Любовница №2358 (СИ) - Семенова Лика - Страница 41

Толстуха нервно расхаживала перед моим диваном, переваливаясь, звеня браслетами. Когда открылась дверь и вошла Шафия вместе с маленьким щуплым мужчиной в тюрбане, она всплеснула руками:

— Почему так долго, Иршат-саед?

Тот лишь подобострастно раскланялся, казавшись на фоне Масабих-раисы ничтожно маленьким и худым. Та приняла это, как должное, и повела врача ко мне:

— Новая девушка упала в обморок.

Он поставил на тахту свой чемоданчик, вполне современный на вид, и деловито склонился надо мной. А я буквально застыла: это его я видела тогда в Юнион-холле в свите аль-Зараха. Невзрачный доктор Иршат-саед ничем не напоминал тахильца. Ни белой кожей, ни светлой с проседью бородой, ни спокойными зелеными глазами. Если бы ни кафтан и чалма…

Он повернулся к толстухе:

— Прошу оставить нас наедине, Масабих-раиса. Мне нужно осмотреть девушку.

Та пару мгновений колебалась, но все же кивнула. Иршат-саед какое-то время сосредоточенно копался в своем чемодане, наконец, извлек вакуумную пробирку с микроиглой. Мне не нужно было ничего объяснять — я просто развернула руку нужной стороной и терпеливо ждала, когда пробирка наполнится. Кровопускание получилось весьма современным. Он забрал пробирку, тут же развернул мини-лабораторию и поместил материал в окно анализатора. В чемоданчике размеренно запикало.

Наконец, Иршат-саед посмотрел на меня:

— Как вы попали сюда?

Я не знала, что ему ответить. Задумалась так, что даже не сразу поняла, что услышала родную речь без какого-либо акцента. Я подняла глаза:

— Вы не узнаете меня, Иршат-саед? — я с надеждой всматривалась в его лицо. — Я была…

Он поспешно покачал головой, даже не желал слушать:

— Не по своей воле, ведь так?

Вранье едва ли имело смысл. Полагаю, здесь никого не удивить подобным откровением.

— Так.

— Мой вам совет: не делайте глупостей, мисс.

Чемоданчик протяжно запищал, и Иршат закончил процесс анализа. Уткнулся в свой наручный коммуникатор, на который, видимо, пришли результаты.

Я подалась вперед:

— Что вы имеете в виду под глупостями?

— Упорствовать или пытаться бежать.

— Я…

— … я не могу вам помочь, мисс. Даже если бы очень захотел. Но могу предостеречь. Не пытайтесь с ним играть. Тахил — все равно, что другая планета.

Меня интересовало другое:

— Отсюда сбегали?

Иршат-саед покачал головой:

— Это самоубийство, мисс. Кругом лишь пустыня. До столицы больше восьмисот миль по пескам.

— На эркаре это лишь несколько часов.

Иршат-саед усмехнулся в стриженые усы:

— Вы умеете управлять эркаром? — прозвучало пренебрежительно, будто он, как вирусом, заразился от местных снисходительным отношением к женщине.

Теперь усмехнулась я:

— Умею, Иршат-саед. Не хуже многих мужчин.

Он шумно выдохнул, покачал головой, будто удивлялся моей глупости:

— Это страна верблюдов и варшанов, мисс. Эркары лишь в распоряжении господина и его спадов. Это не Альянс. — Он снова покачал головой и посерьезнел: — Это… слишком не Альянс.

Он снова уткнулся в коммуникатор, прокручивая ленту с данными:

— В вашей крови чудовищная доза морфинолена. Отсюда обморок, тошнота. Я сделаю укол, чтобы облегчить состояние, но тошнота, думаю, продлится до завтрашнего дня. И еще, мисс… — он внимательно посмотрел на меня, будто извинялся. — Я должен был сделать это молча, но хочу, чтобы вы знали. Я вынужден нейтрализовать действие вашего контроцептива.

Я едва не подскочила:

— Не делайте этого, Иршат-саед, умоляю.

Он покачал головой:

— Простите, мисс. В гареме не может быть нежелательной беременности. Любое предохранение запрещено. На этот счет я имею особые указания.

— Об этом никто не узнает. Прошу.

— Если не я, мисс, это сделает другой врач. А я еще и пострадаю. Я могу лишь дать вам маленькую отсрочку. Хотя бы сможете прийти в себя. Если повезет — можно протянуть до самой недели сарим.

