Морской разбойник и торговцы неграми - Сю Эжен - Страница 18

Итак, Брюлар скрылся, и долго было о нем ничего не слышно.

Господин Вилль, один из богатейших колонистов острова Ямайка, владел обширными плантациями сахарного тростника, кофе и хлопчатой бумаги. Кроме того он имел доброе сердце, и соседи упрекали его даже в излишней слабости и снисхождении к своим невольникам.

Должен сказать также, что господин Вилль получал газету «Время» (Times), a потому человеколюбивый дух этого журнала развил в нем филантропические чувства. Однажды утром, через два месяца после визита Брюлара, господин Вилль осматривал свой сахарный завод, на котором работали негры, купленные им у разбойника. Большие и малые Намаки жили там очень дружно между собой, ибо плеть старосты уничтожила междуусобную ненависть и уровняла все характеры.

Итак, господин Вилль отправился туда утром. Перед ним шли двое негров с топорами в руках для расчищения дороги и убивания змей, столь многочисленных на этом острове.

Наконец они прибыли на место. Заводской староста сек плетью негра, привязанного к столбу.

— Эй! Том! — сказал господин Вилль, — за что ты наказываешь этого невольника?

— Хозяин! — отвечал староста, — он был в бегах, и его только сейчас привели из тюрьмы, ему следует получить пятьдесят ударов плетью, а так как вы по милосердию своему изволили уменьшить наказание вполовину, то он должен получить только двадцать пять ударов, я остановился на двенадцати, прикажете?

— Продолжай! — отвечал милосердный хозяин, и поехал дальше при единодушных восклицаниях негров, гордившихся столь добродетельным господином.

Он пошел к сахарной мельнице, эта машина состояла из двух огромных каменных цилиндров, вертящихся на железных осях в небольшом расстоянии один от другого, между ними клали пуки сахарного тростника и подвигали их по мере того, как вращательное движение цилиндров или катков мололо и ломало их в дребезги.

Так как колонист шел по пальмовым листьям, которыми покрыта была земля, то молодая негритянка, подкладывавшая тростник под катки, не слыхала его приближения.

Но внимание молодой девушки было обращено вовсе не на мельницу.

Она смотрела на молодого, красивого и рослого негра с блестящими глазами, с белыми зубами, с черной и лоснящейся кожей...

Атар-Гюль, потому что это был он, подходил иногда к ней, чтобы поцеловать розовые губки негритянки, но она тотчас наклоняла голову и любовник ее принужден был целовать ее длинные и мягкие волосы.

Тогда бедная девушка громко смеялась, цилиндры продолжали тащить и молоть пуки сахарного тростника, а она, следуя за их движением, подвигала руку свою к каткам, занятая любовными разговорами своего друга...

Господин Вилль видел все это и очень желал наказать этих ленивцев, но однако удержался.

— Нарина! — говорил Атар-Гюль на своем кафрском языке, столь выразительном и столь нежном.

— Нарина, ты отказываешь мне в поцелуе, однако же я делаю тебе все возможные подарки и услуги. Недавно еще я подарил тебе отличнейший фуларовый платок... Сколько раз носил я для тебя тяжелые ноши сахарного тростника... а ты не позволяешь мне поцеловать себя разок...

Но Нарина не была неблагодарна и подвигала к нему, улыбаясь, свои розовые губки... Как вдруг она испустила ужасный крик, заставивший колониста обернуться, ибо он уже искал старосту, чтобы велеть ему высечь плетью ленивую и слишком веселую негритянку.

Занятая полностью своей любовью, несчастная придвигала свою руку машинально к цилиндрам и не заметила, что тростника более не оставалось нисколько, и в ту самую минуту, как Атар-Гюль хотел поцеловать ее, она всунула кисть своей руки между двух цилиндров, которые, продолжая вращательное движение, скоро раздавили ее... и вся бы рука последовала за кистью, если бы негр не схватил топор и не отсек разом кисть, которая исчезла между двумя цилиндрами.

Староста прибежал на крик господина Билля и его невольников.

