Все друзья делают это (СИ) - Ручей Наталья - Страница 63

Так или иначе, вскоре после смерти бабули мой папа ушел из семьи.

На какое-то время мама словно очнулась, встрепенулась, закрутилась юлой, как раньше. Я удивлялась ее активности и оптимизму, мне казалось, что она стала как прежде, что ей снова понравилось жить.

Мы продали бабушкин дом, сделали в квартире ремонт — тот самый, что и сейчас сохранился, остаток денег положили на банковский счет.

— На твое будущее, — сказала мне мама.

Конечно, сейчас участок, который занимал бабушкин дом, мы продали бы гораздо дороже. Но и тогда посчитали сделку удачной. И будущее виделось мне светлым и вполне обеспеченным.

А потом пришел папа и сказал, что тоже хочет часть денег.

Я помню их разговор с мамой на кухне — мама сидела каменная и онемевшая, а папа долго не решался привести аргументы, почему с ним должны поделиться деньгами. А потом сказал, что встретил хорошую, веселую женщину, что они планируют скоро выехать из страны, а для этого нужны средства.

— Я не претендую на квартиру, — сказал он. — Она останется моей дочери, Ане. Мне просто нужно немного денег, пойми!

Мама кивнула.

Вскоре я узнала, что она сняла со счета сумму, которую просил папа. А после того, как она всю ночь рыдала и всхлипывала, я поняла, что «ожила» она лишь потому, что надеялась вернуть папу.

Так странно…

До этого я была уверена, что мои родители друг к другу просто привыкли. Я никогда не слышала, чтобы они говорили друг другу что-то ласковое, приятное. И никогда не замечала, чтобы мама смотрела на папу с таким же восторгом и обожанием, как Инга Викторовна на Ивана Петровича, а тут…

Я была уверена, что это пройдет, что мама смирится, мысленно отпустит папу, как его отпустила я. Нет, мы виделись с ним, но я знала, что он уезжает и вместо истерик и упреков обещала, что однажды приеду в гости и посмотрю, как живется там, на чужбине, дорогому для меня человеку.

Я наивно полагала, что если с маминой стороны не было сильных чувств, она быстро перестроится, приноровится к переменам. Никто не будет ворчать, что в ванной комнате забыли выключить свет. Никто не будет промахиваться носками мимо стиральной машинки и требовать каждое утро чистых и выглаженных рубашек. Никто не будет ждать вкусного завтрака срочно, потому что опаздывает на работу. И не с кем будет ворчать вечерами в комнате, перед сном.

Для меня папа был идеальным. Но как муж… не знаю, тогда я считала, что на месте мамы была бы рада тому, что с меня сняли груз обязательств.

Но что я тогда понимала?

Как оказалось, моя мама не просто тосковала по папе. Она без него иссякала.

А потом папа уехал, а в нашей жизни появились они… мужчины.

Новые мужчины моей обожаемой мамы. Они так часто менялись, что я даже не пыталась запомнить их имена. Хотя мама меня с ними знакомила и каждый раз непрозрачно так намекала, что этот мужчина, вот ЭТОТ, задержится в нашей жизни надолго.

Но, кажется, надежду в словах мамы слышала только я. И этот мужчина, и тот, и тот, что уже точно-точно надолго, одинаково исчезали. Иногда расставание было ровным, а иногда мама рыдала так громко в своей комнате, что я не могла уснуть до утра. И подойти не могла к ней, обнять и утешить, потому что однажды вот так уже подошла и услышала, как она в истерике шепчет:

— У меня взрослая дочь… У меня слишком взрослая дочь, чтобы я хоть кому-нибудь показалась молодой и красивой… Кто такую старую возьмет замуж? Никто… никому не нужна…

Мне нужны были силы, чтобы продолжить, и Никита поняла это — обнял меня, потянул на себя, заставив лечь рядом. Успокоившись, я продолжила свой рассказ…

…Наверное, мне все-таки надо было тогда подойти к маме. Подойти и просто обнять. Или сказать то, что я думаю на самом деле — моя мама красивая и молодая, моя мама самая лучшая на Земле!

А я затаила обиду, закрылась в ней и тем самым закрылась от мамы.

Я закрылась. И у нее для отрады остались только мужчины.

Они все так же легко находились и все так же легко уходили. Но мне было почти все равно, а мама уже не расстраивалась.

Она смирилась, приняла новые правила, как я когда-то мечтала.

