говорилось: «Мы чаяли того, что ты, Лизавета, на своем государьстве подобно нам государыня и сама владеешь и своей государьской чести смотришь и потому хотели с тобою дела делати, а в твоей державе мимо тебя худородные людишки и мужики торговые всему управа, ты же пребываешь в своем девическом чину как есть пошлая девица и даже в своей руке не властна. Коли не понимаешь ты великой чести, тебе предложенной, снимаем мы с Англинской земли свою государеву милость. И знатно будет, яко твои гости в царстве Московском ныне поторгуют. Одумайся, Лизавета. То последнее наше к тебе слово».
Дочитав грозное послание и убрав грамоту, дьяк снова склонился, а Писемский, наоборот, выпрямился и нахлобучил соболий убор.
– Перескажи самую суть, учтивости можешь опустить, – велела Елизавета.
– А никаких учтивостей и не было! – подражая чеканной манере московита, заголосил переводчик. – Русские – в учтивостях – несильны! Царь – грозит – разрывом отношений – если не получит – ответа – сей же час!
И тоже, как второй посол, согнулся.
– К которому из них мне обращаться? К тому, что говорил, или к тому, что читал? Почему послов вообще двое, а не один?
– У московитов всегда так. Послы приглядывают друг за другом, и каждый пишет «klyauza», это такой репорт. Первый посол, лорд Теодор Писемски, – важный вельможа. Второй посол, сэр Эпифан Неудача, чиновник министерства иностранных дел.
– Нас представляешь? – догадался Писемский. – А что я наместник Шацкий, сказал?
– Первый посол имеет титул «лорд-протектор оф Шатск», – перевел мастер Кроу.
– Это какая-то важная провинция, вроде Уэльса? – спросила королева.
– Нет. Шатск – маленькая крепость, дыра дырой. Титул дан послу для пышности.
– Что, сэр Томас? – оборотилась Елизавета к министру. – Беру быка за рога?
Тот молча наклонил голову. Девицу Мэри, неподвижно стоявшую у окна под вуалью, вошедшие пока не заметили.
– Сначала скажи вежливо, почему я не выйду за их владыку, – велела переводчику английская монархиня. – Не тебя учить.
– От чести великой оробев, не смела я поверить в свое счастие, потому долго не отвечала на достолестное предложение его царского величества, но ныне готова, – загнусавил Кроу, подражая высокому женскому голосу. – И ежли б не обет девства, принесенный мною Господу, я с великой благодарностью и счастием стала царскою супругой.
Послы оба нахмурились.
– … А теперь, когда они пригорюнились, скажи, что вместо меня они могут получить девицу Мэри, сестру графа Хантингтона, которая приходится мне кузиной… нет, лучше скажи племянницей. Скажи, от сердца ее отрываю.
Королева вынула платок, поднесла к глазам.
– Но я готова отдать великому государю в невесты княжну Марью Хантинскую, любимую свою племянницу, которая мне дороже дочери, – прочувствованно произнес переводчик и вытер глаза манжетом.
Русские переглянулись. Кажется, такого оборота они не ждали.
– Теперь скажи, что они могут сами заглянуть кобыле в зубы. – Елизавета картинно показала в сторону окна и поднялась. – Пойдемте, сэр Томас. С меня довольно этого балагана. Ты, мастер Кроу, оставайся. Я на тебя полагаюсь.
– Зрите же возлюбленную дщерь мою! – повторил переводчик королевское мановение руки, – А я вас покидаю, ибо мое сердце материнское разрывается.
Послы поклонились удаляющейся Елизавете, но оба при этом глядели на тонкую недвижную фигуру у окна.
– Ежели вашим милостям угодно расспросить прынцессу, я переведу, – подлетел к послам Кроу.
– С ума ты сошел? – оттолкнул его Писемский. – Как посмею я заговорить с особой, которая может стать нашей государыней? Мне на нее и смотреть-то льзя только издали. Тебе же, смерду, вовсе не по чину. Поди вон!
Московский дьяк[15]
Обескураженный толмач помедлил, и московит рявкнул:
– За дверью жди!
Делать нечего, Кроу вышел.
Первое, что сделали русские, – сняли меховые шапки и распустили пояса на шубах. Обоим было жарко.
Федор Андреевич почесал потный загривок, пытливо глядя на девку с завешенным лицом.
– Что взаправду говорила рыжая кошка, Епифан?
– Девка королеве никто. Подсовывают кого не жалко, – сказал дьяк.
Епифан Неудача, будучи худого рода, выдвинулся в Посольском приказе из-за редкого дара к языкам. Чужие наречия давались ему так же легко, как птице папагал людские голоса. Епифан знал и по-татарски, и по-немецки, и по-польски, и по-шведски. Перед путешествием в английскую землю месяц поучился у пленного шотландского наемника – превзошел и булькающую речь далеких островитян.
– Так я и подумал. Беда, Епифан. Что делать будем? Привезем государю невесть-каку-невесту, сидеть нам на колу. Пусты вернемся – тож на тож выйдет. Ты его царское величество знаешь.
Дьяк поежился. Царское величество он знал. Однако на вопрос не ответил, ему было невместно. Решать предстояло Писемскому, старшему чином, годами и опытом.
Федор Андреевич, однако на ложную прынцессу больше не смотрел, только на помощника – пытливо. Кустистые брови сдвинулись, в вылинявших от неоткровенной жизни глазах явственно читалось только одно чувство – тревога, но проглядывало и какое-то второе дно.
– Под девку, надо думать, королевскую грамоту дадут, честь честью пропишут, каких она расцарских кровей, – тихо продолжил старший посол. – Кто там, на Москве, проверит? И как проверять? Соображаешь, к чему я?
Дьяк неуверенно кивнул. Белесые ресницы заморгали.
– Главное, ты бы не донес… – Писемский придвинулся, нависнув над низкорослым, щуплым товарищем. – Как, донесешь аль нет?
Епифан хотел помотать головой, но от страха одеревенела шея.
А Федору Андреевичу бояться было поздно. Самое опасное он уже проговорил.
– Тебя почто Неудачей-то прозвали? Давно хотел спознать, – спросил он про неважное, чтоб дьяк перестал цепенеть.
Уловка сработала, дьяк с облегчением принялся рассказывать:
– В позапрошлый год вышло. Твоей милости на ту пору в Москве не было, ты к польскому королю мириться ездил. Осерчал Иван Васильевич на князя Телятева, кричит: «Руби его, ребята! Кто ему башку с плеч снесет, пожалую всю княжью вотчину!». Я ближе всех к князю стоял, и сабля на боку, а замешкался. Васька Грязной раньше доспел, ему и вотчина. А надо мной все потешались, Неудачей прозвали. Так теперь и в грамотах пишут: Епифан Василев сын Неудача.
– Вот дурак, упустил счастье, – сказал на это старший посол. – Ты сейчас-то гляди долю свою не прозявь. И мою заодно. Думай сам: тут или пан, или пропал.
– Не донесу, – решился дьяк. – Вот тебе Божий крест.
И сотворил святое знамение.
Перекрестился и Писемский.
– Ладно. Пошли поглядим что за краля.
Он подошел к англичанке, за всё время ни разу не шевельнувшейся, и без церемоний откинул кисею.
Марфа Собакина. Реконструкция по черепу[16]
Увидев вблизи два заросших бородою лица – одно щекастое и пожилое, другое – худое и еще не старое, Мэри зажмурилась. Ей хотелось поскорей пробудиться от ужасного сна.
- Предыдущая
- 8/17
- Следующая