Любовница №2358 (СИ) - Семенова Лика - Страница 58

Вместе с локационной панелью погибли часы.

Я неслась в непроглядной ночи, не ощущая ни времени, ни  ориентиров. Лишь бескрайнее небо и бескрайний песок, подсвеченный скупым лунным светом. Серый, как пепел. И бесконечный страх оказаться пойманной. Время от времени я оглядывалась, стараясь разглядеть погоню. Сердце ухало, будто я падала в бездонную пропасть.

Зарядная шкала издала отвратительный высокий звук и замигала, окрашиваясь желтым — допустимый минимум. Многим раньше, чем я надеялась. Датчик показывал, что критический минимум продержится двенадцать миль.

Вот сейчас я почти пожалела, что выломала локационную панель. На критической отметке следует снизить скорость и высоту, включить автопилот и прыгать в песок. Это дало бы мне несколько миль форы. Упавший эркар отследили бы по сигналу, но рядом не оказалось бы моих следов.

Приземление было мягким. Ноги почти по колено ушли в прохладный песок, приятно-теплый в глубине, и стоило больших усилий не потерять туфли. Я проводила взглядом удаляющийся эркар с красными точками габаритных огней, опустилась на песок. Перевести дух. Через несколько минут я поняла, насколько здесь холодно. Суточное колебание температур в пустыне, знакомое со школьного курса… но познания не приносили облегчения. Как и тонкий шелк одежды. Я несла туфли в руках, иначе по песку было просто невозможно идти. Поднималась на барханы, скатывалась вниз. Вновь взбиралась, съезжая на зыбкой поверхности, и снова катилась. Шагая по песку, человек устает в два раза быстрее. Так говорят. Меня преследовали три мысли: я промерзла до костей, не иду ли я в сторону Ашамун-Сиде, и нет ли поблизости погони. И еще одна, самая пугающая — у меня не было воды. Ни единой капли. И в ближайшей перспективе это последнее окажется фатальным. Конечно, если спады аль-Зараха не отыщут меня раньше…

В холоде жажда пока не ощущалась, но стоило мне вспомнить о совсем недавних страданиях в каисе, и язык будто распухал, прилипал к нёбу. Я инстинктивно сглатывала слюну, понимая, что это лишь психосоматика, но эти воспоминания едва не доводили до паники. Я остановилась, обхватила себя руками и шумно размеренно дышала, стараясь совладать с собой — только паники сейчас не хватало. Как говорила чертова миссис Клаверти: слушала космос.

Я мучительно вглядывалась в ночную пустыню, надеясь различить огни сирадолитных вышек, но мне светило звездами лишь поразительное небо. Такое, какого я не видела никогда и нигде. Глубокое, трехмерное, осязаемое. Необыкновенное. Хотелось лечь на песок и смотреть. Но это было непозволительной роскошью. Я должна пройти сколько возможно, пока не разгорелся день и не началась испепеляющая жара. Если я не найду оазис или сирадолитные вышки, на которых собирается конденсат — мне конец.

Легкое щекочущее касание к лодыжке заставило вздрогнуть. Я вскрикнула, отскочила, вглядываясь. В болезненном лунном свете нечто темное пересекло серую горку песка, видимо перебирало маленькими лапками. Я не стала рассматривать: это точно не змея. Вероятно, скорпион. Вот она — безрассудная глупость городского жителя. Такие опасности я даже не брала в расчет, даже не думала о них. Впрочем, чтобы думать — надо знать. А я почти ничего не знала о пустыне. Змеи и скорпионы — вот вся моя осведомленность о фауне. Но и те и другие смертельно ядовиты. Аль-Зарах прибавил к этому скудному багажу знаний грифов и жуков-могильщиков. Но все это после. Сначала свою работу должна сделать жажда. Или змея. Или скорпион…

Я проклинала свою невнимательность и беспечность. Но, кто же знал… Я помнила лишь куски учебных фильмов — ничего больше. Однажды нам показывали ночевку бедуина посреди пустыни. Чтобы не стать во сне жертвой скорпиона, он жег в кастрюле какие-то сухие ветки. Собирал образовавшийся жидкий деготь в банку, и разливал по кругу вокруг палатки. Как утверждалось, черту из вонючей жижи скорпионы не пересекали.