А потом мужчин заменило спиртное. Не самые лучшие перемены. А правилом, которое впервые ввела у нас мама, стало — молчать обо всем. Я никому не могла рассказать о том, что у нас происходит. Мама просила, да и самой было стыдно. Ужасно стыдно.

— Особенно перед тобой, — призналась чуть слышно Никите и снова нырнула в воспоминания…

…Мама пила много, но осторожно. Только дома, вино и одна. А поздно ночью, когда она засыпала, я выбрасывала бутылки в мусорник другого двора. Чтобы никто не подумал на маму — мне казалось, что если увидят вино, обязательно сопоставят все факты и начнут подозревать именно ее. Потому что те алкоголики, которых знал весь наш двор, пили что подешевле, а мама могла позволить шиковать в своем горе брошенной женщины.

Она так и сказала, когда я убирала за ней бутылки, что она старая брошенка, и ей уже все равно.

Я разозлилась.

Ужасно разозлилась, и впервые за свою жизнь хотела высказать ей все, что думаю о ней, хотела открыть ей глаза, заставить ее взглянуть в зеркало и увидеть, в кого она превратилась!

Но мама уснула.

Не вставая. Облокотившись о стол. И во сне она так улыбалась — нежно, трогательно и настолько знакомо…

Я поняла, что вот она, моя мама. Она не исчезла, никуда не ушла. Она по- прежнему рядом. Просто ей очень плохо. А я стою и наблюдаю за тем, как она страдает. Я ничего не делаю, чтобы ей помочь! Взрослая, бесполезная дочь!..

Наверное, Никита думал, что я расплачусь, потому что свернул уголок покрывала и осторожно прикоснулся им к уголкам моих глаз.

— Что ты?.. — улыбнулась я.

И только взглянув на повлажневшую ткань, поняла, что я не просто тихонько плачу. Я, кажется, готовлю в этом доме потоп!

Нет, нет, надо взять себя в руки.

Я выдохнула, помолчала, пытаясь успокоиться и собраться с мыслями, и снова продолжила говорить…

…Когда мама привела к нам в дом дядю Толю, мне показалось… Нет, конечно, мой папа был лучше всех и других на эту роль я даже и не рассматривала. Мне было пятнадцать — какой еще новый папа? Но мне показалось, что дядя Толя может… Как бы точнее сказать? Подойти моей маме, прижиться у нас — наверное, так.

Он был тихим, спокойным и работящим. Работал слесарем в автомастерской, хорошо зарабатывал — чтобы поставить машину к нему на ремонт, выстраивалась целая очередь. Возможно, как раз из-за того, что он много и тяжело работал, он умел ценить домашний уют. Я видела, что мама снова начала расцветать, поэтому, когда однажды она спросила: не буду ли я против, если дядя Толя переедет к нам, возражать не стала.

А зря.

Было бы лучше, если бы они так и продолжали просто встречаться. Или если бы мама переехала в его однокомнатную квартиру. Но у нас квартира была побольше, к тому же, она боялась оставить меня одну — девочка, да еще сложный возраст. Ну да…

В общем, дядя Толя переехал к нам. Я, как и мама, почему-то была уверена, что вот он — это уже постоянство.

Но спустя несколько месяцев кто-то из соседей посчитал своим долгом открыть дяде Толе глаза.

Никогда не думала, что кто-то ведет на нашу семью досье. Никогда не думала, что тихим голосом можно так сильно втоптать человека в грязь. Никогда не думала, что умею так ненавидеть. Никогда не думала, что смогу вытолкать за дверь взрослого упирающегося мужика, а вещи, которые он потребует, безразлично выбросить через форточку. Никогда не думала, что могу так сильно обнимать свою хрупкую маму. Никогда не думала, что могу сдержаться и не расплакаться, когда она плачет так горько и так отчаянно.

Но, наверное, и этот приход в нашу жизнь дяди Толи, и его поспешный уход нам обеим были нужны.

Мама охладела и к вину, и к мужчинам, а я перестала бездействовать.

Идея познакомить маму именно с иностранцем, была не спонтанной. Я прекрасно понимала, что, если даже мы поменяем квартиру и переедем в другой район, все равно найдутся общие знакомые или доброжелатели, которые посчитают своим долгом спасти мужчину от развратной алкоголички и ее алчной дочери-потаскухи, которая катается то на одной иномарке, то на другой…