Обычные суеверия - Борисова Виктория Александровна - Страница 18

Черт, аж дух захватывает! Получается, каждый поступок, каждое слово, даже мысль могут иметь совершенно непредсказуемые отдаленные последствия. Андрей чуть приоткрыл глаза и на краткий миг воочию увидел тонкие, но прочные нити, опутывающие все вокруг и уходящие в бесконечность.

Прямо паутина какая-то! Иногда эти связи очевидны и заметны невооруженным глазом, иногда нет, но потяни за одну — и все изменится.

Он потряс головой, и видение исчезло. Андрей поднялся с дивана, ощущая непривычную вялость, и подошел к окну. Стоял, вдыхая прохладный, чуть влажный воздух, пахнущий прелыми осенними листьями. Легкий ветерок чуть колыхал тюлевую занавеску. Ночь выдалась безлунная, нигде не видно ни огонька, ни освещенного окна, словно вымерло все вокруг, исчезло, испарилось куда-то.

Андрей еще долго всматривался в ночную темноту, как будто пытался разглядеть там что-то важное. На секунду показалось, что вот оно, окно в пустоту! Протяни руку — и окажешься в совсем ином мире…

Германия, Аугсбург, год 1645

Лето 1645 года от рождества Христова в окрестностях славного города Аугсбурга выдалось на редкость жарким и засушливым. Посевы сгорели на корню, и люди только и могли что бессильно вздымать руки к небу, предчувствуя голодную зиму и разорение.

В городе цены на хлеб мигом взлетели почти вдвое, и многим семьям пришлось затягивать пояса потуже. Знающие люди качали головами и говорили, что здесь, конечно не обошлось без колдовства. В самом деле, разве сатана, враг рода человеческого, в черной злобе своей не ищет любую возможность навредить людям? И разве не ведьмы, его верные помощницы, могут при желании вызвать град, засуху, неурожаи и болезни?

Мало-помалу народ начал роптать на бездействие властей. Он требовал немедленно найти и покарать виновных, дабы зло не осталось безнаказанным.

Дошло до того, что чернь на улицах плевала вслед бургомистру и судье, крича при этом:

— Пусть остерегутся власть имущие, подкупленные богачами! Пусть остерегутся они вместе с женами и детьми! Все знатные семьи города предались магии!

Городской магистрат начал расследование и скоро выявил виновных. Жену трактирщика Целлера и вдову Циммерман арестовали по подозрению в колдовстве. Первая держала в доме большого черного кота. Многие видели, как она гладила его и даже о чем-то тихо разговаривала, чего уж точно не подобает делать доброй христианке. Ясное дело, что под обличьем кота скрывался сам дьявол!

Напрасно потом Маргарета пыталась убедить судей, что кот — это просто кот, бессловесная божья тварь, очень умная и ласковая, а главное — превосходно ловит мышей и крыс, которые сильно досаждали раньше ее хозяйству. Маргарету трижды поднимали на дыбу, вывернули плечевые суставы, но упорная баба все запиралась.

Только когда судья приказал привязать ее к железному «ведьмину креслу» да развести под ним огонь пожарче, трактирщица не выдержала и призналась, что наводила засуху, подвешивая горсть земли в мешочке из кожи некрещеного младенца над огнем в очаге, что отнимала молоко у соседских коров, а главное — что посещала шабаши на горе Блосберг, где плясала с демонами и предавалась с ними самому гнусному распутству, а кот ее каждый раз на этих сборищах принимал вид красивого молодого человека с огненными глазами и маленьким хвостиком с кисточкой на конце.

Она указала также своих сообщниц — пятнадцать других женщин, которые тоже отплясывали богомерзкие танцы на шабашах, губили скот, портили погоду и насылали на людей неизлечимые болезни. Судейские чиновники и священник только диву давались: все названные ведьмы были известны в городе своим благочестивым поведением, каждую неделю ходили в церковь и исповедовались, а Марта Штюмер столь щедро раздавала милостыню неимущим, что чуть не довела себя до нищеты.

Воистину козни сатаны не знают равных по изобретательности и коварству!

