Если любишь - солги (СИ) - Калинина Кира - Страница 4

"Королеву орхидей" я слышала пару месяцев назад, но сегодня вместо Диди Леко, грузной стареющей примы, Фредерику пела столичная дебютантка Фелиция Киффер. Газеты превозносили её прелестное личико, юную грацию и, конечно, ангельский голос. Захотелось взглянуть на хвалёную "соловушку", как нарёк её "Вестник Каше-Абри", и похоже, половина города испытывала то же желание.

Газеты преувеличили лишь самую малость: в экстравагантном костюме из перьев Фелиция впрямь была хороша и уже после первого акта сорвала овации. Сцену закрыл занавес, а публика потекла в фойе, где начиналось представление иного рода.

Свет хрустальных люстр разливался по полированному мрамору пола, осыпал блёстками драгоценные туалеты дам, вспыхивал в зеркалах, играл бликами на листьях филодендронов, струях фонтанов и мужских лысинах, выбивал искры из запонок в манжетах и булавок на лацканах фраков. Зрители чинно прогуливались, угощались игристым вином и бесплатными десертами, раскланивались, беседовали, флиртовали, обменивались взглядами, говорящими порой больше слов.

Этот театр человеческих страстей стал для меня спасением. Подготовка сцены ко второму акту занимала три четверти часа. Слишком много для девушки, оставшейся наедине с собой в окружении мужчин и женщин, занятых друг другом. Помню, как в первые выезды от жалости к себе на глаза наворачивались слёзы. Но с этим покончено. Я больше не изгой-одиночка в мире стайных особей — я превратилась в натуралиста, который с азартом наблюдал за роением жучков и букашек в их естественной среде.

Вот забавная картина: три полноватые розовощёкие старушки, по виду сёстры, обхаживают двух сухоньких старичков. Даже принесли им крем-брюле. Старички млеют, но кажется, навязчивая забота начинает их тяготить…

А не съесть ли и мне мороженого?

На фуршетном столике-этажерке в три яруса потели креманки, наполненные белой и пудровой массой под снежными шапками взбитых сливок в потёках сиропа и глазури, в весёлых россыпях ягод, орехов и кусочков фруктов. Должно быть, внутрь столика был встроен охлаждающий элемент на флюидах: мороженое совсем не таяло. Я выбрала пломбир с шоколадом и орехами, повернулась отойти… и налетела на даму в платье цвета стали с кружевной вставкой спереди.

Эти кружева с серебряной нитью и приняли на себя мой пломбир, и шоколад, и ореховую крошку… Рука рефлекторно отдёрнулась, креманка толкнулась мне в грудь, оставив на ткани пастозный белый мазок.

Растяпа. Мы обе растяпы, и она — в первую очередь. Видишь человека у столика с мороженым? Обойди стороной!

Но говорить ей об этом не стоит ни в коем случае. Сейчас вежливо извинюсь — виновата же — пройду в дамскую комнату, смою мороженое и поеду домой. Вечер всё равно испорчен, платье придётся отдать в чистку.

Я подняла голову. Дама в стальном платье смотрела мне в лицо яркими аметистовыми глазами.

Всё внутри обратилось в лёд. Словно это в меня был встроен охлаждающий элемент, и кто-то перевёл рычаг в положение "заморозить"…

Чистокровная мажисьен!

Я позволила чувству вины вырваться наружу:

— Простите, во имя Равновесия! Мне так жаль… Позвольте, я сейчас.

Отставила креманку со злосчастным мороженым — аккуратно, тщательно контролируя каждое движение. Не хватало ещё опрокинуть этажерку. Непослушными пальцами с трудом справилась с замком сумочки…

— Ах, оставьте, прошу вас! Это моя вина, — жестом доверительным, почти приятельским мажисьен положила руку мне на запястье, пресекая безуспешные попытки выудить из сумки носовой платок. — Я вас не заметила. Вечно витаю в облаках.

Короткая стрижка, пепельные волосы. Узкое лицо. Кожа фарфоровой белизны. Точёный нос с лёгкой горбинкой. Уверенный, чуть насмешливый взгляд. Непринуждённая улыбка.

— Но ваше платье, — промямлила я. — Как же теперь… Это ведь антильское кружево, верно?

— Пустяки! Не стоит беспокоиться.

Небрежно, голой рукой, она смахнула с груди мороженое, и шоколад, и ореховые крошки. Пара движений, и не осталось ни пятнышка, ни соринки. С улыбкой мажисьен показала мне ладонь — кожа была чистой и сухой.