Нарину тотчас же отнесли в больницу, где ее старательно лечили. У другого хозяина, не столь человеколюбивого, как этот колонист, она подверглась бы жестокому наказанию по выздоровлении за убыток, причиненный ее хозяину.

— Что прикажете сделать с этим шалуном? — спросил староста. — Он заслуживает наказание за то, что остановил фабрикацию и изувечил одну из ваших невольниц.

— Какого он поведения?

— Что касается этого, господин Вилль, то уверяю вас, что отличного. Он работает так усердно, как ломовая лошадь. Немного задумчив, но смирен как ягненок и кроток как голубь.

— В самом деле? Ну так я возьму его к себе во двор... Этот каналья Юпитер, которому я поручил моих собак, день ото дня становится негоднее... Я отошлю его к тебе на завод для замены этого... Умеет ли он говорить по-английски?

— Коверкает кое-как несколько слов, но он очень хорошо понимает знаки.

— Ну, кончено!.. Я беру его... но наперед, чтобы не делать потачки таким шалостям, влепи ему несколько ударов... так пустяки... для примера, только поскорее... ибо жена моя и дочь ожидают меня к завтраку... и я хочу возвратиться домой пока еще не так жарко.

— В таком случае, господин Вилль, я влеплю ему дюжину...

— Как дюжину?..

— Да сударь! — ответил староста, махнув плетью.

— А! я и забыл было совсем!.. Да, да, дюжину... а потом пришли его ко мне тотчас же.

Вследствие этого приказания Атар-Гюль был привязан к столбу и высечен.

Спокойствие и прежняя улыбка не оставили его ни на минуту.

Он не кричал и не плакал; даже радость и удовольствие выражались на его лице в то время, как он получал удары.

И точно все исполнялось по его желанию. После некоторого приключения он имел только одну единственную цель: сблизиться с господином Виллем и быть принятым в его семействе. Ибо он питал теперь в своем сердце две весьма различные ненависти: к Брюлару и к колонисту.

Но ненависть, которую он имел к Брюлару была ничтожна в сравнении с той, которую он чувствовал к господину Виллю.

Когда наказание кончилось, Атар-Гюль связал в узел свои пожитки и поспешил помочь господину Виллю сесть на лошадь, который, тронутый его усердием и не злопамятством, шутя, слегка потрепал его по щеке.

Атар-Гюль отправился в дом колониста, не простившись даже с Нариной; он забыл и любовь...

И что такое любовь в сравнении с глубокой, сильной африканской ненавистью.

Когда колонист возвратился домой, то солнце сильно пекло, а потому он очень сожалел, что не взял с собой большого зонтика, и понукал свою лошадь, как вдруг звук знакомого голоса заставил его вздрогнуть...

Он ехал по длинной аллее из густых тамарнитовых деревьев, как вдруг из-за кустарников выбежала ему навстречу, прелестная как роза, веселая, молодая девушка...

Это была Женни, его дочь...

За ней шел красивый молодой человек, неся большой зонтик и ведя под руку престарелую женщину...

Это были Теодорик, жених Женни, и госпожа Вилль.

— Берегись, берегись, Женни, — сказал колонист, — лошадь придавит тебе ножку...

И в самом деле молодая девушка бросилась на шею к своему отцу с такой горячностью, что большая соломенная шляпка ее упала и прелестные кудри белокурых волос рассыпались по белоснежным плечам и закрыли все лицо...

— Бедный батюшка, — сказала она, с нежностью и беспокойством взглянув на колониста, — как вам жарко... А мы позабыли подать вам зонтик. Это Теодорик виноват!

— Ах!.. Женни!.. Ты напрасно обвиняешь Теодорика.

В это время подошла госпожа Вилль и сказала:

— Друг мой! ты верно устал!..

— Не лучше ли вам сойти с лошади, господин Вилль? — спросил с участием Теодорик.

— Нет, дети мои, мне и так хорошо; какую усталость не забудешь при таком ласковом приеме... однако я охотнее дойду до дому вместе с вами!

И колонист слез с лошади, погладил ее рукой и отдал одному из негров, последовавших за ним...

— Что это за новый слуга у тебя? — спросила госпожа Вилль, указывая на Атар-Гюля.