Вдова Циммерман — уродливая горбатая старуха — жила в покосившейся лачуге у самой городской черты и часто бродила по улицам, стуча клюкой по камням мостовой и бормоча себе по нос что-то непонятное. Седые космы развевались на ветру, голова мелко тряслась на тонкой шее, а прохожие поспешно отводили глаза и спешили творили крестное знамение, дабы уберечься от сглаза. На допросе вдова то хохотала, то скулила от боли, словно побитая собака.

Сколько ни пытали старуху, палачам так и не удалось добиться признания. Да что там признание — она и слова не могла произнести по-человечески. Не иначе как сам дьявол проник в ее тело, дабы затворить уста изнутри, решили судьи и отступились.

В протоколе записали: «Ведьма кивнула головой, что следует понимать как признание своей вины», и этого оказалось вполне достаточно для смертного приговора.

Обеих сожгли на костре на площади перед ратушей. Маргарета не могла идти сама — в застенке на нее дважды надевали «испанский сапог». Палач привязал женщину к столбу, и когда поленница уже загорелась и дым стал подниматься к небу, ведьма, собравшись с силами, крикнула:

— Я невиновна! Я невиновна, как и все другие, кого я оговорила под пытками!

Отец Иоганн Бинсфельд, ученый богослов из Мюнхена, тюремный духовник, в обязанности которого входило принимать последнюю исповедь осужденных, только перекрестился и горестно провозгласил:

— Сие есть последнее усилие сатаны спасти свою ученицу!

А старуха Циммерман все так же трясла головой и щурила глаза, как будто не понимала, где находится. Когда огонь подобрался к ее босым пяткам, она пронзительно закричала, и крик этот ничем не напоминал человеческий. Только бесы могут издавать столь отвратительные звуки. Жалостливые горожанки крестились украдкой — если пламя костра причиняет такие муки, то каково же теперь придется грешной душе в аду, в огне негасимом?

Ведьм постигло заслуженное возмездие, но засуха все продолжалась.

Ни капли дождя не упало на землю за долгие недели, и крестьяне уже отчаялись спасти хотя бы часть урожая. Видно, колдовство и чародейство пустили глубокие корни в славном Аугсбурге и его окрестностях! Стражники волокли в тюрьму все новых и новых подозреваемых. Ведьм водили в цепях по улицам, дабы они указывали своих сообщниц. Судейские чиновники, палачи, тюремные писцы не знали отдыха, трудились от зари до зари и каждый день добивались от арестованных признаний в новых и новых ужасных преступлениях.

А солнце все палило так же безжалостно и сурово, словно сам Бог как верховный инквизитор и судья вознамерился сжечь землю за людские прегрешения.

Тюремный писец Йозеф Шнайдер — вихрастый белобрысый и веснушчатый паренек девятнадцати лет от роду — с тоской следил, как муха бьется о стекло. Он скучал и с нетерпением ждал, когда этот бесконечно длинный день подойдет к концу, можно будет выйти на улицу, выпить кружку пива в харчевне, а потом пойти домой, съесть кусок яблочного пирога, что так замечательно печет его матушка, и, сотворив вечернюю молитву, уснуть сном честного труженика, уставшего за день. Жаль, до вечера еще далеко!

Здесь, в подземных казематах, среди привычной сырости дневная жара почти не ощущалась. Тонкий лучик солнца еле-еле пробивался сквозь зарешеченное оконце под самым потолком. Господа судьи ушли выпить и закусить, а потом, пожалуй, будут играть в карты… Даже палач тихо посапывает в углу, уронив голову на грудь.

Очередной подозреваемый, ученый аптекарь Альбрехт Доденхайм, с самого утра висит на дыбе, подвешенный за одну руку, и угли тихо тлеют в жаровне под его голыми пятками. Дело писца — в точности записывать каждое слово, произнесенное на пытке, дабы не пропало оно втуне, но что же тут записывать, если проклятый колдун упорно молчит? Недаром вон и палач из сил выбился…

Третьего дня означенный Доденхайм сам явился в городской магистрат и заявил, что занимается колдовством и чародейством, но к засухе непричастен и готов подробно рассказать обо всем, чем занимался у себя в доме за наглухо запертыми ставнями.