У меня не было ни кастрюли, ни веток, ни спичек. Да и скорпионы пугали гораздо меньше обезвоживания. Говорят, теряя всего лишь два процента жидкости из организма, человек становится слабее на двадцать пять процентов… Нарушается пространственная ориентация, путается сознание. Тогда, в кромешной тьме каиса, ориентация меня совсем не заботила.

Рассвет расплылся розово-желтым. Маленькое солнце показалось из-за мутного горизонта и поползло вверх, будто кто-то удерживал пальцем на стекле начищенную до блеска монету. Даль сгустилась, стала ярко-розовой, но быстро обрела характерные оттенки: желтый песок и пронзительно-лазурное небо. Как двери в Ашамун-Сиде. Воздух быстро нагревался, и от ночного холода вскоре остались одни воспоминания. Я оторвала подол тонкой сорочки, намотала наподобие тюрбана. Закрыла шею, лицо до самых глаз. Но без воды все это имело не слишком большое значение. Без воды всему конец.

Я шла по гребню бархана, уже с трудом выдерживая ступнями жар нагретого песка. Обливалась потом, с ужасом осознавая, что теряю драгоценную влагу. Казалось, я брожу по пустыне целую вечность, скитаюсь, как призрак этих проклятых земель. Плечи поникли, руки обвисли плетьми. Я снова и снова оглядывалась, поворачиваясь вокруг своей оси, в надежде разглядеть верхушки сирадолитных вышек, но видела лишь дюны. Застывшее песчаное море с редкими пучками высохших низких кустарников. Бесконечно облизывала пересохшие губы и с невероятным усилием пыталась прогнать упрямо подкатывающие приступы паники. Закрывала глаза, медленно и шумно втягивала сухой воздух.

Когда за высоким барханом показался частокол сирадолитных вышек, я едва не вскрикнула. Прибавила шаг. Мне так казалось. На деле я едва перебирала ногами, обессилела, перегрелась. На каждом шаге я могла рухнуть от теплового удара. Сирадолитные вышки — всегда оазис. Металл обильно покрывался конденсатом, которого хватало на орошение нескольких крепких пальм

Казалось, я шла целую вечность, но, когда осталось миновать лишь одну высокую дюну, остановилась и бессильно опустилась на песок. Солнце уже давно миновало зенит, испепеляя все вокруг. Я не думала ни о чем, кроме собственной жажды. Страх, невыносимая жара, обгоревшие руки — все отходило на второй план. Я не имела ни малейшего понятия: есть ли на этих вышках какой-то персонал? Хотя бы смотритель? Если меня заметят — вернут аль-Зараху. Теперь это верная смерть.

Какое-то время я наблюдала из-за песчаного хребта. Гипнотизировала воспаленным взглядом металлические трубы с зубчатым навершием, украшенным антенной маяка. Они напоминали странные уродливые мертвые бурджи. У основания ближайшей вышки блекло зеленела пожухлая поросль. Низкорослая, тщедушная. Умирающая, как и сама груда железа. Как и все здесь, выжженное беспощадным солнцем. Зной и бесконечная статика. Если там есть люди, меня вернут палачам. Если я останусь сидеть в песке — палачом станет эта пустыня.

Глупо хотя бы не попробовать.

Я с трудом поднялась на ноги и побрела, воображая, как прижмусь всем телом к прохладному влажному железу, как обрету тень. Как оботру лицо, почувствую воду во рту. Даже в груди засвербило, затрепыхалось. Я приложила руку, чувствуя, как едва уловимо дребезжит папин медальон. Как тогда, в каисе. Будто ободряет. Шутки сознания… Я нащупала его через ткань, зажала в кулаке, будто поймала муху, и та едва заметно жужжала. Слабенько, нежно.

Я добрела до вышки, ступила в тень и раскинула руки, прижимаясь к железу.  Не слишком прохладному, едва влажному. Втянула характерный металлический запах, от которого едва не запершило в пересохшем горле. Тело ощутило контраст с раскаленным воздухом, стало немного легче дышать, но что-то было не так. Скудной влаги не хватило даже на то, чтобы смочить губы. Она оставалась на ладонях считанные секунды, даря лишь иллюзорное чувство прохлады, и тут же иссушалась легким обжигающим ветром.

К растениям должны быть проложены оросительные трубки. Я упала на колени и принялась раскапывать пальцами песок у корней жалкой низенькой пальмы с иссушенной неопрятной кроной. Нашла конец трубки, но песок там был лишь слегка влажный, почти не лип к рукам.