— Вы позволите?

Её рука легко скользнула по шёлковой тафте и бисерным узорам моего платья, стерев безобразную кляксу в один приём.

По новой столичной моде, мажисьен не носила перчаток. Камни в её перстнях были прозрачней воды, но в первую очередь притягивало взгляд сложное украшение из жемчужного браслета, колец белого металла, усыпанных мелкими бриллиантами, и фигурных цепочек, в которых соединялись все три элемента — жемчуг, бриллианты и металл.

— Евгения, — мажисьен по-мужски протянула руку, и мне ничего не оставалось, как пожать её.

— Верити.

В театре были и другие магнетики, я видела троих или четверых. Если ей скучно и хочется с кем-то поболтать, почему она не ищет общества себе подобных?

— Вижу, вы здесь одна? Идёмте к нам за столик! — Евгения взяла меня под руку, не оставляя шанса отказаться.

Широкая прямоугольная арка отделяла от основного фойе небольшой обеденный зал — для тех, кто не довольствовался игристым, пастилой и бисквитами, а желал обстоятельно подкрепиться и выпить за отдельную плату. Еду доставляли из ресторана, удачно расположенного по соседству, крепкие напитки — из погребов под "Небесным садом". Если верить "Бульварному листку", театр стоял над катакомбами, которые построили сектанты-солнцепоклонники во времена Руфиуса Оборотня. Но кто верит "Бульварному листку"?

Из-под арки неслись запахи жареного мяса, тушёных овощей, острых соусов и табачного дыма, маня за столы, накрытые крахмальными скатертями, чревоугодников и курильщиков. Иные гости просиживали там не только весь антракт, но и второе отделение, возвращаясь в зрительный зал лишь к третьему, а то и не возвращаясь вовсе. На мой вкус, это дурной тон — идти в оперу, чтобы набить брюхо. Но аристократы высшей пробы, похоже, считали иначе.

Евгения подвела меня к уютной нише под охраной пары финиковых пальм в кадках. Не знаю, кого я рассчитывала увидеть — наверное, компанию подружек. Но из-за стола навстречу нам поднялись двое мужчин, одинаковых во всём, кроме цвета волос — оба во фраках, рослые, статные, бледнокожие, мажисьеры до кончиков ногтей.

Первым Евгения представила шатена с бутоньеркой в петлице:

— Аврелий, мой жених. А этот шалопай, — небрежный кивок в сторону блондина, — мой брат Дитмар.

"Почему шалопай?" — хотела спросить я, но сдержалась.

Меня Евгения отрекомендовала своей новой приятельницей.

Мажисьеры поклонились — гладко зачёсанные волосы, идеальные проборы.

Дитмар, чуть выше ростом и красив, как сказочный принц, Аврелий шире в кости, тяжелее лицом, но тоже очень недурён.

Я заколебалась — надо ли подавать им руку. Меня сто лет не представляли мужчинам. А у мажисьеров, как известно, свои повадки.

Дитмар разрешил мои сомнения.

Неуловимым движением подался вперёд, легонько встряхнул мою ладонь, потянул на себя…

— Прошу вас, Верити, составьте нам компанию.

Не успела опомниться, как оказалась сидящей за столом на полосатом диване, Дитмар слева, Аврелий справа, Евгения — наискосок.

— И волей случая, нас всё-таки четверо! — весело объявила мажисьен.

Дитмар взглянул куда-то сквозь пальмовые листья, щёлкнул пальцами. Проворный официант разложил передо мной столовые приборы, расставил тарелки, бокалы…

— Зачем это? Не нужно, — запротестовала я.

— Верити, дорогая, вы наша гостья, — отозвалась Евгения. — Не стесняйтесь. Не то я обижусь!

И погрозила пальчиком.

— Игристого? Сухого? — предложил Дитмар. — Крино? Мадарель? Версент?

— Может быть, крем-ликёр? — подсказал Аврелий. — Например, сойо?

Я поспешно кивнула, изо всех сил стараясь не выглядеть ошеломлённой. Похоже, без особого успеха. Мажисьеры улыбались, все трое — любезно, терпеливо, снисходительно. Может быть, это такая забава? Они выбирают жертву, обычную женщину — или мужчину, почему бы нет? — приглашают за столик, чтобы… Что? Пока мне не сделали ничего дурного. Но было чувство, что я иду по тонкой проволоке, внизу пропасть, и оступиться не просто легко, это неизбежность, вопрос лишь в том — когда.