Сердце Зверя - Хант Диана - Страница 28

У него тоже никто не спросил, хочет ли он этого. Хочет ли быть моим мужем. Никто. Ни мой отец, ни пророчество, ни Велес…

Впервые я задумалась о том, что Зверь сам, должно быть, не хочет становиться моим мужем по-настоящему. Он — волк. Все волки в Заповедных землях, с которыми встречалась, все, что хотели меня, заявляли об этом сразу и прямо. Даже пытались принудить, вызвать страсть своими касаниями.

Зверь же оказался совсем другим.

Может, это оттого, что он более двадцати лет прожил человеком?

А может, просто потому, что не хотел… не любил меня?

Может, он все еще любит свою Альбину? Любил…

Страшно было переспросить, что с ней стало. Я видела, какую боль причиняют ему воспоминания об этой женщине, и не хотела бередить рану. Слишком болезненны оказались воспоминания… Несмотря на совсем небольшой жизненный опыт, я понимала, что Зверю пришлось куда хуже, чем мне.

Я отмерла посреди гардеробной с платьем в одной руке и сорочкой в другой. Увидев свое отражение в зеркале, подивилась, как я пропустила тот момент, когда собственная нагота перестала меня смущать? Раньше я старалась одеваться быстро, очень быстро. Ужом юркала в лохань для мытья или в купель, считая себя донельзя распущенной, поскольку любила купаться обнаженной. Согласно заверению Виталины, истинная леди даже во время омовения остается в сорочке.

— Ага, в сорочке она купается, якобы леди, — вырвалось у меня. — А замуж-то выскочила тайно, под покровом ночи, вон как не терпелось заполучить герцога Эберлея в свою постель!

Сказала так и закрыла рот рукой, в которой до сих пор сжимала сорочку. Ветерок из окна похолодил влажную после омовения кожу. Оставив платье на стуле с высокой спинкой, я натянула сорочку, подумав, что была права: я, наверное, вконец испорчена, раз думаю и даже говорю так о сестре.

Надевая платье, я опустила его до талии и потянула за завязки сзади, затягивая шнуровку на спине. Затем, зажав в зубах несколько деревянных шпилек, вооружилась расческой и приблизилась к зеркалу, где долго причесывала огненные локоны. Наконец, когда с третьего раза получилось заплести косу, убрала шпильки, которые так и не понадобились, обратно в резную шкатулку, а в косу вплела голубую атласную ленту в цвет платья.

Нахмурившись, посмотрела на свое отражение.

На меня задумчиво смотрела невысокая рыжая девушка в голубом платье, с косой через плечо.

— Не потому ли он ушел, — пробормотала я. — Что попросту не хочет… ну… исполнять супружеский долг?

Еще раз окинув платье придирчивым взглядом, разгладила пару несуществующих складок.

— Ну и пусть, — вырвалось у меня. — Я тоже не хочу… Так… По принуждению… Я всегда думала, что таинство, которое происходит между мужем и женой за закрытыми дверями, в супружеской спальне, для рождения детей, происходит только по любви. И мама… Она обещала всем нам, что нас не выдадут замуж, пока мы не полюбим.

А потом вспомнилось, что не так давно считала, что выхожу замуж по любви. Не так давно, а кажется, это было в какой-то совсем другой жизни.

Во время завтрака Эльза пообещала, что если я и дальше буду пялиться в пустую тарелку и хмурить лоб, придется кормить меня с ложки. И Джейси была согласна с кузиной, потому что иначе им альфа задаст жару.

— Что? — невпопад переспросила я.

— Ешь давай! — почти приказала Барса и подвинула мне миску с кашей и тарелку со свежеиспеченными булочками с корицей. Тонкий аромат защекотал ноздри. Я принялась послушно есть, только вкуса почему-то не ощутила.

Надо сказать, чувства снова куда-то делись. Я ничего не почувствовала, когда покидала пределы сада. Когда вышла на тропинку, следуя указаниям уже знакомой стрелки на ладони.

И даже когда кусты расступились и вышел Андре, тоже ничего не почувствовала. Почти.

Он совсем не изменился. Те же светлые локоны, рассыпанные по плечам. Голубые глаза. Вспомнилось, как я смотрела на него и думала: «Может ли мужчина быть красивее?» И ответа не было. Думала ли я так сейчас? Не знаю. Одно было понятно: думать о нем было больно. И видеть тоже.