— Недели сарим?

Иршат-саед не ответил, лишь махнул рукой:

— Сделайте вид, что застегиваете одежду. Я должен впустить Масабих-раису. Иначе она войдет сама. В ближайшие два месяца у вас вероятен сбой цикла из-за нейтрализации препарата. Это в пределах нормы и зачатию не препятствует.

Я тронула ледяными пальцами автоматическую молнию на боку и долго возилась, нарочито неуклюже застегивая. Последняя новость уничтожила остатки самообладания, пальцы тряслись.

Иршат-саед открыл двери и долго о чем-то перешептывался с Масабих. Та лишь встревожено кивала и время от времени бросала на меня острые взгляды. Наконец, врач вернулся к своему чемоданчику, достал тонкий шприц и что-то вколол мне в предплечье, будто вогнал под кожу жидкое стекло. Я лишь шипела, сцепив зубы. Мне он больше не сказал ни слова, лишь повернулся к толстухе:

— Полный покой без всяких исключений в течение трех дней. Сон и хорошая еда. Девушке будет тяжело адаптироваться к нашему климату. Это всегда недомогание.

— Трех дней? Но через три дня начнется неделя сарим, — Масабих выкатила глаза. — А если господин…

— … тогда я не могу больше ни за что отвечать, уважаемая Масабих-раиса, — Иршат-саед раскланялся и вышел.

Предостережение подействовало на Масабих, но станет ли с ним считаться аль-Зарах? И что такое три дня…

Теперь со мной обращались, как со смертельно больной. Комната наполнилась девушками в пестрых нарядах. Под пристальным вниманием Масабих-раисы меня раздели, обтерли чем-то напоминающим уксус, облачили в сорочку и легкое узорное долгополое платье из тонкой солнечно-желтой ткани. Невесомой, как хороший муслин.

Масабих нахмурилась, увидев у меня на шее кулон:

— Что это, ятараф? Символ твоего бога?

Я поспешно покачала головой и прикрыла кулон ладонью:

— Нет, Масабих-раиса. Просто украшение. Память об отце.

Во взгляде толстухи читалось неодобрение, но она, к счастью, не стала настаивать. Вероятно, боялась добавить мне переживаний, которые отразятся на здоровье.

За плотными занавесками в нише, напоминающей альков, в который вели несколько широких каменных ступеней, стояла высокая кровать. Меня обложили подушками, укрыли ноги одеялом.

Эта забота была невыносима, отвратительна. Хотелось закричать, расшвырять все вокруг. Я хотела только одного — чтобы все ушли, оставили меня одну, но когда девушки вышли, Шафия осталась и, судя по всему, собиралась располагаться на тахте в углу комнаты, чтобы находиться при мне неотлучно.

Масабих встала у кровати и внимательно всматривалась в мое лицо. С такой неподдельной сосредоточенностью, что я буквально чувствовала этот скребущий взгляд.

— Что ты любишь есть, ятараф? Только скажи, и на кухне приготовят все, что пожелаешь.

Знала бы эта дура, что здесь любой кусок встанет мне поперек горла. Но я должна быть любезной. И сдохнуть с голоду я вовсе не намеревалась. Я сглотнула ком в горле и посмотрела в ее лицо:

— Стейк из телятины, Масабих-раиса. Лед и воду с лимоном. А еще лучше — водки.

49

Водки, конечно, мне не принесли. Да я и сомневалась, что Масабих-раиса правильно поняла. В тахве существовало лишь одно слово, обозначающее все спиртосодержащие напитки, независимо от вида — мамну. Запретный. Но этих мамну в языке было так много, что порой становилось совершенно непонятно, как они их употребляют, и понимают, о чем именно идет речь. Смотреть на лица чужих женщин — тоже мамну.

Стейк, точнее, то, что они назвали стейком, было отвратительно. Странное обваленное в корице мясо с тоннами острых специй, от которых жгло рот. Что угодно — только не стейк. Остро-сладкое, прожаренное или протушенное до такого состояния, что разваливалось на волокна и чем-то даже напоминало консерву. Но я съела все без остатка, закусывая пшеничной лепешкой, судя по подпалинам, приготовленной на открытом огне. Она пахла костром и напоминала о детстве, когда мы с папой вечерами сидели на берегу Стеклянного моря и запекали картошку. Прямо на песке. Слушали треск поленьев, гудение огня, шум прибоя. Нам тогда было очень хорошо вдвоем.