Все друзья делают это (СИ) - Ручей Наталья - Страница 46

Уже чувствуя, что догадка мелькнула правильная, я тщетно попыталась найти глазами студентов. Нет, их нет.

Ни Светланы, ни ребят не было видно!

Возможно, их всех отправили за напитками или на кухню? Нет, двоих — да, возможно, но…

Светлана там, за воротами! Теперь я была уверена, что это она! И что ей нужна помощь!

Она не хотела уходить, не хотела…

Да, вертихвостка. Но то, что у нее голова закружилась от внимания кавалеров, не означает, что она готова на все, что они запланировали!

Нет. нет!

Только не это, нет!

В панике я пыталась найти хоть одно знакомое лицо, и, возможно, видела, но не понимала, не осознавала этого. Я шарила взглядом по незнакомым девушкам, кто- то из них даже возмутился, что ей лесбиянки не интересны! Кажется, я кричала. Кажется, кто-то смеялся.

Я не понимала, кто это был. Видела лишь смутные образы и четко слышала, как стучит мое сердце от страха и отсчитывает секунды, когда нужна помощь, а я здесь, я, трусливая, все еще здесь.

Раз, два, три… сорок пять…

Мне казалось, прошла целая вечность, прежде чем я смогла выдохнуть, тряхнуть головой, возвращаясь в сознание и реальность и рвануть с места.

Я бежала. Я кого-то нашла. Мужчина. В белом. Белый — это ведь не траурный цвет, а надежды, это спасение! Да, да, спасение!

— Филипп! — потрясла я за руку мужчину, не будучи до конца уверена, что это действительно он, потому что перед глазами мелькали мушки и пятна. — Филипп! Филипп, там девушка!

— Здесь везде девушки, — услышала в ответ равнодушное.

И поняла, что да, это он.

И что белый — не всегда спасение, иногда это что-то холодное, безразличное, например, глыба льда, на которой так легко поскользнуться.

Кивнула.

Хотела крикнуть, но издала лишь хрип — горло сдавило спазмом, страх застилал не только глаза, но и разум.

Пробежала мимо Филиппа. Мимо всех. Мимо кого-то, кому наступила на ногу. По зеленой траве, где-то крашеной, где-то примятой — здесь, где девушка упиралась.

Миновала высокие туи. С трудом открыла ворота — почему так сложно они открываются? Или это не только сейчас, а всегда?

Неважно!

Неважно, какие-то мысли…

Лес. Вокруг столько деревьев! Как много деревьев…

Остановилась. Задумалась. А видела ли я то, что видела или мне просто все показалось?

Я сейчас ни в чем не была уверена.

Билась на подсознании суматошная мысль, что зря я, что там опасность, что мне нельзя туда. Вот мне — и нельзя!

Но я гнала ее прочь, боялась и прогоняла, и металась то в одну сторону, то в другую, то в третью, смотрела на высокие ели, слышала крик испуганных воронов, и вдруг…

Крик.

Я услышала крик.

Приглушенный. Девичий. И разноголосье мужских голосов — так много, отметила машинально, больше двоих. Почему их так много?

Я не знала.

И только когда выбежала на небольшую поляну, скрытую от посторонних взглядов густыми кустарниками, поняла. Их так много потому, что уже не двое, а четверо. Двое прижимали Светлану к деревьям и шарили руками по ее полуобнаженному телу, сдирая почти невесомые трусики. А двое были простыми зрители — временно или вообще по задумке.

А потом увидели меня и явно передумали просто смотреть.

Зачем смотреть, когда можно делать?

Я видела, я читала это по их ухмылкам и взглядам. А потом один из них плюнул себе под ноги, поправил член, видимо, успевший надавить на ширинку, и заржал:

— И снова здравствуй! На этот раз я буду не против твоих извращенских пристрастий!

Переведя взгляд с хныкающей девушки на лицо ублюдка, который приближался, я узнала его.

Тот самый рыбачок, которого мы согнали у озера. Тот самый, который подобрал мои трусики на дороге. И тот самый, который полез сейчас в свой нагрудный карман и медленно их достал.

— Полижу тебя для начала, а потом вдую. Могу начать сзади. Хорошо вдую. Даже трусики не понадобятся, — шагая ко мне, поделился он планами. — Что ты думаешь по этому поводу?