Едва увидев меня, он просиял улыбкой. Рванулся навстречу. Но, должно быть, что-то такое было в моем лице. Андре замер.

А я скользила по нему взглядом. И казалось, не было всего того, что произошло. Не было этого страшного на границе.

А еще на нем был тот же (или точь-в-точь такой же) фиолетовый камзол и кюлоты на оттенок темнее… И любящий взгляд… Любящий?

Слезы застлали глаза. Я с силой зажмурилась, закусив губу, поморгала. Пелена перед глазами исчезла, и я вынуждена была признать: Андре такой же, каким я его запомнила… А сама я казалась себе совсем другой.

— Ты изменилась, Эя, — тихо сказал Андре.

А мне почему-то от звука его голоса совсем больно стало.

— Разве? — хрипло спросила я и пожала плечами.

— Ты стала, — Андре попытался подобрать слово, — другой.

А я сделала шаг навстречу… Еще один…

А потом как-то неожиданно для себя оказалась в его объятиях. Только почему-то не чувствовала себя в безопасности. Или, может, это оттого, что риолин на груди стал холоднее льда.

— Эя, малышка, моя маленькая Эя, — шептал Андре и гладил по волосам, прижимал к себе, теребил как маленькую.

Я же казалась себе застывшей ледяной статуей.

Когда Андре мягко отстранил от себя и попытался поцеловать, отвернулась.

— Что это, Эя? — спросил он, нахмурившись и отступил на шаг.

Я проследила за его взглядом и ответила:

— Риолин.

Андре протянул руку и тут же отдернул пальцы. Лицо его на миг исказила судорога. Я поняла, что прикоснуться к камню он не может. Ко мне — может. К камню — нет.

— В нем скрыта магия моего рода, — отстранению проговорила я. — Ты же знал, что отец, — мой голос сорвался, — был магом?

Андре посмотрел на меня задумчиво. Потом кивнул.

— Я не смог защитить его, Эя, — тихо сказал он. — Хотел. Но не смог. Сам я… никогда… Я любил дядю Анжу. Я был слишком благодарен ему за последние годы жизни моей матери, чтобы причинить вред. Она умерла по вине моего отца. Он отбил ей что-то внутри. Я не знаю, как это работает. Лекари были бессильны. Она умирала медленно… И умирала, когда твой отец женился на ней. Я, хоть был ребенком, знал, что ей недолго осталось. Но я также знал, что она умерла счастливой. Благодаря твоему отцу. Я никогда бы не сделал ему ничего плохого.

— Вообще-то бездействие — значит согласие, — тихо сказала я, отступая на шаг.

Андре посмотрел на меня долгим взглядом. Я видела, что ему больно слышать это… Или… мне показалось?

— Ты стала жестокой, Эя, — тихо сказал Андре.

Я пожала плечами.

— Где ты, Эя? — спросил Андре. — Куда делась моя малышка? Моя маленькая фея Эя?

Я криво улыбнулась.

— Должно быть, ее убили оборотни. Там, на границе с Делла-Ровом.

Голубые глаза Андре потемнели, погасли. Словно солнце скрылось за грозовой тучей или будто бы в хорошо освещенной комнате одним щелчком пальцев погасили всех осветительных мотыльков.

Казалось, еще немного — и в глазах Андре встанут слезы. Но мгновения летели, и ничего не менялось.

— Как так случилось, Андре? — спросила я. И когда он не понял, пояснила: — Как случилось так, что ты до сих пор жив? Что выжил там, когда напали волки? Я своими глазами видела, как они… они скрыли под собой твое тело.

«И остановившийся взгляд, в котором отражается небо, тоже помню», — хотела добавить я. Не смогла.

Андре заговорил не сразу. Но когда справился с собой, его голос был твердым. Не дрожал, как у меня. Можно даже сказать, лился, словно ручей. А я вспомнила, каким замечательным рассказчиком всегда был Андре. Какие замечательные истории рассказывал. Сказки…

— Ты помнишь, у меня был с собой священный сосуд, Эя? — сказал Андре.

— Помню, — ответила я глухо. — Ты воспользовался им, чтобы изъять память Милы.

Андре передернуло. На щеках его заходили желваки. Но все же он нашел в себе силы продолжить.