Делая шаг назад и понимая, что не успею сбежать, не успею позвать на помощь, а отсюда никто меня не услышит, я все же сказала искренне, исключительно так, как считала:

— Думаю, что мои трусики, несмотря на то, что ты их лапал и пускал на них слюни, куда лучше и чище, чем ты!

А потом он рванулся ко мне, и все спуталось, все смешалось…

— Кажется, у меня дежавю, — тихонько вздохнула я, глядя на грозного мужчину, стоящего у подоконника и рассматривающего темнеющее небо вечера.

Я знала, что он меня слышал. Конечно, слышал. Но не обернулся. Не хотел показывать, что не просто зол, а буквально не в себе от сильных эмоций.

В комнате, кроме нас, не было никого — нас оставили вдвоем, чтобы мы спокойно поговорили. Но мы молчали. Сначала я сидела на руках у Никиты, не желая его отпускать, и куталась в розово-желтый плед, пытаясь просто согреться. Потом успокоилась и, сидя в кровати уже одна, пила отвар, приготовленный для меня Иваном Петровичем. Потом набиралась храбрости и пыталась забыть, что могло бы быть, если бы помощь не подоспела.

И вот, когда я пришла в себя, чтобы достойно признать ошибку, Никита не хотел ни слушать, ни говорить.

Сумерки загустились, соприкоснулись с ночью, тенью скрыли большую часть фигуры мужчины. Свет в комнате никто из нас не включил. И только фонари у коттеджа заглядывали в окно и позволяли мне видеть того, кто не оставил, не променял на другую, и кто всегда вот так, на виду и одновременно оставаясь в тени, находился со мной не только сейчас, а все эти годы.

Если бы он не успел…

Тогда, в лесу, когда паренек бросился в мою сторону, для меня словно время остановилось. Я уже ощущала дыхание этого дрыща с неугомонной ширинкой, которую он подергивал на бегу, и отчетливо видела, как лихорадочно сверкают его глаза. И понимала, что максимум, что смогу сделать — что-нибудь ему откусить, и лучше, если это будет язык или ухо, хотя если придется, если других вариантов не будет — путь меня потом вывернет наизнанку, но я сожму челюсти с такой силой, чтобы этот кастрат на всю жизнь пожалел!

И вдруг.

Протяжный крик на весь лес. Не мой. Не Светланы — она была не в силах элементарно дышать из-за прикосновений одного мужчины и глубокого поцелуя другого. Но крик женский, смутно напоминающий заунывную народную песню, когда слова столь неразборчивы, что кажутся музыкой.

И тут же, под эту музыку заиграли, задвигались черно-белые тени.

Звуки ударов, кряхтенье, крик, чей-то бег, стоны, снова удары…

— Посмотри на меня! — кто-то меня встряхнул и снова потребовал: — Посмотри на меня!

Я выдохнула, сфокусировала взгляд на мужчине, дернулась, когда узнала светлые волосы и глаза чайного цвета.

— Хорошо, — Филипп отпустил меня сам. — Все в порядке. Уже все закончилось, слышишь?

— Это ты так считаешь, — раздался позади него грубый голос.

— Никита? — позвала я чуть слышно.

— Ну а кто еще, страусеныш? — спросил он не более ласково, вышел из-за спины брата и в противовес грубости тона, с нежностью меня обнял.

Позволяя обнять себя и дышать.

Дышать спокойно, потому что он рядом. И потому что я знала, что теперь ничего не случится. Теперь — нет.

И я куталась в эти объятия, и молчала, даже когда услышала, как бормоча что-то на чужом, незнакомом мне языке, он со вздохом сказал:

— Моя глупая птаха…

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я вновь смогла двигаться и позволила своим рукам отпустить Никиту. Несмотря на то, что я была уже не одна, мне пришлось сделать усилие над собой, чтобы обернуться и оценить обстановку.

То, что могло со мной случиться, я понимала, а вот как я спаслась…

Первое, что выхватил взгляд — это Светлана. Она тихонько всхлипывала у дерева и отвечала на какие-то вопросы Филиппа, который сидел на корточках напротив нее. Не знаю, о чем он спрашивал, но она несколько раз отчаянно покачала головой, а потом закивала и улыбнулась.